Говорят, что «Длань» убила свою предшественницу.
Убила и съела, а кишки развесила вдоль стен — и что повторяет с каждой, кто метит на её место: взаправду ли, по навету ли. Что от каждой предательницы приумножает свою силу — и потому лишь радуется, когда они решаются вылезти на свет.
Что сидя не слишком она приметна, но коль распрямится, окажется, что росту в ней — два человечьих; что владела она многими мужчинами — и отмеченные ею становились навеки невидимы для очей Двуединой Богини, переставали быть её сыновьями… да и людьми — тоже.
Говорят, что «Длань» — и сама не человек вовсе, что под перчатками у неё склизкие паучьи лапы, а под маскою — четыре бездонных огненных глаза.
Её определённо здесь боятся — Риден даже немного завидует: в том постыдная её, мерзостная слабость.
В том, что отчего-то видит в ней — не встретив наяву, не перемолвившись ни словом — наставницу, какой не стала для неё ни недотёпа-мать, ни старуха, что учила её сейду… ни даже Хьордис.
Не усвой Риден с девичества лживость любых идолов — может, поклонялась бы этой «Длани», как одному из бесчисленных северянских истуканов.
Обо всём этом думает она, получив известие: «Длань» желает её видеть.
Амулет бьётся о грудь. Риден спускается — всё ниже и ниже, туда, где подземные ходы уже не вымощены камнем и не освещены факелами; где тишина столь плотна и тяжела, что ровный стук собственного сердца — громче ритмов ритуального барабана. Коридор то расширяется, то сужается так, что пройти удаётся лишь боком — и наконец открывается круглой комнатой-норой.
«Длань» сидит в глубине неподвижно, и Риден склоняется — почтительно, но без неуместного пыла новопосвящённой.
Она была готова к этому с того самого мига, как впервые взглянула на сестрины свитки: дурёха записывала всё, что узнавала о Семействе, и даже не думала отдать знатным домам Кирннехта — те бы осыпали золотом за шанс уничтожить хоть одно гнездо.
Быть может, когда всё кончится, Риден отдаст сама.
Она была готова… может, даже ещё раньше: когда поняла, что во всех мирах есть лишь одно ценное умение — надевать чужую личину. Когда научилась говорить то, что угодно людям, читать их лица, отражать улыбки и жесты, пронизывать да пропитывать собственной ложью, которую никто не посмеет разрушить — ведь тогда разрушится всё остальное.
— Покажи своё лицо, Искра.
Голос у «Длани» вкрадчив да бархатен — едва ли ложится на страшный многоокий лик. Риден медленно снимает маску, отбрасывает капюшон.
Не знает она, о чём подумала «Длань», увидев ржавую медь её волос да мрамор её лица, но не боится: оно — та же маска.
Настоящее своё лицо Риден давно забыла.