Уппсала — самый крупный город на острове Исэйл, самый богатый и красивый. По крайней мере, в том ее пыталась убедить Гисла, что, осмелев, прижалась к Гвинет теснее, чтобы не качаться при ходьбе лошади, и рассказывала без умолку про прекрасный край, где правит ярл Ингфрид. Ее словами бы писать картины, красочные и легкие, как летние сны. В Уппсале, говорила она, живут добрые люди, чтят богов и собираются на тинги — народные собрания, чтобы говорить. В Уппсале торгуют, женятся и оплакивают. Вся жизнь — в Уппсале.

Построили город на южной оконечности острова, поближе к торговым портам — снизу на карте простирались только безбрежные синие воды. Да и тут было, как видно, теплее. Уже по пути сюда Гвинет видела, как каменистая почва и лохматые дремучие леса понемногу сменяются клочками обработанной земли. Разбить такие поля, какие шелестели золотыми колосьями на юге Эйриу, вардаари не могли из-за ненастной погоды, но и эти бедные наделы вспахивали. Подъезжая к Уппсале, с холма Гвинет смотрела на простирающиеся перед ней клочья взрыхленной земли, на которых возились совсем маленькие люди.

Уппсала была защищена высокой стеной, что неприветливо ощерилась, и глубоким рвом. Хагена стража на воротах узнала, хотя и радости на их лицах не было. Возможно, колдунов не уважали и здесь, не только в прибрежных деревушках, далеких от законов большого города. Когда подъемный мост опустился, скрипя цепью, Хаген набросил капюшон плаща на голову, спрятался от любопытных глаз. Гвинет осталась с непокрытой головой: ее все равно никто не знал, а издалека она могла сойти за изящного юношу. А таких в Уппсале нынче было много, сыновей достойных конунгов, ведь ярл Ингфрид выдавал дочь замуж. Гвинет поняла, что от волнения кусает губы, и постаралась прекратить.

— Успели мы, — неохотно проворчал Хаген, посмотрев вдаль, как будто мог прозреть гораздо больше, чем обычный человек. — Слышишь рог? — Гвинет кивнула, наклонив голову — и впрямь различила отзвук грозного рева. — Не на битву зовут, а на сватовство.

— Тоже, считай, битва, — вздохнула она, смяла поводья.

Они въехали в город и оказались на оживленных улицах. Мальчишки кричали, созывали ко двору ярла над ярлами — туда они и поехали, следуя ровной протоптанной тропой к возвышению холма, где стоял дом Ингфрида. Было людно, они успели далеко не первыми. Рыцари восхищенно вертели головами, оглядывались, и Гвинет поняла, как беден их вид. Соперники щеголяли золочеными сбруями с колокольчиками, плащами, подбитыми горностаем, дорогим платьем с жемчужным шитьем, что сверкало на солнце, как серебряная рыбья чешуя. Но Гвинет знала, что простые, но добротные кольчуги ее рыцарей сверкают, начищенные с утра, а меч на ее поясе поет древней силой, доставшейся от колдунов-сидов. И этого было довольно, чтобы заработать несколько кивков.

Хаген оставался позади, будто бы подталкивая их вперед. Многие юноши и мужи постарше собрались перед чертогами ярла над ярлами, Ингфрида Хильдсона. Было жарко, даже душно. Гвинет задрала голову и приложила ладонь к глазам, лишь бы разглядеть хоть что-то. Там, на высоком пороге, Ингфрид вышел к гостям, и супруга, Рикка Белая, была с ним вместе. Ингфрид — все такой же высокий, стройный, но с поседевшей бородой; Рикка — ему под стать, с худым холодным лицом и сильными руками, с белой волчьей шкурой на плечах. Сколько Гвинет ни привставала, пытаясь за широкими спинами гостей рассмотреть Хильде, дочери ярла не было видно. Не почтила. Не захотела смотреть. Шепот стлался по толпе, как коварный зверь. Говорили, Хильде поклялась никогда не знать супружества и уйдет к валькириям. Другие спорили: должно быть, она уже сделала выбор. Каждый старался приосаниться, особенно те, кто знали Хильде не только по сплетням.

— Я счастлив приветствовать вас в Уппсале, славные воины! — сказал Ингфрид, и все притихли. Ярл был еще молод, но седина тронула его волосы. С прошлой их встречи он стал будто бы суше, худее, словно от смертельной усталости, и вряд ли меч так гордо запел бы в его руках, как в начале его правления. — Время выдавать дочь замуж — сложное для любого отца, и тем более когда эта дочь — единственная твоя кровь. Я рад, что сегодня здесь собрались достойные воины, а самого сильного и отважного я почту честью называть зятем. Прошу, будьте гостями в моем доме. Скоро мы устроим пир, которого вы еще не видели, и тогда я расскажу вам волю моей дочери.

Поклонившись, Ингфрид замолк и ушел, оставив гостей. Гвинет проводила его взглядом, так и мечтая догнать, поговорить, спросить о здоровье, о Хильде… Но она больше не была гостьей, она была одной из сватов, и Ингфрид был слишком умен, чтобы показывать расположение к ней, подталкивая остальных к заговорам и союзам. Хаген же быстро отправился вслед за братом; казалось, он только что был рядом, а теперь исчез.

— Я провожу вас и ваших людей, — сказала невесть откуда взявшаяся служанка — тоже болтала по-эйрийски. Она не была смущена тем, что вместо принца явилась принцесса, и Гвинет благостно кивнула. Невысокая смуглая девушка сказала следовать за ней, и Гвинет приходилось не отрывать от нее взгляд, чтобы не потеряться среди рослых вардаари.

Дома она привыкла доверять слугам, но тут решила приглядывать за девушкой, что резво дорогу разбирала, минуя других спешащих людей. Дом ярла над ярлами был полон, как бочка с рыбой, того и гляди треснет. Пестрые люди, разные говоры. Гвинет и без того иногда путалась, разбирая слова, но галдеж тоже звучал по-разному у гостей с различных островов. Если посмотреть на карту, можно было подумать, кто-то ссыпал на синюю гладь обломки костей — но это были Острова, Скандия, как они себя называли. И Гвинет предстояло встретиться с разными людьми.

— Миледи, — поклонилась служанка, указав на тяжелые двери. — Ваши рыцари будут жить напротив. Прошу, благородные сиры.

Войдя в покои, Гвинет первым делом увидела широкую кровать, застеленную пестрыми покрывалами, и расплылась в улыбке. Она ни за что не призналась бы Гавейну, что после двух дней езды у нее болит задница. Но Гвинет счастливо хмыкнула и сползла на постель, рухнула лицом в мягкие одеяла, от которых пахло вербой и ромашкой. Велик соблазн был провалиться в сон, но Гвинет слышала, как рядом украдкой шебуршится Гисла. Та зажалась в угол, к сундуку. Наверняка она впервые бывала в столь богатых спальнях. Краем уха Гвинет слышала, как пришли еще слуги и внесли сумки с лошадей.

Когда Гвинет села, пятерней пригладив лохматые пряди, Гисла застыла под ее взглядом и выпрямилась, как копье. Она робела, боялась и слово сказать, а Гвинет гадала, как бы ей объяснить, что Гисле не нужно трястись над ней. Хотя слуги в доме ярла — несомненно, прожившие в тепле и достатке многие обороты — тоже были тихими и невзрачными, как тени в сумерки.

— Ты ведь знаешь, что ты свободна? — спросила Гвинет, помахав рукой. — Твой долг уплачен. Я прошу тебя всем говорить, что ты моя служанка, ради… одного дела, но можешь не выполнять ее обязанности.

Гисла растерянно улыбнулась:

— Да, госпожа… Но я бы хотела быть полезной вам. Мне некуда больше идти, а набиваться в слуги другим я боюсь: вдруг обманут и снова сделают рабыней.

Гвинет склонила голову набок: речи Гислы были разумны. А ей не хотелось показаться грубой, заявляя, что она может сама о себе позаботиться. В конце концов, существует столько неприятной работы, для которой есть слуги… Она кинула быстрый взгляд на деревянную лохань в дальнем углу покоев, на ведро с гнутым ободком, на черпак…

— Я бы обмылась, — сказала Гвинет.

Ответная улыбка Гислы подсказала, что девушка думает о том же: смыть с себя дорожную пыль и терпкий запах лошадиного пота. Показываться так на пиру уж точно не стоило. Пока Гвинет лежала, глядя в деревянный потолок, Гисла бегала резво, носилась с ведрами к колодцу во дворе, как заправская служанка. Плеск воды убаюкивал, утягивал, и Гвинет вспоминала, как темная волна лизала берег, как большие капли застучали по капюшону, как шумел ливень. Остерегайся тихой воды, сказал Хаген… Может, он хотел ее припугнуть, показывая, кто тут хозяин.

— В Эйриу моются в холодной воде? — не выдержав, спросила Гисла. — Чудно!

— Нет же, — рассмеялась Гвинет. — Смотри!

Пальцы ее объяло пламя, и Гвинет сунула ладонь в ледяную воду, только он не погас, а обратился в жар, который стекал с ее руки в лохань. Вскоре вода забурлила, как суп в котле. В глазах Гислы вспыхнул детский восторг, и она даже попробовала кипяток пальцем, чтобы убедиться, что это не морок.

Довольная собой, Гвинет стала раздеваться. О смятых одеждах позаботится Гисла, если хочет угодить… Сама Гисла не обнажалась, осталась в исподней рубахе, что льнула к телу, и Гвинет виновато отвела глаза. Она догадывалась, что Гислу слишком часто заставляли раздеваться, когда она этого не хотела, а потому молча дошла до большой лохани и забралась в нее. Волосы расплескались вокруг мокрым черным шелком, и Гвинет чуть не дернулась, когда прохладные руки Гислы стали касаться ее головы, чтобы промыть их.

— Ты была служанкой прежде? — спросила Гвинет. Пальцы в ее волосах дрогнули, она осеклась. — Прости мое любопытство. Если не хочешь, не отвечай.

Она могла это представить. Служанка, которая надоела хозяину. Служанка, до которой не было дела. Ей захотелось нашарить ладонь Гислы.

— Я помогала отцу. Он был лекарем, у него была небольшая лавка. Мы жили втроем: я, он, младшая сестра, а моя мать умерла от хвори, что пришла из-за моря.

— Хвори? — нахмурилась Гвинет.

— Он была родом из Эйриу, во время одного из набегов ее схватили и увезли. Она тоже была рабыней, попала к отцу, ему нужны были лишние руки, чтобы делать припарки… — голос Гислы убаюкивал. — Он полюбил ее, женился, и это освободило ее. Но любовь не спасает от болезни. Воронья хворь, которая прорастает перьями сквозь тело. Мама верила, что это испытание Вороньей Богини, что она должна выдержать его… и запрещала отцу лечить ее, хотя он стоял перед ней на коленях. Я слышала, как она кричит.

— Мы больше не молимся Вороньей Богине. И она не посылает своих испытаний, — поджала губы Гвинет.

Она слышала рассказы о том, как сквозь тонкую кожу пробивались скользкие черные перья, о том, как жажда застилала разум больных хворью. Ложная Богиня, отравленные благословения — милосерднее была бы честная смерть. Гвинет никогда не думала, что в жадности своей Воронья Богиня простирала крылья надо всем миром, всюду, где у нее находились почитатели, готовые отдать плоть и душу во имя нее… Конечно, мать Гислы, оставшаяся одна на чужом берегу, должна была обращаться к знакомой Богине и выпрашивать у нее милости… Но обрела только больше боли.

— Мой отец был слишком добр, он часто лечил в долг, — продолжила Гисла. — Он не мог смотреть, как люди мучаются, ведь они не виноваты в хворях, которые их нашли. Так что… однажды у нас кончились деньги. Мы с отцом и младшей сестрой были проданы; что стало с моей семьей, я не знаю.

Как настоящий рыцарь, Гвинет могла бы выпалить, что поможет найти их, что воссоединит семью. Гавейн сказал бы так и искренне поверил бы в эти слова. Он во все верил. Но обещания замерзли у Гвинет на языке. Она не виновна в чужих долгах, но откуда тогда взялась эта полынная горечь? Гисла домывала ее непослушные волосы в тишине.

Вымывшись, Гвинет обтерлась, потянулась, как засидевшийся зверь. Она опасалась смотреть на Гислу, чтобы не спугнуть ее, но вот взгляд Гислы прикипел к ее шрамам. Их было у Гвинет меньше, чем у героев, прославленных в боях… но боев на ее веку не осталось, только придворные турниры. И все же отметины на ней были, и Гвинет ими гордилась. Каждая засечка — пройденный шаг, поражения тоже учили ее многому. Когда тебя втаптывают в землю, а кольчуга врезается в тело, это закаляет.

Гисла ничего не сказала, лишь подала ей одежду. Она не боялась шрамов, наверняка дочь лекаря многое видела, всякие раны. Нет, смутное восхищение зажглось в ее взгляде.

У Гислы не было шрамов, но Гвинет почему-то казалось, что та прошла больше битв. Только о таких не поют в песнях.

***

К вечеру, когда закат разлился по небу рябинным пожаром, созвали гостей на пир. Гвинет была готова, надела отпаренное к тому времени любимое платье — зеленое, из тонкого бархата. Длинное, с широкими летящими рукавами. Корсет платья был туго зашнурован, подчеркивая изящную талию Гвинет. Пышная юбка развернулась цветком, на поясе переливались жемчуга. Вдоль горловины и низа платья текла тонкая золотая кайма. Это не были цвета ее рода: не черное небо, не белый дракон. Матушка предпочитала черное, это шло к ее тонкости, бледности и мрачности, но вот Гвинет… ей хотелось всплеска красок, буйного и веселого. Гвинн говорил, глаза у нее цвета зеленых северных долин.

Надела она и сапожки из мягкой кожи с золочеными пряжками, и перчатки из скользкого шелка. Волосы стараниями Гислы были уложены в косу вокруг головы, украшенную перламутровым гребнем — подарком брата.

— Вот теперь госпожа походит на принцессу Эйриу, а не на разбойницу, — окликнул ее Хаген, возникший в дверях. Гисла вздрогнула и отвернулась, не посмев на него глазеть.

Без черного развевающегося плаща его сложно было узнать, больно Гвинет к нему привыкла. Цвету Хаген не изменил: был одет в темную рубаху, кожаные штаны и высокие сапоги. На шее у него висел амулет в виде серебряной ладьи — символ их рода, нечто вроде эйрийских гербов. Рукава рубахи, как подметила Гвинет, были длинными, широкими, полностью скрывающими руны от любопытных глаз.

Обернувшись, Гвинет как раз прилаживала на жемчужный пояс ножны с нескромного размера кинжалом. Заметив внимательный взгляд колдуна, Гвинет легким движением заставила нож выпорхнуть, сверкнуть рыбкой, заплясать у нее между пальцев.

— Как ты прошел мимо моих рыцарей? — прищурилась она.

— Сказал, что такова воля моего брата. Они уважают здешнего хозяина.

— Ингфрид получил мое письмо, — кивнула Гвинет. — А потому послал тебя навстречу. Может, расскажешь, что тут творится? Почему Хильде не выходит к сватам? Ее прячут? Она сбежала?.. — Гвинет прикусила язык, боясь, как бы торопливые догадки не выдали ее страхи.

— Хильде в доме, вот все, что я знаю, — подсказал Хаген; его сварливый голос смягчился. — Я сам едва прибыл. Если брат не лжет, обо всем узнаем на пиру, который дают для дорогих гостей. Позвольте сопровождать вас, ваше высочество? — криво усмехнулся он, как будто почтения, принятые при королевском дворе, казались ему какой-то глупостью. При брате Хаген явно пользовался большими свободами.

— Это уже не просьба ярла над ярлами?

— Нет, такова моя причуда, — закатил глаза Хаген. — Так ты идешь?

Гвинет старалась не показать, насколько удивилась, когда кивала Хагену в дверях своих покоев, нетерпеливому и недовольному. С чего бы ему сопровождать ее, не из доброты же душевной? Но отказываться было глупо, это ее способ оказаться поближе к хозяевам дома, а там, глядишь… Гвинет подозвала ожидавших снаружи рыцарей, и вот они спешно шагали за Хагеном, стараясь не упустить его из вида. Множество слуг расступались перед ним, он взрезал толпу людей, как корабль рассекает море носом. Гвинет так и не поняла, больше во взглядах, обращенных на Хагена, почтения или смутного беспокойства.

В большом, жарком от камина зале собирались люди самые разные; это не был пир для сватов и для женихов, желавших добиться руки Хильде, это был праздник для всех. По дороге Гвинет удивлялась странным нарядам. Многие леди среди вардаари носили венцы, убиравшие их волосы. Платья в основном были из шерсти и льна, чтобы не мерзнуть в холодные дни. Свободного кроя, с летящими юбками, а длинные рукава украшались вышивкой или цветными вставками. Мужчины одевались пестро, но украшений носили мало, в отличие от эйрийцев, которые рады были показать свою сокровищницу. На лицах некоторых темнели знаки — узоры, руны, похожие на те, что носил Хаген, но не совсем. Обереги? Быть может. Гвинет рисунки на лицах показались даже красивыми.

— Надеюсь, меня никто не позовет танцевать. Не знаю танцев вардаари… — жаловался Гавейн.

— Просто не соглашайся, сиди себе да ешь, — советовал Инир, хитро улыбаясь.

Но Гавейна возможность отказа прекрасной леди ужаснула еще больше, чем то, что он опозорится в танце. Гвинет хмыкнула. Он всегда слишком много размышлял о том, что о нем думают при дворе. Хотя среди рыцарей тебе вечно что-то нужно было доказывать… Принцесса останется принцессой, даже если не явится на очередной пир, а вот королевскому рыцарю любая ошибка могла стоить слишком многого.

Были ли такие строгие порядки среди вардаари? На первый взгляд Гвинет видела только длинный стол, чуяла заманчивый запах жареного мяса. После долгого морского пути, когда не удавалось нормально пообедать, чтобы все не выплеснулось наружу, Гвинет готова была накинуться на еду, и неважно, что о ней подумают. На длинных столах, покрытых грубыми скатертями, разложили яства, которые могли бы насытить даже самого голодного гостя. В центре стола красовалась огромная жареная свинья, хрустящая корочка блестела от жира. Рядом стояли глубокие деревянные блюда, полные вареного мяса: баранины, говядины и дичи — разложенного среди моченых яблок и груш. На другом конце стола оказалась рыба: копченый лосось, маринованный в уксусе и пряных травах, треска, прожаренная до золотистого цвета. К ним подавали свежий хлеб с маслом и морской солью. Большие миски с салатом из капусты и редиса, заправленные кислым соусом. Громкие смех и разговоры смешивались с треском дров в очаге, где пламя весело плясало, отбрасывая тени на стены.

Переливалась музыка, здесь играли не на волынках, как на севере Эйриу, но музыканты выдували мелодию из флейт, а другие, девушки с тонкими пальцами, пощипывали струны тальхарп. Королеве когда-то дарили такую послы от вардаари, изукрашенную искусной резьбой с драконами. Струны издавали долгий гудящий звук. Но вместе с переливами флейты музыка эта навевала не грусть, а торжественное настроение.

Знакомых у Гвинет здесь не было, потому она хотела отыскать себе хоть какое-нибудь пустое место, но тут наткнулась взглядом на Хагена.

— Сядь подле меня, — шикнул на нее Хаген, который расточал улыбки, что только слепец назвал бы искренними.

Выбирать не приходилось: такой союзник лучше никакого. Гвинет опустилась на лавку рядом, рыцари заняли места после нее. Оглядываясь, Гвинет видела множество юношей, красивых и статных, — несомненно, женихи. Но женихи не прибывают одни, они окружены отцами и матерями, младшими братьями и сестрами, которых тоже вывозят ко двору, рассчитывая на удачный сговор. Всего лишь торг… Гвинет схватила кубок вина и отхлебнула, чтобы подавить мрачный смешок. Люди галдели, люди даже спорили, перегибаясь через столы. Старые свары вспыхивали с новой силой. Если Ингфрид рассчитывал, что еда и песни задобрят их, то глубоко ошибался.

— Вон тот явно стар для жениха, — кивком указала Гвинет на седобородого старца, что вливал в себя рог всем на потеху, — а те и вовсе женщины. Сомневаюсь, чтобы все они здесь были за братьев, как и я, это было бы слишком забавное совпадение.

Она смотрела на рослых женщин, облаченных в простые платья и туники, при оружии. Все разные, непохожие на сестер: рыжая, широкоплечая и мощная; чернявая, что-то змеиное было в разрезе ее глаз; пегая, взлохмаченная, что стояла, подбоченясь, и вызывала одного из мужчин на поединок — только поединок едва ли был на мечах, как принято в Эйриу. Девушка хотела устроить кулачный бой. Они не походили на одну семью, скорее — на воинское братство, на дружину. Вот почему наружность самой Гвинет по прибытии не вызвала удивления: воительницы на Островах были в почете, и все знали, что Хильде сама умела обращаться с копьем и топором.

— А-а, валькирии, — протянул Хаген неохотно. Гвинет умела различать распрю по словам. — У них отдельный клан, женский. Любая может уйти жить к валькириям, если отречется от прошлой жизни и станет молиться Одину… Ты не знаешь наших обычаев, ваше высочество. Все собрались в Уппсале не только для того, чтобы выбрать жениха Хильде. Скоро будет тинг, большой совет кланов. Они выберут нового ярла над ярлами, и каждый голос станет важен. И их клана тоже.

Вот оно как… Гвинет покосилась на Ингфрида, что разговорился с одним из гостей. Она слышала, что верховного правителя на Островах выбирают на двадцать пять оборотов. Скоро отец Хильде вынужден будет уйти, но кого он после себя оставит?.. Задержаться, вцепиться в трон у него не было возможности, иначе его сочтут преступником, тем, кто нарушает народный обычай. Дважды в воду не зайти.

Наверняка кто-то хотел и дочку Ингфрида забрать себе, и возвыситься, став новым ярлом над ярлами. И рыбку съесть, и на хуй сесть, как сказал бы ее отец. Гвинет наблюдала за копошением людей из-под ресниц, отчасти радуясь, что никто к ней не подходит, позволив ковыряться в крыле дичи. Ее не воспринимали всерьез, возможно, даже жалели: пришла отдуваться за брата! Зато Гвинет могла понаблюдать издалека, оценить соперников.

— Расскажи мне про женихов. Кого стоит опасаться? — попросила она Хагена.

— Не сказал бы, что Хильде рада их встретить, а потому на старого друга ей явно будет смотреть приятнее, — обнадежил ее Хаген. — Вон тот, высокий, с зеленой повязкой на поясе, Бальдр Светлые Ресницы. Говорит, что когда-то повязку ему отдала сама Хильде, но я что-то сомневаюсь, не по ее это нраву. А может, им обоим было по паре годков, и тогда это бессмыслица, а не обещание, — фыркнул Хаген.

Гвинет задержала взгляд на нем, красивом и светлокудром. Бальдр стоял, возвышался над прочими женихами, которые примостились на длинной лавке, и о чем-то с жаром рассказывал — визг струн, пение музыкантов над ухом не давали расслышать. Остальные сидели, их легко было разглядеть в свете огня. Гвинет следила за ними вслед за голосом Хагена, который рассказывал: вот Гримнар Тормарсон, с красивыми руками, изящными, как у девушки, вот Утнард Аггенсон, ему медведь откусил ухо и отодрал половину лица, красотой не блещет, но дочери ярла нужен сильный муж, вот Брагут Тролльверсон — да, верно, из семьи победителей троллей, древних великанов, что могут человека пополам сломать. И многие, многие имена, имена их отцов, которые Гвинет сразу не могла запомнить. Некоторых и Хаген не знал, они прибыли из дальних земель, а может, семьи их были совсем небольшими, но никто не запрещал им попытать счастья: а вдруг Хильде приглянешься, всякое бывает! Указал Хаген и на того юношу из франков, то ли Жана, то ли Жака, боги его разберут.

— Бальдр тоже выйдет на тинге и вызовется быть всеобщим ярлом, — пояснил Хаген и усмехнулся: — Конечно, за мальчишкой стоит его отец, Ангрим. Бальдр нравится народу, он смел, но наивен.

Значит, править будет отец — вон он, неподалеку от сына, присматривает за ним так, чтобы тот сам не заметил. Волосы у него не золотые, как у Бальдра, а желтые, блеклые, как пожухлая солома, зато стан прямой и нос орлиный — эти черты у них сходные. Любопытно, золото волос досталось Бальдру от матери?.. Ему и дела нет до Хильде и женитьбы, поняла Гвинет, он прибыл в Уппсалу ради власти и славы.

— И кто еще будет избираться?

— Вызваться может всякий, но многие знают, что у них нет никакой надежды… тогда объединяются с кем посильнее. Вон Старик Магрен, — кивнул Хаген на сухого, как щепка, старца, что сидел на дальнем конце стола. — Он стойкий, но вряд ли доживет до конца правления, а потому невыгодно за него голосовать. Хотя его многие считают мудрым. А она — Хельгер Урдмонддотир, — теперь взгляд его обратился к валькирии со змеиными глазами, — глава их дружины, уважаемая воительница. Жаль, она хочет только крови. Как и Бальдр, как и Магрен на старости лет, они все захотят отметиться завоеванием, такие слухи ходят… А еще избираться буду я.

Слова эти слетели так внезапно, что Гвинет не сразу осознала, так и сидела, наполовину нагнувшись над своей тарелкой, наполовину косясь на Хагена, который завлек ее своими рассказами. Он? Колдун, которого сторонятся? Когда Гвинет хотела спросить, двери вдруг распахнулись, и поднялся Ингфрид, ярл над ярлами, и хлопнул в ладоши, призывая к тишине. Рядом стояла Рикка, жена ярла, его форинг, мать Хильде. Все обернулись, встрепенулись, и даже Бальдр замолк на полуслове, решив побыть почтительным гостем. Мгновения расспросить Хагена не хватало, и Гвинет с досадой решила это отложить.

Странно, что Хильде тут не было. Гвинет не знала наизусть все обычаи вардаари, но, кажется, среди них не было того, что запрещал невесте выходить свататься. А значит, сама не пожелала смотреть, заглядывать в глаза тем, кто слетелся в Уппсалу, привлеченный властью и рассказами о красоте дочки ярла. Гвинет прикусила губу: вот бы вышла, посмотрела!.. Может, это придало бы ей надежду. Увидела бы Гвинет! Поняла бы Хильде, что не придется терпеть сыновей ярлов и конунгов, что они сумеют найти друг друга сквозь туман этой безумной жизни.

— Я рад приветствовать в своем доме стольких сильных сыновей и дочерей нашего народа! — сказал Ингфрид, и все притихли, слушая его. Словами Ингфрид умел им нравиться, даже суровая валькирия усмехнулась и подняла кружку с медовухой, одобрительно кивнула. — Я буду горд назвать кого-то из вас своим сыном — потому, что его изберет моя дочь. Только богам и норнам известно, кто это будет. Поскольку я верю, что все вы достойные наследники своих предков, никто не сможет выделить лучшего жениха, кроме как испытание!

Молодые воины согласно загалдели, кто-то вскочил, воздев топор. Испытание силы… Гвинет сидела, неотрывно наблюдая за Ингфридом. Он терпеливо дождался, когда крики стихнут, когда рев уляжется. Он не смирял бурю чародейством, как его брат. Он мог помолчать, сидя и глядя на бушующую силу.

— Жених должен быть достоин своей невесты, а потому Хильде, моя дочь, сама испытает вас! — взяла слово Рикка, и ее голос оказался звонким, почти девичьим. — Испытания силы и ловкости, копья и меча. Только тот, кто победит ее в честном бою, сможет стать ее супругом.

А теперь ликование стихло, как будто штиль воцарился на море. Гвинет подавила улыбку: вот что ты придумала, любимая, чтобы отвадить их всех. Но среди вардаари есть сильные воины, которые могут сломить ее, а эти гости из дальних земель… Кто знает, чего от них ожидать! Гвинет никогда не видела, как франки дерутся, но знала, что вардаари оставили этот их Париж и отступили на Острова. Хильде рисковала, но ее испытания хотя бы задержат сватовство, хотя бы отвлекут… Выиграют время. Кивнув, ярл над ярлами с супругой пожелали доброго пира и вновь дозволили празднества. И загомонили снова гости, и застучали ножи, и взвыла музыка.

— Ваше высочество угадали, взяв меч. Или поручишь кому-то из достойных рыцарей сразиться? — спросил Хаген.

На лице Гавейна, что слушал Ингфрида в священном ужасе, промелькнуло отчаяние. Он никогда не смог бы поднять руку на дочь ярла, он и в поединках с Гвинет всегда сдерживался, пока она на него не наорала как следует.

— Я здесь от имени брата, я его не опозорю, — улыбнулась Гвинет, как ей казалось, почтительно. — Это же не сражение до смерти. Никто не мешает мне попытаться…

— Что будет, если Хильде победит всех женихов? — спросил Гавейн.

— Ничего, — пожал плечами Хаген. — Останется в доме отца. Но тинг все равно настанет, и все равно выберут нового ярла. Многим здесь выгодно показать себя.

Как и Гавейн, Гвинет не умела танцевать местные танцы, впрочем, многие женихи уже были слишком пьяны, чтобы думать об отдавленных ногах. Один только Бальдр Светлые Ресницы, подхвативший под руки кого-то из знатных дочерей Исэйла, кружился с девушкой. Легок и изящен — Гвинет могла вообразить его в бою, входящим в битву танцующей походкой… Стучали кружки по столам, надрывались глотки, а Бальдр танцевал, танцевал, и золото волос рассыпалось по его плечам. Завидный жених. Юный вождь.

Ингфрид, казалось, совсем не смотрел на него, зато Хаген глазами проел. Завистливый, темный взгляд. Гвинет поджала губы: она догадывалась, что многие из ярлов и конунгов охотнее откликнутся на зов юного и красивого воина, подобного богам, чем склочного колдуна. Но у Хагена была сила, звенела в его рунах, а Бальдр… смеялся, воплощенная юность, кружась.

Однако мрачный взгляд Хагена Гвинет запомнила.

***

Гвинет решила проследить за Хагеном, подстеречь его для разговора. Как она и рассчитывала, он до конца пира, который превратился уже в попойку, не собирался сидеть. Оставив Гвинет, он переместился к брату, и они о чем-то шептались, но развеселая музыка и топот пляшущих не позволяли ничего расслышать. Рыцарей Гвинет оставила среди гостей, а сама сослалась на усталость от дороги; должно быть, они думали, что Гвинет сейчас отдыхает с Гислой, и это были женские дела, в которые они лезть бы не посмели. Гвинет же кралась в тенях, наблюдала, поджидала, когда Хаген пойдет к крутой лестнице. Разговор с братом его задержал, видно, колдун был Ингфриду кем-то вроде советника, и болтали они явно о замужестве Хильде или о тинге. Когда Хаген на лестнице показался, Гвинет подумала, что лицо его совсем бледное и смурное, как на похоронах.

Она тихонько пошла следом, взбежала по лестнице, надеясь подловить дверь в гостевые покои, где удобнее поговорить, не привлекая внимания домашних слуг. Хаген вскоре заметил ее — быстрее, чем хотелось бы Гвинет, — остановился, подождав несколько мгновений, а потом снова пошел, свернул. Теперь он вел, а Гвинет следовала. Проскользнув за дверь, Гвинет едва не столкнулась с Хагеном лбом.

— Любопытство может тебя сгубить, — цокнул языком он. Скрестив руки на груди, Хаген прошел дальше и облокотился на стул. Едва ли это были его покои, слишком неприметные, слишком чистые от запаха чародейства — одни из гостевых. — Зачем выслеживаешь?

— Я ничего дурного не замышляю, мне бы поговорить… — Гвинет улыбнулась — ничуть не заискивающе, спокойно, уверенно. — Ты не говорил, что можешь стать новым ярлом над ярлами. Мне бы хотелось знать, что за знакомства я веду.

— Я был проводником — мы вели разговоры о другом. И ты тоже утаила правду.

— Вот как? — изумилась Гвинет.

— Ты явилась без свиты и без служанок, ты полагаешься на мое слово, а не на королевские бумаги, — прошипел Хаген. — Никакого сватовства нет. Ты сбежала, принцесса, чтобы приехать сюда — для чего? Я слышал от брата, что королевская семья в южных землях, на летнем турнире, а значит, ты могла ускользнуть, пока все внимание приковано не к тебе, а к бьющимся рыцарям…

Гвинет хмыкнула. Он был умен, этого не отнять.

— Я принцесса и могу плыть куда захочу. Тебе-то что за дело, ведьма? — спросила она, прищурившись. Руны вспыхнули на руках Хагена даже сквозь черную ткань, задрожали, и Гвинет выхватила кинжал.

— Я не позволю навредить семье, что бы ты ни думала обо мне…

Что-то больное сверкнуло в его глазах, что Гвинет на мгновение стало стыдно. Она вздохнула и медленно опустила клинок, показывая, что предлагает перемирие. Хаген тоже встряхнул руки, и сияющие руны ссыпались с него искрами, будто с отряхивающегося от воды зверя. Его взгляд, внимательный и цепкий, скользил ее по лицу, пытался разгадать.

— Я здесь ради Хильде, — сказала Гвинет, ничуть не кривя душой, — клянусь, я не замыслила ничего дурного. Для нее. Ее все равно увезут, Хаген, ты ведь знаешь, как это делается. Один из этих молодых воинов, что окажется чуть удачливее остальных и сумеет сбить ее с ног. Я лишь хочу, чтобы Хильде была счастлива.

— И ты надеешься, что это меня убедит? — фыркнул он, рассерженный. — Даже если так… Даже если я поверю тебе… Ты уверена, что совладаешь с испытаниями?

— Я видела, как Хильде сражается. Да и сама воительница не последняя, — она позволила самодовольству прорезаться в голосе. Конечно, Гвинет не могла похвастаться званием лучшего клинка Афала, но кое-чему была обучена. Главное — убедить Хагена, который видит лишь нахальную девицу с мечом. — Но я сознаю, что это все розыгрыш, забава для Хильде. Я не хочу ссориться с ее семьей, поэтому мне было бы выгодно, если б ты подсказал ярлу, что в Эйриу Хильде будет лучше…

Хаген покачал головой — задумчиво.

— Поговори с ней. Разве, думаешь, она предпочтет замужество с одним из них свободе? Я принцесса, — напомнила Гвинет, — у меня есть власть, есть земли, деньги — что угодно!

— У тебя нет только уверенности, что, если ты увезешь Хильде в свои туманные земли, это не сочтут похищением и женихи не развяжут войну, — осклабился Хаген. — Вот твоя главная уязвимость. И тебе нужно, чтобы Ингфрид сам ее туда отослал с тобой… Я мог бы поговорить с братом.

Против слова ярла — даже правящего последние дни — они не пойдут. Гвинет рассчитывала на помощь Хагена, советника, но он поглядел на нее и усмехнулся:

— А что ты можешь предложить мне взамен?

— Ярла над ярлами выбирают на тинге, — напомнила Гвинет. — Если хочешь стать следующим, помоги мне, и я все устрою. Ты получишь власть, а я — невесту.

— Что может девчонка с чужих земель?

— Они не презирают тебя, а боятся, и это твоя удача. Кто твой главный соперник? — улыбнулась Гвинет украдкой. — Тот, высокий, светловолосый? Бальдр Светлые Ресницы, так? Он тоже пришел сражаться за руку Хильде, а сам он вполне может этой руки лишиться. А то и головы. В сражении случается всякое. Когда собирается вместе много женихов, может пролиться кровь, и никто уже не поймет, кто первым достал нож. Как он умрет — это уж мое дело.

Хаген рассмеялся, вдруг пораженный ее смелостью, сверкающей, как кинжал. Как пламя на кончиках ее пальцев. Гвинет сама колебалась, но язык ее уже болтал, убеждал, увлекал. Язык — враг ее. А может, лучший помощник. Она знала, что сразилась бы честно ради Хильде, показала бы любимой свою силу, показала, что достойна ее, но если есть шанс сыграть нечестно против соперника… Над этим предстояло поразмыслить, однако Хаген уже протянул ей руку, и между ними будто бы звякнула невидимая струна. Договор. Сделка.

Она верно угадала, он хотел править, и ради этого Хаген готов был совершить что угодно. Особенно — чужими руками.

— Хильде живет наверху на женской половине, под самой крышей, — сказал Хаген, подумав. — Я слышал, сегодня она сказала девушкам не закрывать ставни.

***

Гавейн после чарки вина казался веселее, и Гвинет сочла, что это пошло ему на пользу. Исчезла та хмурая сосредоточенность, которая всегда его сопровождала. Кудрявые волосы были растрепаны, а глаза поблескивали. Подманив его на выходе из пиршественного зала, откуда еще гремело веселье, Гвинет увлекла Гавейна за собой, а братья остались среди гостей — быть ее глазами и ушами. Главное, чтобы они поменьше заливали эти самые глаза… Гвинет хмыкнула. Повеселиться никогда не помешает, но тревожное чувство дергало ее изнутри.

Братья Инир и Вирр охраняли принцессу, исполняя присягу королевской стражи, но Гавейн оберегал подругу, с которой знаком был с самого раннего детства. Настолько, что маленькая Гвинет иногда думала, что у нее два брата. Многие пророчили им свадьбу — возможно, потому, что когда-то дядя Гавейна должен был жениться на королеве, только если бы не погиб во время поединка. Отец Гавейна тоже умер рано: погиб на охоте, свалившись с лошади и свернув шею. Мальчика от горюющей и помешавшейся от потери матери взяла на воспитание королевская семья, где он вскоре стал родным.

Выйдя во двор, Гвинет заметила, что многие гости тоже решили подышать свежим духом, ветром с моря, они шумели, подначивали на что-то друг друга. Гвинет посмотрела на небо, покрытое будто бы легкой дымкой, где плавала круглая тяжелая луна. Имение ярла над ярлами выглядело крепким, главные залы были выложены из камня, а остальные пристройки — из надежного на вид дерева. Удивительно, как оно не гнило при таких-то дождях… Гвинет, пользуясь подсказками Хагена, рассмотрела нужное окно под скатной крышей, затянутое, видимо, бычьим пузырем. Окно было узким, но створку приоткрыли.

— Я тебя, боюсь, подсадить не смогу, — сказал Гавейн, поглядев в ту же сторону.

Она рассмеялась. Гвинет с Гарретом и Гавейном учились вместе, но иногда уроки так наскучивали им, что они сбегали в королевский сад. Чтобы не попасться охранявшим его рыцарям и не быть позорно возвращенными к учителям, они перелезали через стену. Гавейн быстро вымахал, став почти вдвое выше Гвинет и Гаррета, поэтому в его обязанности входило подсаживать их наверх.

Замысел Гвинет забраться на дом он разгадал сразу же. Она уже видела, что стража ярла скучает — наверное, завидовали той части дружины, что празднует приезд женихов вместе с Ингфридом. Когда спустятся сумерки, она сумеет пробраться.

— Дожди недавно шли, дерево могло отсыреть… — пробормотал Гавейн.

— Тебе стоило выпить побольше.

— Я всего-то волнуюсь, как бы ты не упала и не свернула шею. Потому что тогда уже моя шея расстанется с головой, — оборонялся он.

— Потому-то у тебя нет невесты. Ты просто боишься рисковать.

— Твой брат не залезал ни к кому в окно!

Ухмыльнувшись уголком рта, Гвинет кивнула. Брат был таким же тихоней, как и Гавейн, но и он сумел привлечь леди Нейдрвен острым умом и смелыми речами… Дочка Дейна Золотого была завидной невестой, хотя Гвинет всегда считала, что Гаррету нужен кто-то живой, огненный, боевой, кто-то из придворных дев-рыцарей, охранявших королеву — чтобы развеять его холодность. Но он выбрал себе другой путь, и в этом редком случае Гвинет готова была признать, что ошиблась.

— Знаю, что тебя не отговорить, — вздохнул Гавейн. — Я постерегу, чтобы тебя не заметили. Удачи, моя госпожа, — все же улыбнулся он.

Студеный вечерний ветер тем не менее лишил его легкой, пьяной несерьезности. Рука тяжело легла на плечо Гвинет, как будто напоминая: это не развлечения, не шутка, не розыгрыш. Хильде должна выйти замуж, а она должна ее увезти, вот и все.

Несмотря на ворчание, Гавейн все-таки казался восхищенным ее дерзкой затеей. Постучаться в окно к любимой деве… Это тянуло на подвиг, который совершали рыцари в балладах, когда завоевывали башни только ради того, чтобы взглянуть на прекрасную леди, что там томилась. Гвинет покачала головой: а что бы сказал Гавейн, узнай, о чем они договорились с Хагеном? Об обмане, об убийстве… Она прикусила губу. Могла ли она разорвать договор? Могла уговорить Бальдра отступить? Подговорить валькирий проголосовать за Хагена, ведь он был чародеем, как и их Всеотец Один?..

Мысли роились у нее в голове. Гвинет вздохнула. Сначала — Хильде. Она приплыла сюда ради Хильде.