«Буря пряла бело

Робы клёнов копий,

Низвергалась яро

Ратью стрел Имира…»

— «Основание дома Хледи», автор неизвестен

_______________

Это было чем угодно, но только не импульсивной выходкой безумца. Он сломал стек намеренно.      

      Две неровные половинки покатились по скудной соломенной подстилке, и Эмма глянула на них с изумлением: те оказались полыми, и из них в воздух тоненькой стремительной струйкой вытекло нечто полупрозрачное, дымчатое и, взвившись туманным паром повыше, над головой «колдуна», так же стремительно рассеялось.

      Сначала Эмме подумалось, что это опять какой-то мираж, видимый ей одной. Но бродяга, устало привалившись спиной к решётке, проводил дымку взглядом вместе с ней. Неверяще тряхнул спутанными волосами, рассматривая потолок, заозирался по сторонам, чего-то выжидая… И наконец выплюнул короткое и звучное слово, которое в кои-то веки не перевелось, но Эмма и без того поняла, что это было ругательство.      

      Скорее всего, она не разобрала потому, что в этот же самый момент Хоар тоже выразительно ругнулся в её мыслях, перекрывая чужую брань.      

      безмозглый самоубийца!      

      И снова умолк, без объяснений. Ни капельки не понимая, в чём дело, она лишь озадаченно наблюдала, как узник резко оттолкнулся лопатками от прутьев, развернулся и зачем-то потряс дверцу клетки, хотя Эмме со своего места было прекрасно видно, что цепь с замком никуда не испарились. Потом он так же ожесточённо — и так же без толку — принялся выкручивать из кандалов запястья. Бродяга казался растерянным.      

      — Я же пошутил… про бурю… Виса* сама на язык легла… — хрипло бормотал он себе под нос. — Среди десятка подобных, почему именно это?.. Ах ты ж гнилая удача, посмеяться надо мной вздумала?!      

      На откатившемся к ногам Эммы обломке стека, у самого торца, тускло поблёскивала гравировка — вроде бы узорчатая снежинка. А ещё это был не металл — стекло, выкрашенное металлической краской. Странный материал для предмета, которым понукают лошадей…      

      Впрочем, пару секунд спустя ей стало не до мелких странностей: вокруг клетки всё вдруг посветлело и прояснилось — сгустившиеся сумерки отступили, словно им на смену шла не ночь, а самый настоящий рассвет или же солнце решило пойти вспять по небосклону. А в воздухе, как в студёную зиму, когда сугробы искрятся на солнце и весело поскрипывает под подошвами слежавшийся снег, отчётливо запахло морозом.      

      Поспешное протирание глаз ничего не изменило: в побелевшем небе над людьми, лошадьми и повозками начали медленно свёртываться в плотные воронки клубы тумана. Но этот туман отличался, он не походил на ту ветхую влажную морось, что сопровождала их в путешествии по пустошам… Вот одна из таких воронок вытянулась, устремляясь заострившимся клювом к земле — тонюсенький вихрь, полный белой пыли…      

      Щёку Эммы мазнуло чем-то колючим и холодным, крошечным осколком стекла, и тут же расплылось по коже каплей влаги. Нет, не пыль и не стекло — снежинки!      

      Процессия вновь застопорилась. Лошади повсюду испуганно ржали и фыркали, взбивали каменистый тракт копытами, рвали упряжь. Люди, в отличие от бессловесных пугливых тварей, только переглядывались — больше с удивлением, нежели со страхом: с каких пор снега стоило бояться?      

      Возница, забравшийся на своё привычное место на козлах — за спиной у Эммы, чуть поодаль, — недоверчиво выдохнул, ловя очередную снежинку мозолистой рукой:      

      — Вьюга? В эту пору года?.. Не слишком ли рано?

      Похоже, короткую кутерьму со стеком он попросту не заметил. Никто не заметил — они же двигались в самом хвосте.      

      Предводитель Братьев, не успевший отъехать далеко, остановился под стягом с красным солнцем, стараясь удержаться в седле — лошадь под ним отчаянно взбрыкивала и пыталась встать на дыбы. Наконец он крепко стянул поводья, не прекращая тихих увещеваний, и животное всё-таки присмирело под жёсткой и властной рукой, хотя копыто по-прежнему нервно рыло землю. Инквизитор задрал голову (серый капюшон сполз, явив седую, коротко стриженную макушку) и принялся внимательно разглядывать посвистывающие смерчи, тянущиеся вьюжистыми нитями с небес. Его подчинённые тоже во все глаза пялились на необычный природный феномен.      

      — Эй, ведьмочка! Не клюй носом, — вдруг буркнул Эмме сосед, почти на ухо. Пялясь в небо вместе со всеми, она и не заметила, как тот подполз близко-близко.      

      Пахнуло застоявшимся болотом: тиной, лягушками с головастиками, зацветшей и горьковато-вонючей водой. Раньше эту вонь хотя бы милосердно сносил в конец процессии ветер (неудивительно, что сегодня никто не рвался двигаться в арьергарде). Эмма поморщилась, перебарывая рвотный позыв пополам с запоздалым, смазавшимся за отвращением страхом. И невольно зацепилась взглядом за мелькнувшую перед её глазами сеточку свежих розоватых шрамов: и в самом деле, настоящее исцеление… Шрамы тотчас же подёрнулись рябью вслед нервно перекатившемуся кадыку: бродяга издал глухое кряхтение, перебарывая застрявший в горле комок. Помогло так себе, и Эмма понимала едва ли не треть того, что тот пытался прохрипеть — почему-то заговорщическим шёпотом:      

      — Рука у тебя тощая… и всё остальное тоже. При желании и целиком протиснешься… Глянь туда! Ну! — Подбородок над шрамами мотнулся в сторону, куда-то ей за спину. — Не понимаешь?.. Достань ключи, говорю, — вон, рядом с ним. Пока не стало слишком поздно…      

      Эмма сначала вытаращилась на него, нервно выворачиваясь боком из-за столь неожиданного и тесного соседства. Но машинально повернула голову.

      На протёртом сиденье рядом со стражником действительно валялась связка железных ключей — должно быть, достал, когда хотел отобрать у бродяги стек, да за всеми событиями отвлёкся и забыл спрятать их в кошель у пояса. Вполне можно было попробовать… Но если тот заметит — сразу же поймёт, что её не удержит одна лишь клетка. И прости-прощай последняя надежда на побег. Тоже закуют, не посмотрят, что кандалы ей великоваты — просто-напросто обернут цепью за пояс, притянут к прутьям и заклепают, потуже. И она, Эмма, так и проболтается в такой унизительной позе до самого места назначения.

      Но ключи так заманчиво блестели — по металлу пробегались бликами росчерки белых вихрей…            

      Пока Эмма колебалась, её собрат по несчастью оказался чересчур нетерпеливым. Он сдавленно выругался — в этот раз на её вялость и несообразительность. И подался вперёд, оттесняя Эмму в сторону, притираясь к ней бок о бок и ненароком срывая с её плеч рогожку. Сам протиснул руки в широкую щель, изогнулся, пытаясь дотянуться. Связка была на расстоянии вытянутой руки — если бы те у него были свободными, то длины непременно хватило. Но из-за скованных запястий даже так, с немыслимым акробатическим изворотом всего тела, зазор между прутьями выходил для него чересчур узким.      

      Елозя по прутьям то грязным носом, то щеками, бродяга крутился и так и сяк, пытаясь ввинтиться в узкое пространство. Разумеется, эта неуклюжая суета, сопровождавшаяся предательским позвякиванием цепи, не могла не остаться незамеченной. В последний заход ему почти удалось, но охранник по-собачьи мотнул головой, выходя из временного замешательства, и обернулся. И тотчас обнаружил коварные поползновения в сторону ключей.      

      Он выругался, выхватывая связку из-под чужих пальцев, и спрыгнул обратно на землю.      

      Эмма явственно различила, как пленник скрежетнул зубами от разочарования. И яростно зыркнул на неё — будто это она была во всём виновата! Его лицо, пусть и покрытое коркой грязи, опять показалось ей молодым. Нет, пожалуй, ближе к двадцати, чем к сорока…      

      Тем временем в руках стражника уже остро щетинилась пика — подхватил ту из притороченных к лошади ременных петель. Замахнулся, целясь в подлого колдуна (явно намеревался сделать в нём очередную дырку), но ткнуть не успел — снова уставился в небо, на этот раз с оторопело разинутым ртом. И Эмма со своим соседом невольно глянули туда же.      

      Один из соткавшихся смерчей вновь протянулся вниз, но не разлетелся снегом, подобно прочим, а с глухим завыванием вонзился в центральную повозку, прямо в водружённый на ней стяг, прошёл насквозь и ушёл в землю, подобно закрученной снежной молнии.

      Пара человек отлетели в стороны от разошедшейся ударной волны, инквизиторский скакун ошалело рванул прочь, скрываясь в овраге со своим седоком, а на месте повозки образовалась её точная ледяная копия — дерево и холстину моментально проморозило насквозь, сверху донизу, и покрыло игольчатым потрескивающим инеем. Тягловая кобылка скакнула вперёд, и заледеневшая у самого основания оглобля не сумела её удержать: отвалилась вместе с куском борта, отпавшим белой льдиной и — так же, как и обыкновенная льдина — при столкновении с землёй расколовшимся на прозрачные замёрзшие куски. А с неба уже тянулись, напитавшись хладом, новые смерчи…      

      Буря окончательно вошла в силу.      

      Мир заполнился грохотом и гулом, людскими криками; земля тряслась, когда в неё раз за разом, тут и там, впивались снежные щупальца. Некоторые из смерчей исчезали не сразу, а продолжали крутиться, вымораживая каменистую почву и пучки жухлой травы, медленно и неотвратимо наступая на людей и животных — словно намеренно выискивали жертв. В воцарившейся панике никому не было дела до охранника, тщетно пытавшегося привлечь внимание к клетке:      

      — Это всё они… они! Слово даю! Колдуны!.. — тыкал он пикой промеж прутьев. Но рука у него тряслась, и бродяга каждый раз благополучно уворачивался.      

      Между тем очередное щупальце волчком докрутилось до повозки с клеткой и там лениво, обрубленной плетью пало на лошадей, задевая по касательной угол решётки. Оба узника едва успели отскочить — Эмма, путаясь в своём неказистом длинном балахоне, кубарем отлетела к дверце. Ей почудилось — или бродяга в последний момент дёрнул её за шиворот?..      

      Там, где она сидела секунду назад, пол леденяще потрескивал, по нему расползалось белое, стылое пятно. В лёгких болезненно закололо от прилива холода. Животные, на которых пришёлся удар, мгновенно застыли, выбелились, обернулись снежными статуями, пока запоздалое эхо от их ржания всё ещё билось в хрустально-свежем воздухе.      

      — Ты что натворил? — очнувшись, истерически завопила Эмма, приподнимаясь на локтях и инстинктивно подбирая босые пятки — как можно дальше от ледяной похрустывающей соломы. — В снеговика меня решил превратить?! На пару с собой?!Придурок! Ненормальный! Кретин!      

      Пусть он не понимал ни словечка, но ей было всё равно. Сосулькой стать совсем не улыбалось! Расширившимися от ужаса глазами Эмма смотрела на вертящиеся кругом смерчи, которые ничуточки не растратили смертоносной силы и только прибывали. Очередная белёсая воронка грозила вот-вот свернуться вихревым копьём — прямо над ними. Вморозить заживо в грязную, вонючую клетку.      

      «Хоар!» — панически взвыло её подсознание — хотя что тут мог сделать бестелесный дух? Посмеяться над тем, как всё обернулось? Однако тот, как ни странно, не смеялся.      

      Ах да, если погибнет она, призраку тоже конец — долго без её тела он не протянет. И его засосёт в эту… как её там? Изнанку?.. Проклятье! И ведь не вспомнишь сейчас, что они вообще друг другу наобещали… Как бы там ни было, Хоар молчал, не отзывался, пока бродяга отчаянно и безуспешно, ссаживая до кровавых царапин кожу, пытался выдернуть руки из оков:      

      — Будь проклята эта удача… и неудача тоже! — рычал он себе под нос.      

      В следующую секунду вспышка вновь ярко осветила промозглый сумрак: белое щупальце, как и ожидалось, сорвалось-таки с небес, но, к счастью, всё ещё мимо — в этот раз прошлось у другого бока повозки. Пол клетки тряхнуло, в лицо Эмме опять ударило лютым зимним холодом, и она закашлялась, хватая ртом промороженный воздух. Стражник, до этого тщетно пытавшийся достать пленников пикой, взвыл. Его рука, держащая оружие, перестала существовать, осыпавшись грудой снега и льда, расцвеченной розовато-багряными разводами, а по обрубку плеча начала растекаться цепкая изморозь.      

      Желудок Эммы скрутило от этой картины, капустная похлёбка запросилась наружу. Зато её сосед, топнув ногой, клекочуще захохотал — то ли от отчаяния, то ли в приступе истеричного веселья. Скорее, и то и другое. Он очень быстро умолк, стискивая у горла изгвазданный шарф, хотя после исцеления в куске шерсти явно не было нужды.      

      Эмме ненароком вспомнились его смех и бесшабашная уверенность, когда охранник (скулящий сейчас под колёсами повозки и зажимающий пальцами обмороженные остатки того, что прежде было правой рукой) мстительно ткнул ему в лицо факелом. Нынче было наоборот: весь облик бродяги источал мрачное, исступлённое бессилие.      

      Неужели холод страшил его сильнее костров святых братьев? Зачем тогда вообще заварил всю эту кашу? Нет, он точно сумасшедший — вменяемый человек такого бы не натворил!      

      Про дверцу тот уже позабыл напрочь, сосредоточившись исключительно на кандалах: слюнявил ладони, пытался выгнуть мешавшиеся большие пальцы, тянул что было мочи, прижав цепь к полу носком башмака. Но что он мог сделать здесь, в клетке, с прутьями толщиной с треть Эмминого запястья, пусть даже чудом лишившись своих странных сине-зелёных оков? Разве что у него всю дорогу спину сводило от скукожившейся грязной корки — и тот мечтал вдоволь начесаться напоследок, перед неминуемой гибелью?..      

      Она уставилась на прутья: может, всё-таки попробовать протиснуться?

      У ближайшей к ней, непромёрзшей, части решётки зазоры, как назло, были чуточку у́же, нежели те, к которым она присматривалась накануне. Застрянет — да так и заледенеет, обречённо колошматя по воздуху руками и ногами… С нервным смешком Эмма принялась изучать прозрачно-белые, искрящиеся инеем прутья на противоположной стороне клетки. Приближаться к ним тоже не хотелось, какое-то глубинное, первобытное чувство твердило об опасности.      

      Равнодушным кусочком сознания, чудом затерявшимся посреди общей внутренней паники, она отметила: с начала бури, казалось, прошло уже полчаса, не меньше, а на деле — пара минут… Правду люди говорят: перед смертью время растягивается, вся жизнь успевает пробежать перед глазами. Хотя какая там жизнь — всего-то три дня: сто раз прокрутить в голове можно и ещё на разок останется…      

      Вместе с тем в её мыслях наконец-то пробудился Хоар. И, как нарочно, принялся говорить убийственно медленно, роняя подсказки нехотя, будто скупец — редкие жемчужины. Каждая из них разбегалась по позвоночнику Эммы знобливыми мурашками — морозила почище окружающего снежного хлада.      

      освободи его

      от оков      

      это единственный шанс      

      но прежде…      

      Хоар выдержал короткую паузу и продолжил на незнакомом, но по-прежнему понятном ей языке. Кажется, именно на этом языке говорил сам бродяга — слышалось очень похоже.      

      заключить договор      

      именем ристы      

      За ускользающий смысл последних слов ей удалось уцепиться с трудом, но Эмма чувствовала, что запомнить их звучание и попытаться повторить, воспроизвести их вслух, — значило спасти свою жизнь.      

      договор      

      Пожалуй, это слово имело особую важность, раз немногословный Хоар повторил его дважды.      

      Эмма глубоко вздохнула и попыталась, уже ни во что не веря: раз она вот-вот умрёт — так гори оно всё огнём! Где один безумный договор, там и второй…      

      Губы не слушались, пытаясь произнести незнакомые слова (знала бы, тренировала совсем другой язык!), но бродяга всё-таки обернулся. Правда, на его лице отражалось такое недоумение, что Эмма поняла: выходило из рук вон плохо. И в тот момент, когда она была готова окончательно отчаяться, опять вмешался Хоар.

      Но сделал это иначе, не так, как она привыкла. Совершенно кошмарным, прямо-таки бесцеремоннейшим образом!..

***

      Принцип действия зачарованного на удачу шарфа Лансло вычислил почти сразу, как тот попал в его руки.      

      Ну, как попал — пришлось выклянчить, напирая на дружбу и сострадание. Денег на нейтрализующие невезение свитки и зелья, как назло, не нашлось, а в текущей миссии слишком многое было поставлено на кон. Удивительно, что в этом ему повезло безо всяких зелий, и Падрейг не отказал — хотя при этом ни словечком не обмолвился, как, собственно, шарф использовать. Пробурчал только что-то невнятное: мол, «сам увидишь». Впрочем, в Воробьиных Стайках всем известно, что Падрейг — не слишком-то разговорчивый тип…      

      Само собой, выяснять пришлось в полевых условиях, методом проб и ошибок.      

      Как обнаружилось, шарф отводил обычные житейские неудачи: дело выгорало или нет в зависимости от сложившихся к тому предпосылок. То есть угодишь ли ты на улице башмаком в собачье дерьмо, зависело исключительно от того, насколько внимательно ты смотрел себе под ноги. А не потому, что из внезапно открывшегося портала тебе на ногу сваливался питомец, чей хозяин полчаса назад угостил своего любимца несвежей ящерицей в кляре.      

      Однако в случае крупного риска шарф работал иначе, пятьдесят на пятьдесят: следовал или оглушительный провал, или, наоборот, выходило невероятное везение. Так что зачарованный кусок шерсти решением был далеко не идеальным — но выбирать не приходилось, лучше что-то, чем ничего.      

      С ледяным заклинанием не повезло сокрушительно. И всё, на что Лансло мог надеяться, — неожиданный успех в следующем деле. Хотя кое-что подсказывало — наверное, клубящаяся над головой снежная смерть, — что до очередного рискового начинания он попросту не успеет дожить.      

      В каком-то смысле стек сработал — но совсем не так, как ожидалось, и чересчур эффективно.      

      Чёртовы наручники! Без них бы и клетка не стала помехой!.. Он тряхнул разок дверцу, больше от безысходности, чем действительно пытаясь сломать, — та, как и ожидалось, всего лишь поболталась туда-сюда, насколько хватало опутывающей короткой цепи. Лансло принялся вновь с ожесточением крутить оковы.      

      На девчонку-ведьму, свою временную соседку, ошарашенно зыркавшую из-под спутанных грязных волос, он почти не обращал внимания. За день совместного путешествия, Лансло пришёл к выводу, что от ведьмы в ней было одно прозвище — чокнутые фанатики, небось, кинули в клетку первую попавшуюся бродяжку, ради видимости правосудия, даже на кандалы для неё поскупились. Всем своим видом она напоминала ему деревенского дурачка, встреченного накануне: рассеянный незлобивый взгляд, кривящая кончики губ улыбка — пополам с гримасой страха. Она словно не понимала, что происходит вокруг, и периодически бормотала под нос сущую нелепицу. Таких всегда хватают первыми.      

      Жаль, конечно, убогую: очутилась не в том месте и не в то время. Но пользы от неё никакой не было. Даже ключи не сообразила стянуть.      

      Время меж тем шло на минуты. Дно клетки наполовину промёрзло и искрилось инеем. Можно было бы попробовать расколошматить его туалетным ведёрком и пробраться в образовавшуюся дыру, но касаться расползавшейся мерзлоты (да и ведёрка тоже) не хотелось — та, скорее всего, перекинулась бы дальше, на него самого. Он глянул мельком: мерзавца-охранника на треть стянуло льдом; тот уже не хрипел, привалившись боком к земле.      

      Что за дурацкая ирония судьбы — ему, Лансло-Огоньку, родившемуся в Горне Хледи, погибнуть от мороза! Узнай про это проклятый старик Урс — гоготал бы в голос вместе со своими прихвостнями.      

      Лансло скривил рот, представив эту унизительную сцену, и с удвоенной силой напряг руки, в очередной раз пытаясь хоть чуточку растянуть кольца намертво сцепленных келенитовых браслетов. В очередной раз безуспешно. И помощи ждать неоткуда — никто в здравом уме не сунется в эпицентр разбушевавшегося заклинания. Бесславный конец без капли эпичности…      

      И тут со стороны прилетело сдавленное:      

      — Дог… овор…      

      Жавшаяся в углу девчонка пролепетала это слово неуверенно, будто в первый раз. Лансло не поверил своим ушам, но она повторила, почти умоляюще:      

      — Договор… Имя… Рис-ста?      

      Пусть и сбивчиво, но она говорила на торговом языке Палеристы. Который в здешних краях знали только несколько человек — и тех по пальцам одной руки пересчитать можно. За долю секунды всё усложнилось невероятно.      

      Эта дурочка предлагала ему официальную сделку.      

      Он мучительно поморщился, прижимая пальцы к переносице. Мысли поскакали очень быстро, перебирая варианты последствий, — быстрее, чем разлетались в стылом воздухе снежинки.      

      Заключённый вслепую договор сковал бы его по рукам и ногам похлеще треклятого келенита, а невыполненная клятва — чем бы она обернулась, ещё одним годом невезения? Золотая Дама не любила шутить, когда речь шла о сделках, скреплённых её именем… Да и откуда нищей бродяжке было знать торговые формулировки гильдий? Что она могла предложить взамен?.. Может быть, ему показалось?

      Но времени на размышления не было. Лансло в который раз за день стиснул пропитавшийся кровью шарф.

      А-а-а, с чем чёрт не шутит, теперь-то непременно должен выпасть успех! Как бы дико это ни звучало. Оставалось довериться судьбе и жалким, переменчивым крохам удачи.      

      — Именем Ристы, хранительницы удачи, и Аргула, справедливого судии… — Отточенная за долгие годы фраза сама пришла на язык, будто сейчас они находились не в вонючей клетке посреди забытых богами пустошей, а в величественном, отделанном мрамором атриуме под сводами Гильдхолла. Только горло подводило — там до сих пор всё жутко свербело и чесалось, выдавая наружу сипение и карканье, ничем не напоминающие привычный, легко льющийся говор: — …обязуюсь выполнить любое требование инициатора. Взамен ожидаю оплату, но не монетой или иной оговоренной ценностью, а предоставлением мне ответной услуги.            

      Лансло в безумной надежде вскинул перед её носом руки, запечатанные треклятым келенитом:      

      — Согласен ли инициатор? Если да, то моё условие: освободи! — Он дёрнул подбородком, прочистил очередной засевший в горле комок и повторил громче и настойчивее, как если бы это придавало его словам больше ясности: — Эй, понимаешь? Освободи меня от этих оков! Ну же!

      Девчонка вскинула голову, открыла рот, потом закрыла, потом вновь приоткрыла, явно порываясь что-то сказать. Всё это время она к чему-то прислушивалась, как если бы невидимый советчик шептал ей прямо на ухо. Внезапно её лицо исказилось, по нему словно прошлась мелкая рябь, а когда застыло, то выражение её глаз сделалось другим — злым и расчётливым.      

      — Именем Ристы, хранительницы удачи, и Аргула, справедливого судии, принимаю твоё условие и скрепляю его за неимением пера, бумаги и печати собственной кровью.      

      Она отчеканила эти слова каким-то неживым, металлическим голосом, очень чётко, с пониманием дела. Откуда-то знала всё, даже про древний и примитивный, но всё ещё действующий способ скрепить договор, когда недосуг искать чернила и свитки…      

      Лансло уже перестал удивляться и поспешно куснул сначала свой большой палец, на адреналине совершенно не чувствуя боли, следом — её. Та тянула к нему ладонь неуверенно, сопротивляясь собственному же предложению. Лансло с силой притиснул друг к другу грязные пальцы с выступившими на них капельками крови, неосознанно переплёл между собой остальные в замок (у неё пальцы были совсем тоненькие, такие при желании не укусить, а откусить можно). В этот момент девчонка вышла из заторможенности и взвизгнула, пытаясь выдернуть руку из получившегося захвата.      

      Опять вспыхнуло белым хладом, совсем рядом. Ночь стала днём. На мгновение Лансло снова разглядел блеск её глаз на худой перепачканной мордашке. На сей раз глаза были как глаза — светло-карие, перепуганные. Нормальные.      

      Девчонка что-то коротко пробормотала, затем кивнула — этот лёгкий кивок был понятен и без слов: согласилась. Кровь смешалась, сделка была заключена… И что теперь?

      Он взглянул на неё с насмешливым, недоверчивым интересом. Выразительно позвенел цепью.      

      Лансло не видел, как от её фигуры отделилась мертвенно светящаяся, зеленоватая тень и скользнула ему за спину. Не почувствовал, когда призрачные руки прошли через его грудь, после чего дух шагнул вперёд и полностью просочился сквозь него, наложился поверх своей бесплотной фигурой, продевая вместе с ним запястья в изъеденные келенитовой крошкой оковы. Не услышал равнодушного, невыразительного голоса, бросившего одно-единственное слово:      

      дотронься      

      А вот та видела и слышала.

      Ни секунды не колеблясь, девчонка обхватила оба кольца металла ладонями.      

      Аура призрака на короткий миг полыхнула яркой зеленью — и вот это Лансло уже хорошо ощутил: по телу моментально прокатились стылые мурашки, как если бы он остался нагишом в «медвежий» мороз, когда матери закаляют младенцев, выкладывая тех голенькими на расстеленные среди сугробов шкуры. Все волоски на теле встали дыбом, ему даже померещилось, что снежное щупальце всё-таки накрыло собой клетку.      

      Раздался отчётливый хруст, как если бы подтаявший озёрный лёд опасно просел под ногами, и поверхность оков пошла крупными трещинами и начала распадаться на куски, захватывая не только браслеты, но и звенья цепи. Одновременно с этим девчонку, сидевшую перед Лансло на коленях, конвульсивно поддёрнуло вверх, словно невидимый крюк подцепил её под рёбра, выворачивая из груди наружу то, что именовалось душой.      

      Лансло едва не отпрянул в шоке, потирая высвобожденные, натёртые до кровавых ссадин запястья, не в силах поверить своим глазам. Остатки проклятой цепи лежали у его ног двумя дымящимися кучками серого металлического лома, из которого начисто выпарили все бирюзовые вкрапления келенита. Даже подползшая совсем близко к пленникам мерзлота, до этого неумолимо въедавшаяся в остов повозки, замедлилась, сбавила ход, почти что отступила.      

      «Ведьма» (а ведь и в самом деле ведьма!) осела кулем, утыкаясь щекой в заляпанную болотной грязью штанину Лансло и косо съезжая по ней вниз. Он едва успел подхватить девчонку за худенькие плечи: всё ещё была в сознании, но глаза запали, а тело содрогалось — лёгкие тщетно силились сделать хотя бы вдох.      

      — Эй! Эй! Ты как там, дышишь или нет?! Дыши, я же твой должник, слышишь?      

      В ответ ему была тишина. Загадочный трюк, провёрнутый с неподвластными магии оковами, будто высосал из неё все силы до последней капли. В его руках лежал не человек, а безвольно обмякшая кукла… Но вот она судорожно втянула в себя воздух, испуганно пялясь куда-то ему за спину.      

      Живая!.. Но надолго ли?      

      — А ну дыши! Не смей умирать! Ещё не конец! — отчаянно сипел и приказывал ей Лансло, сознавая при этом, что от его слов мало толку. Она с горем пополам избежала разошедшихся Морозных Щупалец Яхни, каким-то чудом, просто прикоснувшись, изничтожила чародейские кандалы (в Академии не поверят!), но теперь их ждал огонь, который вполне неиллюзорно мог обернуться её погибелью. Только новых несдержанных клятв и обещаний ему не хватало! — Пока им не до нас, нужно вырваться отсюда и убраться подальше. Для меня это сущий пустяк, но для тебя… Держись! Держись, чтоб тебя! Какие бы вышние или дьявольские силы тебя ни хранили, советую им поднапрячься!      

      …Опустошённая, ослабевшая после потери энергии, которую столь внезапно поглотил и израсходовал её призрачный спутник (она понятия не имела, что тот так умеет!), Эмма боязливо следила за Хоаром, чья расплывчатая фигура маячила за спиной бродяги. Сил еле-еле хватало на то, чтобы двигать глазными яблоками.

      Наконец Хоар задумчиво склонил голову набок, он явно пришёл к какому-то решению.      

      надеюсь, это тебя не убьёт — хотя мы оба постараемся      

      Что за шутки?! Эмма дёрнулась в руках незнакомца, заканчивающего свою сбивчивую речь, смысл которой потерялся для неё полностью. А Хоар вновь прильнул, заполняя собой чужое тело — на этот раз её собственное, обволакивая его бледным, видимым лишь ей свечением. Остатки жизненных сил покинули Эмму, насыщая прожорливую, наливающуюся зелёным ауру призрака.      

      «Зачем он это делает?.. Сам же обещал сохранить мне жизнь… Нет никакой веры этим привидениям…»      

      Хоар если и услышал отголоски её угасающих, обидчивых мыслей, то успешно их проигнорировал.      

      А затем мороз и вьюга, рёв людских голосов и лошадиное ржание, треск и грохот вокруг сникли, приглушились, сошли на нет, и на смену им явились яростные, неудержимые жар и пламя.