«Основа любой сделки есть твёрдое и правдивое соблюдение обязательств каждой из сторон. Средством понуждения к исполнению договора Гильдии служит воля богов, чьим именем скрепляется клятва: Риста — владеет удачей сторон, Безымянный Лекарь — жизнью и здоровьем, Аргул-Судия — благосостоянием, Ткачиха и Жнец — душой. Иные сделки не влекут божественного вмешательства, и последствия их нарушения, в том числе судебные, зависят исключительно от того, о чём стороны условились лично»

— из комментариев к третьему эдикту Гильдхолла

_______________

— …Какого демона тебя понесло прямо к их кострам?! — ярилась невидимая Эмме женщина. — У нас же был уговор. Уговор! Слово такое есть — правда, явно не в твоём словаре. Зачем вообще нужны планы, если ты их раз за разом срываешь?      

      — Твои планы скучные… — хрипло и сердито, глотая местами слова, отвечал второй голос, мужской, — и слишком сложные… Проще одному…      

      — Зато безопасные! — На месте женщины Эмма закатила бы глаза. Вероятно, так оно и было. — А твои затеи граничат с самоубийством. Меня чуть удар не хватил, когда я обнаружила, что ты куда-то запропастился, а в лагере под холмом царит сущая неразбериха. Первая же мысль была не «Что происходит?», а «Чёртов Локке, во что он опять вляпался?!» Это, знаешь ли, о многом говорит.      

      — Разумеется, о многом… ведь это говорит обо мне!      

      Раздалось глухое, сбитое дребезжание, как если бы кого-то огрели по спине увесистым металлическим предметом. Ковшиком, к примеру. Или сковородкой.      

      Эмма лежала с закрытыми глазами и лениво прислушивалась к перебранке сквозь остатки дремоты. Шевелиться не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Тело ломило так, будто по нему весь день молотили чугунными гирями. Или она эти самые гири разгружала. Повозок десять. С утра до вечера, без перерыва на обед и ужин. Разгрузила, а потом ей скомандовали грузить всё обратно…      

      Кто-то набросил на неё тёплую и плотную ткань, и, хотя с боков поддувало холодком, ей было почти уютно. Это вам не жёсткая плетёная соломка, в которой ощущаешь себя грибом, болтающимся на дне пустого туеска… А нечто, во что хочется закутаться, после чего свернуться калачиком и не вылезать наружу пару-тройку часов, в идеале — сутки. Не мешал даже случайный камушек, угловато впивавшийся под левую лопатку — тот, кто кинул на землю сперва тощую подстилку, а затем поверх неё саму Эмму, не сильно озаботился, чтобы как следует расчистить место для ночлега.      

      На всякий случай она без особого энтузиазма крутанула плечами в попытке принять более удобную позу. Налившиеся свинцом плечи этой затее воспротивились, и Эмма на время оставила её в покое.      

      Пусть. И так хорошо.      

      Чужие голоса шелестели убаюкивающей россыпью звуков. Отчего-то они казались знакомыми: каркающий мужской — и чистый, с лёгким хрустальным перезвоном женский…      

      — …там такое болотце было… удобное. — Мужчина не выдержал и надрывно откашлялся, после чего его речь потекла более гладко: — Я его накануне приметил. Серое, густое, грязь хорошо держит… Маскировка вышла отличная, в темноте даже с факелом не обнаружили бы: ну, валун и валун. Какие бы у вас глаза были перед рассветом, реши вы выдвинуться — а я уже тут, с сундучком. И безо всяких сложностей: поднять шум, отвлечь, пробраться в общей суматохе, перерезать при необходимости пару глоток. Голову себе забивать, перерезать или нет…      

      — Да уж, спасибо, глаза у меня на лоб полезли намного раньше рассвета, — ядовито ответили ему. — Зато это нам пришлось забивать себе головы, выясняя, как тебя выручить. Клянусь, всерьёз подумывала оставить тебя в клетке! На твоё счастье, нам повстречались те двое — и одежда мне подошла… Ну а теперь просвети меня: что же могло пойти не так в твоём идеальном, продуманном за пять секунд, плане?      

      После недолгой паузы в мужском голосе прорезалось плохо скрытое раздражение:      

      — Запах подвёл. Болото, ко всему прочему, ещё и вонючим оказалось жутко…      

      Эмме, проникнувшейся невольным интересом к этой странной беседе, наконец удалось разлепить один глаз. Вначале почудилось, что она находится в какой-то тесной чёрной норе, пахнувшей прелой землёй, камнем и отсыревшим деревом. Стены норы остро сходились друг к другу под низким потолком, образуя треугольник — до стыка, при желании, если привстать, можно было дотянуться кончиками пальцев. Со стороны такого же треугольного входа, откуда просачивался сквозняк и облизывал свежестью её щёки, серело привычно туманное утро.      

      Эмма приоткрыла и второй глаз. Мало ли, вдруг в этой норе она не одна. Но никаких признаков хвостато-клыкастого соседства не наблюдалось.      

      Через пару секунд до неё дошло, что нора — это и не нора вовсе, а грубый шалаш, воздвигнутый из тонких веток над каменистой ложбинкой и прикрытый сверху от дождя и ветра широченным куском тёмной ткани.      

      Почему-то сильно ныл большой палец на левой руке. Эмма, морщась, неохотно вытянула из теплоты ладонь (это было не покрывало, а чей-то плащ — перед глазами топорщилась пушистая оторочка воротника) и стала рассматривать опухшую ранку, окружённую грязноватыми разводами. Та походила на укус. Из омута памяти всплыла и тут же утонула случайная мысль: этот псих как пить дать занёс заразу своим немытым ртом… и палец скоро почернеет и отвалится…      

      Воспоминания ворочались медленно, барахтались в черепной коробке, как бестолковые головастики в густом речном иле. Одновременно Эмма продолжала прислушиваться к доносящимся снаружи голосам, которым изредка вторило эхом слабое ржание: где-то поблизости паслись лошади.      

      — …Кто ж знал, что сундук у них не просто так под сеткой лежал! Я сразу не понял, почему с пальцев ни искры не слетело, а потом и выпутаться не успел, как какой-то ублюдок ткнул пикой, хорошо хоть остриё за шерсть зацепилось и проехалось вбок… А ты всё спрашивала, зачем мне этот дурацкий шарф — вот, пригодился!      

      — Ты точно выпил перед походом зелье? — сочился подозрением женский голос. — Оно не могло так быстро выветриться.      

      — Конечно, за кого ты меня принимаешь… Только ты же в курсе, какие зелья варят в Стайках — небось, разбавили наполовину уксусом, вот и везение вышло жиденьким… На сетку с келенитом я точно не рассчитывал!      

      — Они же инквизиторы, Локке. Ин-кви-зи-то-ры, — хрустально отчеканила женщина. — У них таких штучек при себе полно, как раз чтобы ловить подобных тебе… идиотов.      

      — Эй! — возмутился собеседник.      

      Эмма, нахмурив брови, возмутилась с ним за компанию, поскольку тоже, как ни крути, была одной из «идиотов». И вдруг напряглась, окончательно приходя в себя.      

      Морозный смертоносный хлад, зеленоватая тень Хоара, цепи, осыпающиеся колким железным сором под её пальцами… И второй подряд дурацкий договор. События прошлого вечера встали перед глазами как живые.      

      И она сама была живая — даже без «как» — усталая, голодная, в том же драном балахоне на голое тело… И свободная.      

      Клетки не было. Не было охранников и бесконечной, однообразной, выматывающей дороги. Не было отпускаемых в спину проклятий.

      Но вместо этого теперь было кое-что другое.      

      Другие.      

      Хоар или блуждал по округе, или неслышно притаился где-то внутри. На её мысленный вопрошающий призыв он не отозвался, хотя у Эммы и без вопросов было что ему предъявить. И тогда она, поднатужившись, всё-таки приподнялась и, не обращая внимания на каменную крошку, неприятно впивающуюся в колени и ладони, подползла к выходу из самодельной палатки и осторожно высунула оттуда нос.      

      Измученное, отяжелевшее от ломоты тело протестовало, но не настолько, чтобы Эмма не в силах была с ним совладать. Руки даже не дрожали, когда поспешно натягивали на плечи чужой плащ: снаружи было довольно зябко, а старый балахон, найденный ею в подвалах башни, за ночь обветшал совершенно возмутительным образом: дыра на дыре, причём большинство из этих дыр чернели подозрительными подпалинами.      

      Последнее, что ей запомнилось прошлым вечером перед полной потерей сознания: её сжимают чьи-то руки, а затем пол под ней проваливается, и она летит вниз, в тёмную, напитанную нестерпимым жаром бездну, над которой разлетаются и вспыхивают звёздами жгучие золотистые искры.

      Если эта бездна была адской — заодно она была и красивой…      

      Эмма потрясла головой, не доверяя собственной дырявой памяти: в бреду чего только не привидится. В отличие от уставшего тела голова, наоборот, казалась лёгкой и какой-то воздушной.      

      В пасмурном утреннем свете её поджидала череда мелких открытий.      

      Во-первых, место холмов заняли горы. Кругом торчали невысокие скалы, сбегали вниз, усеянные каменным ломом и щебёнкой, к далёкой, оставшейся внизу равнине, образуя еле видимую, извилистую и неухоженную тропку. Там и сям промеж камней тянули ветки мелкие кусты с остатками сухих сероватых листьев.      

      Во-вторых, плащ на её плечах вышел очень красивым и на вид дорогим — по светло-коричневому бархату бежала затейливая, шитая золотом строчка. А крышей приземистого шалаша тоже служил плащ — из ткани попроще, безо всякого меха, угольно-чёрный.      

      В-третьих, лошади ей не примерещились, но это были не неприхотливые кобылки Братьев Солнца, а пара холёных вороных скакунов, рассёдланных и привязанных за уздечки к чахлому кусту, который благородные животные ощипывали время от времени без излишней предвзятости.      

      А в-четвёртых, машинально проведя ладонью по волосам, Эмма обнаружила вместо привычных густых русых прядей — ещё вчера они опускались ниже лопаток! — какой-то жалкий пушок, местами едва прикрывавший шею. От остатков волос, как и от остатков одежды, слабо тянуло палёным…      

      Она не успела этому ужаснуться, как её настигло последнее, пятое, открытие: переведя взгляд в другую сторону, Эмма резко вспомнила, почему оба голоса, принадлежавшие тем, кто расположился поодаль, у маленького, весело потрескивающего костерка, показались ей такими знакомыми.

      Оторопев, она уставилась в спину девушки, которая по-королевски гордо, как на троне, восседала на скинутом на замшелый валун седле.      

      Вчерашняя высокомерная вырывательница языков! Из огня да в полымя…      

      В этот раз на той не было ни вуали, ни плаща (так вот, значит, кому принадлежало временное Эммино «покрывало»!), а по плечам, почти до самой талии рассыпались гладкие и переливчатые, точно шёлк, волосы цвета… нет, седыми язык их не поворачивался назвать, скорее те были благородно-жемчужные. Ещё на ум лезла всякая банальщина вроде «белоснежные», но со снегом у Эммы с недавних пор имелись исключительно нехорошие ассоциации. Но самым странным были не волосы, а то, что из-под них острыми, вытянутыми треугольничками торчали изящные ушки, совсем непохожие на обычные, человеческие…      

      — …Ну вот зачем ты сразу его разломил?      

      — Ты мне, вообще-то, инструкций не давала… Откуда мне было знать, что это заклинание высшего круга? У нас в жизни не хватило бы денег на Морозные Щупальца Яхни, — сипло жаловался склонившийся над костром мужчина, почти раздетый, босой, в одних холщовых, перетянутых шнурком подштанниках. Он энергично растирал куском тряпицы мокрую голову.      

      — Клянусь, я вытянула первый попавшийся прут из корзины. Ну, той самой, где «На ваш страх и риск: всё по десять аконов!», из магической лавки Жеоффа. Думала, будет, как всегда, Клинок Льда. Или Стылое Касание — на что ещё способны студенты-недоучки? Кто ж знал, что ректоры Академии тоже не чураются чёрного рынка.      

      — Вот-вот, и я так подумал, про Клинок…      

      — Да ничего ты не думал! — снова взъярилась вчерашняя «госпожа». Аж вскочила на ноги от возмущения, сжимая подол узкого и длинного платья из жёлтой парчи, дико смотревшегося на фоне местных скал и кустов. — Иначе подождал бы ночи, чтобы выморозить решётку, выломать её по-тихому и сбежать. А не устраивать это представление, едва мы успели отъехать! Хотя, — махнула она рукой, — с кем я говорю? Локке и разум — это что-то несовместимое.      

      Должно быть, ругалась она справедливо, так как собеседник не стал на этот раз возражать прямо, лишь недовольно буркнул под нос. До Эммы донеслось: «По-тихому… Женщины ничего не смыслят в эффектности, только в эффективности…» Впрочем, язык был чужой, бормотал он невнятно — могло и показаться.      

      Эмма между тем склонялась к разумному стратегическому отступлению обратно, в шалашную «нору», пока её не обнаружили, — чтобы там, наедине с собой, трезво и без паники обдумать все эти неожиданные открытия. Но откуда-то сзади прошелестел обволакивающим бархатом незнакомый мужской голос — вроде бы тихий и спокойный, но очень отчётливый.      

      — Она очнулась.      

      Разговор у костра разом смолк, а Эмма чуть не подпрыгнула, оборачиваясь и встречаясь с немигающим тёмным взглядом вчерашнего «немого» слуги, питавшего нездоровое пристрастие к чёрному цвету. Именно его плащ пошёл на крышу для временной палатки, но маска из ткани по-прежнему скрывала нижнюю часть его лица, почти до самых глаз. Ветерок перебирал тёмные прямые волосы, доходящие ему до подбородка.      

      Вот он шагнул вперёд, пряди качнулись, обнажая кончики ушей, бледные и тоже по-звериному заострённые. Разве что не так сильно, как у той девушки, — самый краешек.      

      Эмма поневоле отступила в сторону, ближе к костру.      

      — Очнулась, значит? — полуголый мужчина выпрямился и повесил импровизированное полотенце на плечи. После чего улыбнулся, задрав подбородок и артистично подбоченившись.      

      Луч солнца, в кои-то веки проскользнувший через вечную туманную завесу, подсветил на пару мгновений влажные завитки волос, непослушными перьями вздымавшиеся над его макушкой: те оказались не просто ярко-рыжие — местами они золотились, местами тускнели странными пепельными подпалинами. Ростом он вышел не слишком высок (едва ли на полголовы выше невелички Эммы) и не мог похвастаться развитой мускулатурой. Правда, и тщедушным его было назвать затруднительно. Над слегка загорелой и узкой грудью уходила вверх по коже, оплетая шею, паутина хорошо знакомых розоватых шрамов.      

      Нет, всё-таки не мальчик, хотя явно моложе тридцати, сделала окончательный вывод Эмма, стараясь не пялиться на него слишком откровенно: выражение чисто вымытого лица было ужасно мальчишеским в своей театральной напыщенности.      

      — Лансло-Эверис Локке Спарклз, для друзей просто Лансло, — назвался он, одновременно кланяясь и отводя руку в сторону. Вышло у него это на удивление естественно — равно как и кашель, которым тот в тысячный раз разогнал по глотке скопившуюся хрипоту. — Искатель приключений, знаменитый бард, будущий Великий Гильдмейстер, ну и так, по мелочи… Это Лилия, любительница планов и нравоучений и по совместительству хранитель кошелька нашей маленькой группы, а вон тот угрюмый тип за твоей спиной — Нэйв… хм, просто Нэйв. — Остальные присутствующие были представлены быстрыми, небрежными кивками. Взгляды «любительницы планов» не сулили ему ничего хорошего, но он продолжал широко улыбаться: — Ну а ты у нас кто?      

      Эмме, ошарашенной этим бодрым знакомством, ничего не оставалось, как поправить сползший с плеча плащ и уставиться на них умоляющими глазами.      

***

      Лансло запрокинул голову и вылил себе в рот подозрительную рубиновую жидкость из крохотного пузырька, переданного ему Лилией. Потом поболтал остатками, разглядывая пузырёк на просвет — несколько капель скатились обратно, образуя осадок на донышке, — и протянул притулившейся на валуне Эмме. Та приняла стекляшку с лёгким недоумением.      

      — Пить, — Он присел возле неё на корточки, снисходительно улыбнулся и ткнул пальцем в красные капельки. Высунул язык, поболтал им в воздухе: лизь-лизь. — Как я. Ле-чить-ся.      

      Его спутница фыркнула при виде этой пантомимы и выразительно прикрыла ладонью глаза. У неё они были миндалевидные, чуть вытянутые к вискам, с небесно-голубой радужкой и длинными чёрными ресницами. При ближайшем рассмотрении Лилия оказалась настоящей красавицей: высокая и изящная, как тростинка, с тонкими чертами лица, в каждом своём движении невероятно грациозная и оттого чуточку… нечеловеческая. Эмма тайком любовалась ею, когда была уверена, что та не видит, и думала, что всю эту красоту портят лишь высокомерно поджатые губы.      

      До этого оба они на пару пытались и так и сяк разговорить Эмму, но единственное, в чём преуспели, — невнятно выдавленное из себя имя. Наученная горьким опытом общения с местной инквизицией, Эмма побоялась вновь начать говорить на своём родном языке. Они держались с ней иначе, не так, как Братья Солнца, — но, может, у них просто были другие подходы и методы… Возвращаться в клетку не хотелось. К тому же они бы всё равно не поняли ни словечка.      

      Кажется, ей повезло, и они всё-таки приняли свою новую знакомую за дурочку. Когда её наконец оставили в покое, лица у обоих допрашивающих были ну очень вытянутыми и разочарованными.      

      Третий участник этой странной компании в допрос не встревал, держался поодаль, в тени. Но тёмные внимательные глаза, казалось, отслеживали каждый её шаг.      

      Как его там — Нэйв? Не слишком подходящее имя: в его облике не было ничего наивного или, наоборот, плутовского*. Как и сказал Лансло, просто «угрюмый тип». Эмма едва удержалась от хмыка и машинально слизнула с гладкого горлышка пузырька последние оставшиеся капли. И поморщилась: мог бы и вытереть после себя… Вкус снадобья был ей непривычен: сладковатый, с неявной горчинкой в конце. От пузырька, похожего на флакончик духов, пахло сушёным шиповником.      

      Тут она сморгнула, в который раз чувствуя нестерпимое желание протереть глаза: чёткие бугры шрамов на шее сидящего перед ней Лансло подёрнулись дымкой, смазались, как чернила, на которые капнули водой. Через миг-другой чёткость вернулась, но затянувшаяся рана уменьшилась как минимум наполовину и уже не выглядела настолько страшной, как раньше.      

      В распухшем пальце между тем засвербело с утроенной силой, и Эмма, рассматривавшая чужие шрамы, машинально придавила ранку ногтем, как комариный укус, чтобы унять чесотку. Потом не удержалась и взглянула: ранки не было.

      Палец, по-прежнему ужасно грязный, с разводами засохшей бурой крови, оказался целёхоньким, без малейшего следа зубов. Ни царапинки на нём не было!      

      Вдобавок пропал лёгкий озноб, мучивший её со вчерашнего дня. Усталость полностью не ушла, но — Эмма удивлённо повела плечами — стало гораздо легче. Одни только волосы отрастать обратно не спешили, так и остались короткими, неказисто подрезанными лохмушками. Хорошо, что поблизости не было зеркал: если не вспоминать и не пытаться представить масштабы трагедии — ещё терпимо…      

      Лансло тем временем глухо прокашлялся, издал несколько выразительных звуков разных тонов и длительности, и его лицо просветлело.      

      — Гораздо лучше! Хотя мой пленительный голос до сих пор не вернулся…      

      — Тут поможет разве что умелый целитель. С твоими прогрессивными методами лечения потомки запомнят тебя Лансло Хрипящим Бардом, — проворчала Лилия. — Подумать только, потратила ценное целебное зелье на идиота и полоумную… Сразу предупреждаю: у меня осталось одно, и я его отдавать не собираюсь! Хоть поумирайте там в следующий раз всем скопом из-за своей глупости.      

      Общее впечатление о ней как о неприятной и желчной особе усиливалось с каждой минутой. Правда, стоило ей повернуть подбородок, гибко скрестить на груди руки — и дух захватывало от этого заносчивого очарования.      

      — Да не полоумная она! Притворяется только, — протянул Лансло, пропустив мимо ушей очередного «идиота», а Эмма, изучавшая со всех сторон свежеисцелённый палец, напряглась и быстро глянула на него, будто пойманная с поличным.

      И тем самым выдала себя с потрохами. Не следовало расслабляться, он ни на секунду не поверил в её бестолковость и всё это время подтрунивал! Лансло, в подтверждение этой догадки, хитро ей подмигнул, почёсывая запястья — кровоподтёки и ссадины от кандалов тоже сошли, оставив на их месте бледные синяки:

      — Чем ты слушаешь, Лилия? Я же сказал, что мы заключили договор. По всем правилам. Она сама, первая, своим собственным ртом произнесла положенные фразы, даже подсказывать не пришлось. Не веришь, что ли? Когда это я тебя обманывал?      

      — Да ты постоянно выдумываешь всякую ерунду и сам же ей веришь. Ну а теперь почему молчит?      

      — Молчит, потому что молчит, — пожал он плечами. Его волосы под действием неведомой силы, высыхая, подлетали вверх ещё сильнее, трепыхались на ветру вторым маленьким костерком. — Хотя мне кажется, она всё понимает. Но, знаешь, каждый вправе иметь свои секреты…      

      — Помнишь, Нэйв, в прошлый раз он говорил то же самое про жуликоватую болотную каргу, которая завела нас в трясину? Поразительная наивность.      

      Лилия встала и походила рядом с догоравшим костром, о чём-то размышляя. Видимо, она, в отличие от своего беспечного спутника, придавала куда больше значения заключаемым вслепую сделкам.      

      — И что ты должен отдать ей взамен?      

      — Понятия не имею, на то сделка и слепая. Всё, что она попросит.      

      — Ты же сказал, что она тебе жизнь спасла, так? Ну а ты — ей. Вот и всё, вы в расчёте.      

      — Если бы это так работало, никто не ручался бы именем Госпожи Удачи, — буркнул Лансло и кивнул на Эмму: — По закону гильдий, она сама должна назвать. А спасение жизни не в счёт: если некому услугу оказывать, то обязательство считается нарушенным, и хуже того — я лично послужил бы тому причиной.      

      — Он прав, — донёсся из тени под скалой бархатный голос Нэйва.      

      Его слова, похоже, обладали определённым весом. Лилия, нахмурившись, оглянулась на него, но возражать не стала. И попробовала зайти с другой стороны:      

      — Говоришь, она всё понимает? — окинула она оценивающим взглядом прибившуюся к их компании бродяжку. Говорила так, будто Эмма была каким-то зверьком, а не человеком. Или её вообще здесь не было.      

      — По крайней мере, точно не немая… — Лансло замялся: — Это… сложно объяснить.      

      — Сейчас проверим. — Ясные голубые глаза уставились на Эмму в упор. Лилия медленно и демонстративно вытянула из притороченных к поясу ножен небольшой, остро заточенный кинжал и скомандовала: — Если понимаешь меня — моргни три раза. Или я отрежу тебе мизинец. Я не шучу.      

      Кинжал придал особой убедительности её холодным словам. Эмма, ощущая себя дрессированной собачкой, смирилась с тем, что таиться не выйдет, и поспешно моргнула три раза. Вдруг та и про языки вчера не соврала — ну, в целом. Лилия производила впечатление человека, умевшего помыкать слугами…      

      — Эй, как там тебя? Эму? — Лансло хрипло захохотал. — И мне тоже моргни, пять раз!      

      Это уже никуда не годилось! Но Эмма, сжав зубы, на всякий случай и ему моргнула. И, не выдержав, раздражённо и выразительно поправила:      

      — Сам ты Эму!.. Эмма меня зовут! Эм-ма!      

      На это последовало новое подмигивание с хитринкой. Вот же нахал, опять специально её подловил!

      — Видишь? И понимает, и говорит — неразборчиво только.      

      — А вот это любопытно, — Лилия в кои-то веки глядела на неё с искренней заинтересованностью, хотя прятать кинжал не спешила. — У меня же амулет, зачарованный на местный язык. Но она и тебя понимает. А я её — нет, даже с амулетом.

      Она сняла с груди крохотную подвеску и передала её Лансло, после чего выдала певучую фразу, по сравнению с которой оба слышанных ранее языка показались Эмме грубыми, точно неотёсанные булыжники. Мелодичный голос приобрёл звенящую завершённость и звучал идеально. И всё так же понятно.      

      Эмма обречённо моргнула снова. Четыре раза.      

      — Очень любопытно, — задумчиво повторила Лилия. — Настолько же местная, как и мы сами. Может, и не зря её схватили. А ещё она уничтожила келенит в цепях… Нэйв! Не подноси к ней Ключ слишком близко — вдруг у неё это спонтанно получается. Выбросы энергии и всё такое.      

      — Не было никаких выбросов, ей пришлось вживую прикоснуться. Вечно ты перестраховываешься, — возразил Лансло.      

      — А тебе палец в рот не клади, дай застрять в этом сером местечке и принести ему свет истинной поэзии, да? Ключом я рисковать не намерена. — Она поигралась с кинжалом и наконец со свистом загнала его обратно в ножны. В очередном брошенном на Эмму взгляде плескалось раздражение: — Эх, по виду простушка простушкой… Как же неудобно всё вышло! Вот куда её деть? Пользы от неё явно никакой… А что, если ты пообещаешь ей золота — и разойдётесь с миром? Ну, или новое платье? Много ли ей надо…      

      — Эй, ты! Хочешь золота? — очередная редкая реплика молчуна Нэйва сочилась сарказмом.      

      Эмма отрицательно помотала головой. Тот хмыкнул в свой платок, словно ничего другого и не ожидал.      

      — А платье? — смешно вскинул брови домиком Лансло.      

      Она замотала головой ещё сильнее. По правде сказать, Эмма и сама не знала, чего у него попросить. Он действительно спас ей жизнь — впрочем, вместе со своей, за компанию (и после того, как его же глупая выходка их обоих едва не прикончила!). Хоар неспроста заставил заключить именно договор. Значит, её условие для этого странного рыжего парня считалось обязательным для исполнения. И интуиция подсказывала: шанс попросить что-то стоящее был один на миллион.      

      Надо было хорошенько подумать. Чего же она хочет. Что для неё на самом деле важно.      

      Ведь золото в текущей ситуации — они же имели в виду деньги, так? — ей бы точно не помогло. Эмма обвела всех троих виноватым взглядом и пожала плечами.      

      — Помяни моё слово: кончится тем, что она попросит отдать то, чего в своём доме не ведаешь, — сурово подвела итог обсуждению Лилия.      

      Она сдёрнула с шеи своего спутника измятую влажную тряпицу, кинула ту на колени Эмме и кивнула на тропку, огибающую скалу и скрывающуюся в кустарнике. Над зарослями стоял лёгкий туманец — чуть гуще, чем окружавшая осенняя дымка.      

      — Иди к источнику и умойся уже наконец, замарашка. Одного еле отмыли, вторая на подходе, — вздохнула она, и вздох её полнился вселенской тоской. — Боги, Локке, что ты сотворил с её волосами…      

      — Ой, ну обрезал и обрезал. Отрастут. Все подпаленные были — да и хламида эта её страшная знатно так тлела по краям… Я в первую очередь думал, как из мороза выбраться, а не чью-то красоту сохранять, вот и пришлось добавить жара к щиту. Странно, что кожа нигде не обгорела, везучая…      

      — Она же девушка, как-никак! Мог бы и поаккуратнее.      

      — Всё равно у неё на голове было абы что. Грязные всклокотушки…      

      — Смею напомнить, что полчаса назад на твоей собственной голове были точно такие же «грязные всклокотушки». Может, их тоже следовало обрезать? В другой раз так и сделаю, прецедент уже есть, — она недвусмысленно покрутила ножнами с кинжалом.      

      — Скажешь тоже… прецедент… — фыркнул он, но примолк, нахохлился и стал похож на задиристого петушка.      

      Ловко же та умела его осадить… К сожалению, ненадолго: едва Эмма с трудом, пошатываясь, преодолела половину тропки, заваленной чересчур твёрдыми и колючими для её босых ног камнями, как в спину прилетело весёлое напутствие:      

      — И поосторожнее там, Эму, задницу не припеки!..      

      Эмма постаралась шмыгнуть носом как можно тише и незаметнее. Ей хотелось рыдать от обиды.      

***

      В укромной, прикрытой кустами расселинке между двух скал было тихо и удивительно тепло.      

      Разглядывая небольшую округлую запруду, от которой слабо тянуло солью и чем-то напоминавшим протухшие яйца, Эмма поняла, почему никто не торопился прятать дым от костра. И что морозиться до зубовного скрежета в ледяной горной воде ей не придётся.      

      Источники в этих горах были горячие. И оттого мутная, местами бурлящая вода обильно сочилась молочным паром, поднимавшимся в промозглый осенний воздух. Эти густые клубы в вышине расплывались, смазывались, уносимые ветром. Возможно, источников поблизости было немерено, и местные туманы, все как один, рождались и скатывались в низину с окрестных гор.      

      Безо всякой задней мысли Эмма скинула с себя плащ и истлевшие, обгорелые лохмотья. На груди качнулось тусклое медное кольцо на грубом шнурке — безделушка, не привлёкшая внимания Братьев, Эмма почти о ней забыла. После короткого колебания она оставила кольцо на месте и, поёжившись на пробежавшем между скал ветерке, поспешила зайти в побулькивающую мелкими пузырьками воду. Разом нахлынуло удовольствие и облегчение. Ломившее от усталости тело окуталось приятным целительным теплом.      

      Подводные камни оказались не острыми, а округлыми, немного склизкими из-за обитавшей на них микроскопической живности, расплодившейся и размножившейся поблизости от источника тепла, поэтому садиться на них особого желания не было. Вместо этого Эмма прошла чуть дальше и расслабленно откинулась в воде на спину, держась на плаву и лениво оплёскивая живот, грудь и плечи тёплой солоноватой жидкостью.      

      В голове крутились обрывки недавних разговоров.      

      Обида от чужих пренебрежительных слов постепенно размывалась, и Эмма, чтобы не фокусироваться на ней, перебирала известные ей факты, стараясь сложить из них как можно более простую и непротиворечивую картину. Весь вчерашний день, если припомнить подробности, виделся ей сплошным фарсом — с поправкой на то, что шанс для неё, случайного зрителя, умереть в процессе представления был весьма неиллюзорен.      

      Выходило, что инквизиторы везли с собой нечто, привлёкшее внимание бродячих авантюристов, и попытка заполучить эту вещь обернулась для Лансло-Как-Его-Там-Дальше катастрофическим провалом. Но вместе с тем из-за нелепого стечения обстоятельств это помогло ей, Эмме, освободиться из плена. И теперь они связаны друг с другом непонятным, но очень важным договором. Из-за чего все считают её обузой для своих тайных планов. Обузой, от которой нельзя просто так избавиться — а значит, у неё есть шанс какое-то время побыть под чужой защитой.      

      Сделка вслепую. Договор на желание…      

      Есть ли у неё вообще желания? Скорее всего, были — в той жизни, которая осталась за чёрным провалом в её сознании. Интересно, на что этот Лансло способен? Мог бы он, скажем, вернуть ей память? Или волшебным образом заставить всех вокруг считать её нормальной — не сумасшедшей и не ведьмой? Или разъединить её с Хоаром?..      

      Каждый новый вариант звучал всё более нелепо и фантастически. Хотя многое из того, чему ей довелось стать свидетелем, тоже выглядело фантастическим. Пожалуй, торопиться с желанием не стоило — лучше понаблюдать, нащупать границы возможного и невозможного в этом странном мире… Эмма снова рассеянно плеснула на грудь тёплой воды: всё-таки разница температур в воздухе и в воде была ощутимо-бодрящей. Её ладонь, поглаживающая ободок кольца на груди, внезапно застыла.      

      Хоар!      

      Она вспомнила про него и встрепенулась. По уши залившись краской, резко и неуклюже опустила ноги, выискивая опору на склизких камнях, и присела на корточки — спряталась под водой по самый подбородок. Эмма так свыклась за эти несколько дней с его вечным тихим присутствием, что почти не замечала. Но это потому, что бо́льшую часть времени он находился внутри, тенью её мыслей. А не снаружи, где мог безвозбранно пялиться…      

      Неважно, что у призраков не было глаз, да и сам его силуэт обычно выглядел довольно бесформенным. Всё-то он прекрасно видел!      

      Тут же словно нарочно, в насмешку, подле неё соткалась дымчато-зелёная тень. Взметнулась вверх, прошлась вокруг Эммы по водной поверхности — прозрачные очертания ног вышагивали как по земле.      

      стесняешься? я всё это видел и раньше — скрывать там, к слову, особо нечего      

      Призрак замер перед её носом, издевательски колыхаясь вместе с зыбким паром.      

      это тело такое же твоё, как и моё      

      — Ну уж нет! Оно моё и только моё! — Эмма возмущённо фыркнула, отвернулась от него и принялась тереть горячей водой грязные щёки, пытаясь скрыть за умыванием нахлынувшее смущение. К собственному разбегающемуся кругами отражению она не присматривалась, чтобы не впасть в ещё большее уныние: уже заметила краем глаза торчащие в разные стороны ошмётки прежних длинных прядей. Не зря красавица Лилия смотрела с такой жалостью… — Ты в этом теле всего лишь гость, а я из доброты душевной впустила тебя на время, так что сиди тихо и не высовывайся. И раз уж об этом зашла речь: нам нужно серьёзно обсудить ту пакость, что ты вчера сотворил.      

      спас вам обоим жизнь? извини, не хотел      

      — Воспользовался мной безо всякого согласия! — проигнорировала циничную издёвку Эмма.      

      подумаешь, пара фраз      

      — Если бы только это! Ты дал ему куснуть мой палец!.. И что это был за трюк с тем металлом? Почему меня едва не вывернуло наизнанку?.. Да и кто тебе вообще разрешал издавать хоть один звук моими губами?! Я здесь главная, я — хозяйка! У нас с тобой сделка, и ты… ты должен мне подчиняться!      

      Она вскинула подбородок и с вызовом уставилась на призрака. В этот момент Эмма была свято уверена в правоте своих слов: даже в помутнении рассудка она бы не дозволила бродячему духу собой помыкать. Но Хоар вместо ответа молча вернулся внутрь… и руки и ноги внезапно отказали ей напрочь.      

      С ужасом Эмма следила за тем, как против воли встала из воды — ощущения по-прежнему были при ней, живые и естественные: остывавшие капли щекочуще скатывались по животу и бокам, а во влажную кожу незамедлительно и стыло вцепился ветерок… Но контроля над движениями у неё больше не было.

      Собственная правая рука поднялась и прошлась по шее, плечу, груди, поиграла с тусклым кольцом, чересчур великоватым для её худых пальцев… Напоследок обхватила саму грудь и сжала, по-простому и грубо, почти до боли, наглядно демонстрируя: нет, это не твоё.      

      я не слуга тебе, маленькая мышка, а каждая сделка имеет свою цену. поэтому думай всякий раз, как их заключаешь. думай, с кем их заключаешь      

      «Хоар, не надо, — взмолилась Эмма в своей голове — хотя бы мысли всё ещё ей принадлежали. — Перестань… Отпусти меня, пожалуйста!»      

      Но он безжалостно продолжал.      

      я не добрый дух-хранитель и подчиняюсь лишь до тех пор, пока это выгодно мне самому. если мне когда-нибудь понадобится это тело, я просто возьму его, по праву сильного, не спрашивая ничьих разрешений. хорошенько это запомни и не забывай — не забывай о собственной слабости      

      Никогда прежде Хоар не говорил так много. Эмму бил ледяной озноб — и вовсе не из-за холодного ветра. Где-то под рёбрами опять медленно поднималось нечто, высасывающее энергию, дурманящее сознание, — как тогда, когда он её же руками уничтожил металлические оковы. Не хватало сил даже обижаться на его жестокие слова. Да и на что обижаться: она и в самом деле была слабой.      

       или мне сделать то, что запомнится наверняка?      

      Отдававшийся в сознании голос звучал невыразительно, но на этот раз в нём промелькнуло что-то злое. Рука на груди наконец-то разжалась, но не оставила Эмму в покое. Это всё ещё была «его» рука. И та устремилась вниз по покрывшейся мурашками коже — лениво, почти ласково, — опустилась под воду, проникая пальцами промеж сдвинутых ног…      

      — Нет! Хватит!!! — Внутри всё оборвалось и перевернулось от безысходности. Эмма отчаянно дёрнулась — больше из-за нестерпимого стыда, нежели веря в то, что у неё получится — и, не удержавшись на ногах, с шумным плеском рухнула в источник. Вынырнула, кашляя и отплёвываясь, обхватила себя под водой руками, одновременно сознавая, что ей каким-то чудом удалось завладеть обратно своим телом. И крикнула она не мысленно, а вслух, громко, собственным голосом.      

      — Ты в порядке? — окликнул её мелодичный женский голос. — Почему кричишь?      

      Лилия, вышедшая из-за кустов со свёртком ткани в руках, с подозрением разглядывала бултыхающуюся в источнике Эмму.      

      Как раз в этот момент Эмма судорожно сместилась в сторону: за проведённую на поверхности минуту она так заледенела, что не сразу ощутила, как с одного бока жарко припекает — в том месте, куда она упала, выходили из-под земли нагретые струи. Вот уж действительно — недолго и задницу подпалить. Или подварить… В шутке рыжего бродяги имелась доля истины (бродягой Лансло в её голове оставался скорее по привычке — справедливости ради, это она, Эмма, в сравнении с ним, была бродяжкой без роду и племени).      

      Эмма смахнула с лица налипшую мокрую прядку и закивала Лилии в ответ, макая подбородок в воду — над окутанной паром поверхностью опять торчала лишь её голова. Наверное, со стороны это смотрелось комично.

      Перед глазами откуда-то, сама собой, всплыла старая картинка с горячими источниками — не этими, а в каком-то заснеженном лесу. Там в воде ещё грелись очень серьёзные красноносые обезьяны… Но Эмма не была уверена, что видела это вживую — особенно всяких там «обезьян».      

      Хоар, к счастью, затих и после своего мерзкого рукоприкладства не высовывался. И у Эммы больше не имелось ни малейшего желания о чём-то его расспрашивать. Последний человек на свете, с кем хотелось бы общаться! Вернее, последний призрак. Она нервно повела плечами.      

      — Не бойся, те два остолопа остались у костра, — тем временем добавила Лилия. Похоже, решила, что причиной испуганных криков стало её неожиданное появление. — Я принесла запасную одежду, твоя старая совсем никуда не годится.      

      Она с плохо скрытым презрением поддела носком сапожка край балахона и впилась в Эмму колючим взглядом.      

      — Ты меня точно-точно понимаешь?      

      В сощуренных миндалевидных глазах читалась надежда: «Или же мне привиделось, и ты всё-таки местная сумасшедшая, которую олухи из инквизиции приняли за ведьму?»      

      — Понима-еш, — руша её надежды, ещё энергичнее закивала Эмма.      

      Лилия подарила ей новый скептический взгляд и сбросила на ближайший камень одежду:      

      — Тогда заканчивай поскорее и одевайся. Я придумала, что с тобой делать.