Юнги просыпается в холодном поту с чужим именем на губах — только и не вспомнит уже, каким именно. Раскрывает плотные шторы, давая простор свету. Щурится, глядя на дисплей телефона — шесть утра. Спать хочется, но не так, чтобы обратно ложиться в кровать.

Воды горячей нет в помине, кто бы сомневался. Времени до работы валом — решает погреть. Моется. Почта забита, пакет непроверенных рефератов — тоже. Пока заваривается лапша, проверяет. Есть ощущение легкого дежа вю, словно он уже это читал — не удивительно, сам раньше похожие работы на разных сайтах коммуниздил.

На работу доезжает на общественном транспорте, в спину говорят гадости, он посылает нахуй всех находящихся там агрессивных бабок, пускай и встретит их в этом же автобусе в следующий раз, но отчего-то на душе так красиво разливались в песнях птицы, когда он крыл каждый сантиметр автобуса обсценной лексикой. Ему отдавливают в благодарность за монолог ноги и сбрызгивают ароматом перегара. На нужной остановке двери разъезжаются по разным сторонам со скрипом, выплевывая Юнги наружу.

В университете первая пара проходит быстро. В кабинете для преподавателей он раскладывает непроверенные работы, как пасьянс. Быстро расправляется со всеми, на автомате расписывая ошибки.

— Я сегодня какой-то слишком продуктивный.

Переводит взгляд на панель задач на включенном мониторе — на циферблате тринадцатое мая 13:43:40.

Все оставшееся время плюет в потолок и решает посидеть во внутреннем дворике. Но излюбленная ручка фиолетовым гелем растекается в нагрудном кармашке белоснежной рубашки — хрен вам, а не солнечные ванны. Получать нож в спину от любимых неприятнее всего, с грустью думается практиканту. Юнги сквозь зубы бормочет проклятия для создателей ручек вплоть до десятого колена и прется вместо отдыха на стирку. Антисептиком и мылом ничего так и не отмывается — только больше становится.

— Опять ты зверствуешь? — поблизости раздается смешок Сокджина, когда взмыленный и злющий Юнги возвращается с расплывшимся по груди пятном обратно в кабинет. — У кого кровь фиолетовая была?

— Развлекался с местными волшебниками, — едко цедит Мин, цокая. — Придется домой ехать.

— Может, лучше по кофе? — гиенит Джин.

— Может, сходишь в баню?

— У меня есть запасная рубашка. — Юнги непонимающе морщится. Ким поясняет: — Случайно обливали чаем пару раз. Горьким опытом научен: одна рубашка хорошо, а две — лучше.

Юнги чувствует себя смущенно, переодеваясь в чужую рубашку, пахнущую очень приятным кондиционером. Хорошо, что у него есть привычка надевать нательную майку под рубашки — та, хоть и слегка влажная из-за постирочных действий, но он хотя бы не умирает от стыда, раздеваясь по пояс в кабинете, где всегда очень высокий шанс столкнуться со множеством других преподавателей или студентов.

Мин жует губу, ерзая на кресле и не зная, чем заняться. Утыкается в телефон до того момента, как начинает урчать в животе.

— В столовку не пойдешь? — из вежливости спрашивает он у Сокджина.

— Не рискую, я слабачок-парень. С отравлением лежать не готов.

Юнги насмешливо улыбается. Но столовку тоже не идет — к автомату со снеками надежнее. Вытряхивает сквозь кровь, пот и слезы шоколадный батончик и холодный кофе — ему помогает какой-то студент, подпинывая автомат в бочину. Ушатал, думает с уважением Юнги и скупо мямлит благодарность. Садится на скамейку рядом с махиной. Студент — не махина, хотя очертания могут претендовать при усиленных походах в зал — приземляется рядом с ним, не давая возможность рассмотреть поближе — пялиться в открытую невежливо, как минимум.

— Впервые пользуетесь, что ли? — интересуется тот, устало откидываясь на спинку и кивая на автомат. Мин сжимает банку с кофе в кулаке, сдерживаясь, чтобы не съязвить.

— Вчера родился, — ровно говорит он. Студент хихикает.

— Понять могу.

В голове назойливо жжется имя из сна. Какое — не вспомнить.

— Пережидаете форточку? — интересуется тот, запрокидывая голову. Светотени красиво располагаются на шее.

— Хотите составить мне компанию? — Юнги криво ухмыляется, парируя. Отпивает еще кофе. Студент поднимает перед собой руки, капитулируя. Дежа вю проедает мозг насквозь, словно он уже видел эту картину, но при других обстоятельствах. Время неумолимо утекает сквозь пальцы — следующая пара подбирается слишком близко. Студент начинает собирать вещи: цепляет телефон за кольцо, студенческий и измятую тетрадку.

— Ну, я пошел, — говорит парень, забивая эфир.

Юнги вяло салютует. Доедает. Мается бездельем, залипая в какую-то телефонную игру. Хватает его на минут двадцать, затем надоедает. В кабинет возвращаться неохота. Так и сидит, уставившись в побелку на потолке, до тех пор, пока задница не начинает неметь. А там уже и двадцать минут до его пары остается.

Заходит за вещами, а затем бодро вышагивает по коридорам. Неловко спотыкается о порожек аудитории, сразу же мстительно запоминая — вранье — всех тех, кто прыснул от смеха.

Откашливается и с мрачным удовольствием проходится по наиглупейшим ошибкам. Внимание привлекает раздражающая дробь ручкой по столу. Виновник — студент, который помог ему с кровопролитной охотой на батончик и кофе. Мин прощает ему его… нервоз, привычку, самосовершенствование?

— Перечисленным далее людям придется переписывать работы. — Он сначала мысленно проходится по списку прокаженных, цепляясь взглядом за «Чон Чонгук», перед глазами вспышка из сна — руки в крови и высокий смех. Карамельные волосы и широкая зубастая улыбка с родинкой под губой. Уже не так уверенно зачитывает, как изначально планировал.

В какой-то момент смотрит на наручные часы — остается еще пятнадцать минут до конца. Распускает всех, на перекличке его все еще клинит на этом проклятом «Чон Чонгук», но голос не предает — читает почти без запинки. Отзывается парень-барабанщик, составивший ему пятиминутную компанию часа три назад.

Самые упертые после пары пробуют вымаливать у него прощение и помилование, но Мин с приторной улыбкой называет их клоунами. Кто-то даже идет жаловаться в деканат — неудивительно, что его тут же вызывают на ковер. У Юнги на редкость похуистичное настроение — хоть увольняйте.

Насвистывая какую-то песенку, он летящей походкой идет из универа. Цветет и пахнет. Жизнь прекрасна. Даже если он со всего маху влетает в студента, которого за день видит уже…

— Третий раз — судьба, Мин-сонсенним, — широко улыбаются Юнги. Мрачные глаза не подходят к этому лицу, считает Мин.

— Купите губозакатывательную машинку.

— Ух, как хорошо, что я подготовился, — и в рюкзак лезет. Юнги на грани того, чтобы его лицо удивленно вытянулось. — Поверили, да?

Губы, словно по привычке, очерчивают «ебаный пранкер», и у резко Юнги темнеет в глазах. Чон Чонгук рефлекторно подхватывает его, обеспокоенно спрашивая:

— Вы как?

— Не знаю, — честно отвечает Юнги, вновь сбрасывая до заводских настройки вестибулярного аппарата, — весь день какая-то чертовщина творится.

Чонгук закусывает губу крупноватыми передними зубами. Такие белые, обалдеть.

— Не хочу лезть не в свое дело, но…

— Вот и не лезьте, пожалуйста. Идите занимайтесь на барабанах, медных духовых или чем вы еще увлекаетесь.

Голову раскалывают методично и со вкусом. Чонгук хватает его за предплечье, Юнги же — почти привычно — ударяет током.

— Я играл на тромбоне только в восемьдесят второй раз пребывания в тринадцатом мая, когда мы сидели с Вами в кофейне и я подавился до смерти, — голос нестабильный, проседает, замедляется. — Сегодня восемьдесят девятый.

Юнги, что иронично, давится. Что, простите?

— Вы еще и актер? — хрипит он, непонятно зачем пытаясь вытянуть этот диалог из бездны абсурда.

Чонгук разочарованно улыбается, опуская руки.

— Да, наверное. Не хотите прогуляться, раз уж третий раз столкнулись?

— Тогда мне придется со всем универом перегулять.

— В виде исключения? Свидание?

Юнги очень долго сверлит Чонгука оценивающим взглядом.

— Ладно. Только давай на «ты» и без хуйни.

Вновь пестрая картинка — они гуськом покидают универ. На один его шаг — два пружинящих Чонгука. Тот лыбится, как дурак, заменяет солнце. Очень глубоко дышит через фильтры, смущенно говорит: «люблю воздух», а Юнги прыскает в кулак — вот же идиот.

Мин, не веря в то, что делает, спрашивает почти что с наездом:

— Воздух любишь?

Чонгук сначала лениво мелет:

— Ага, — и спустя две секунды слишком громко и энергично прибавляет, — люблю. Люблю воздух! Очень люблю!

— На первом не целуюсь, если что.

— Я и не планировал.

— Лучше лишний раз сказать, я считаю.

— Ты не похож на такого, — говорит Чонгук спустя пару минут молчаливой ходьбы, подпинывая маленький камешек кроссовкой. Переход на «ты» дается ему на удивление легко. Юнги даже этим немного разочарован.

— А на кого похож? — заинтересованно бормочет. Чонгук его слышит. Не краснея, задумчиво тянет:

— На того, кто целует, прижимая к стене.

Мин ехидно окидывает его взглядом с ног до головы. Разные слова рвутся наружу, но он только качает головой.

— Давай прогуляемся до моего дома, а там разойдемся, ладно? У меня социальная батарейка на нуле.

— Окей, — спокойно кивает Чонгук.

— Странно, что ты меня ни о чем не расспрашиваешь, — удивленно подмечает Мин. — Или не рассказываешь о себе кучу инфы, от количества которой тошнить только.

— Думаю, что если я чего-то о тебе и не знаю, то время у меня еще есть.

— Ж-жуть. Ты жуткий, Чонгук.

— Говорит мне человек, у которого нет домашних животных. Это уже что-то из действительно жуткого.

Юнги останавливается как вкопанный, тычет указательным пальцем Чонгуку чуть ли не в нос.

— Так, завязывай.

Тот смеется, взъерошивая волосы на затылке. От него приятно пахнет одеколоном и шампунем для волос.

— Это предположение. Сам не думал, что в точку попаду, — Мин все еще чувствует подвох, только в этой ситуации он слепой котенок, который что-то слышал, но описать место, в котором шум раздался — физически не сможет. — Если что, я прогуляться предложил не из-за зачета или чего-то в таком духе. Погода замечательная, а меня дома все равно не дождутся.

Неприятные мурашки пробегаются от поясницы до затылка.

— В чем дело?

— Ни в чем, — пиздит, не моргая.

— Что значит «не дождутся»?

— У друга ночевать буду.

— Ты очень херово стелешь. Я тебе не верю.

Чонгук долгие секунды таращится вперед, со светлой печалью замечая:

— Ты мне никогда и не верил.

Случается зрительный контакт — вспышка боли прошивает череп, Юнги натужно стонет, прижимая мясистую часть ладони к глазам. Вспыхивают картинки, разочарованный Джин, куча рефератов, окна многоэтажек, имя, которое не мог вспомнить — Чонгук. Когда приступ проходит, он истерично признается Чонгуку:

— Ты мне снился сегодня.

— Вау, — уголки губ студента дергаются в невеселом подобии улыбки. — Мне должно быть приятно?

— Хуй его. Да только вот до сегодняшнего дня я в душе не ебал, кто ты.

— Тогда расскажу немного о себе, — словно по сценарию, — меня зовут Чон Чонгук, я три года учусь на ударных инструментах, вырос в замечательной семье, закончил школу с золотой медалью, не грешил…

— … может только в чревоугодии, — удивленно проговаривает Юнги, сам не понимая, подкалывает он его или еще что. Продолжает дальше, — был хорошим мальчиком и почему-то застрял во временной петле? Двенадцатое мая ты помнишь обрывочно, потому что записал все то, что помнил. Пару раз совершал самоубийство — но это было так же неприятно, как и любая другая смерть. Взаимодействовал с окружающими, но на следующий день никто ничего не помнил. В телефоне все записи почему-то сохраняются. Обычно никто не сходил со сценария, если ты его придерживался, а я… я сошел.

Кровь в жилах стынет — ошарашенный Чонгук не решается его прервать. И, как рыбешка, беззвучно хлопает ртом туда-сюда.

— Хорошо я это придумал. Складно почти, — мямлит Юнги, все еще безуспешно держась за скепсис. Какой к херам скепсис, когда он родил только что вот это.

Чонгук сегодня не смеется, внимательно разглядывая практиканта. С интересом лаборанта, собирающегося препарировать грызуна, даже.

Сегодня? Чонгук вымазывает его нос мороженым, он ругается, кидая в него блокнот. Чонгук плачет, сидя под раковиной в туалете. Чонгук выламывает двери кабинета, где он сидел. Чонгук улыбается, Чонгук вытаскивает из его волос какой-то цветочек, Чонгук хмурится, тыча пальцем в какую-то порцию каши и по-кроличьи морщит нос, говоря что-то отвратительно смешное.

Воспоминания не его, но почему же они хранятся в его голове? Череп раскраивается на кучу острых мелких частиц — мозаику собрать сможет только прожженый и наблюдательный кадр.

Воспоминания из одного Чонгука заполоняют его мысли, метутся, вертятся вокруг злополучного числа тринадцать — остановите эту карусель безумия, с Юнги на сегодня хватит.

Опять «сегодня». А какое это ваше завтра? Есть что-то, что лежит за гранью полуночи?

Юнги хватается за волосы, пальцами оттягивая корни, и танцующей походкой идет неизвестно куда — прямо на проезжую часть.

— Нет! — орет Чонгук. — Тебе совсем нельзя умирать! Не сейчас, Юнги. Стой же, з-зараза!

Юнги его не слышит. Только чувствует, как сильный толчок относит его прямо рожей в асфальт. Долгих пять секунд он анализирует страшный визг шин и удар тяжелого о капот, произошедший за гораздо более краткий отрезок времени. Поплывший взгляд натыкается на вновь изломанного парня.

Вновь?

Юнги подгребает к дымящейся машине, дымящейся голове, жизни, господи остановите, он сейчас блеванет, только не американские горки, он их не выносит. Сидит на коленях, по локоть в крови, все в крови, пальцы, под ногтями (навечно), Чонгук едва дышит, какие-то кости торчат, все вокруг — океан крови, хотя в человеке всего-то литра четыре или пять. И будто проживает один и тот же кошмар, не своим голосом вызывает скорую, пробует оказать дрожащими руками безголовую первую медицинскую. Чон, все еще живой, сипит:

— Завтра. Вот увидишь, завтра со мной…

Будет ли в порядке сам Юнги, когда проснется завтра, зная, что виноват в смерти собственного студента?