— Чонгук! — выкрикивает Юнги, резко разлепляя глаза. Сжимает до побеления костяшек одеяло, дышит сквозь зубы. Рука на сердце (он не адреналиновый наркоман), то стучит заполошно, даже болезненно. Дыхание учащенное — алгебра здесь не помощник, Мин сбивается сразу на первом вдохе при подсчете. Подрывается с кровати — ламинат ступни холодит, но ему как-то не замечается. Судорожно дергает шторы, а белизна солнечных лучей все такая же слепящая, заколебавшая в доску. Ходит взад-вперед, наводит суету, соответствующую его внутреннему состоянию — все находящиеся в комнате вещи до смешного аккуратно сложены. Падает обратно на кровать, скручиваясь в рогалик, шепча: «Все хорошо, придурок, успокойся, это сон, всего лишь сон». Но…

На его дедовской памяти никогда еще не было так реально то, что он видел. Во сне было ощущение, что ему этот человек как минимум знаком, как максимум — небезразличен. Проверяет самую банальную версию, роясь в контактах на телефоне — никаких Чонгуков и подавно. Сносит половину контактной книжки — зачем ему мертвые души, еще и те, которых он и примерно не помнит? Он же даже не любитель поговорить.

Намного легче не становится, но элемент порядка вносит.

Школьный фотоальбом, университетский, диалоги в мессенджерах — решительно ничего. Пакет с рефератами тоже подвергается разбору, как самый последний остов надежды: перебирает каждый, смотрит на имена — навязчивое ощущение чего-то не может отпустить ни на грамм. Ким Тэхен, Ли Джихен, Пак Икдже — все не то, еще десяток и заветное — Чон Чонгук.

«Чон Чонгук» — расплывается в глазах, собирается в одну точку и вновь расплывается. Юнги загнанно дышит, бабочки устраивают тайфун в желудке, потому что это, кажется, то самое.

Ну нашел имя. А что с ним делать-то?

На работу доезжает в какой-то прострации и тревоге. В этой пелене едва доживает до обеда, выматываясь так, словно дистанцию бежал. В 13:43:40 ему что-то говорит Джин, но он пропускает все мимо ушей — внутри буря, которую не унять. Он не пойми что ест, чтобы не скрутило от голода, не пойми чем занимается. Злится на себя: он должен что-то сделать. Что-то, что не объяснить простыми или сложными словами. Что-то, что никак не объяснишь никому, особенно себе. А эта пружина все натягивается, натягивается до предела, когда подступает время пары третьекурсников. Юнги — пружина. Глубоко дышит, чувствуя никуда не девшуюся панику, беспокойство, танцующие кишки, коктейль Молотова, брошенный в его несчастную психику.

Насмешливо улыбается сам себе — организм подбрасывает развлечений в жизнь от их недостатка?

Переступает порог так, чтобы не споткнуться — выходит слишком высоко, чтобы это было не специально. Но он ведь не специально? Рефлекторно, что ли?

Стоит у кафедры, по-прежнему сжимая документы, и хочет вмазать себе посильнее — долги-то он забыл. Откашливается:

— Работы я еще не проверил. Результаты на выходных вышлю старосте. Для тех, кто еще даже не чесался по этому поводу, отличная возможность начать. Насчет организационных вопросов поговорим позже, а сегодня у нас по теме характерные стилевые признаки композиторов авангардного направления…

В какой-то момент почти беспрерывного разжевывания материала кидает взгляд в аудиторию и чуть не запинается — неизменные карамельные волосы, широкая зубастая улыбка и собственные руки в крови. Чонгук смотрит на него неотрывно, засасывает в бездну, словно зная, что непонятным образом застрял в голове Юнги. Целый. Живой. Пульс с сотни подскакивает до двухсот в минуту. Мозг сходит с ума от количества поступаемого кислорода.

Стирает холодный пот со лба, обмахивается папкой — еще целый час до конца. Его легкие износятся раньше. Чон Чонгук, наверное, даже не моргает, с упорством прожигая дыру в миновском лбу. В том, что именно этот парень — Чонгук, он не сомневается. Юнги поддерживает зрительный контакт так хорошо, будто бы делает это не впервые.

Будто бы понимает, о чем эти эмоции, сокрытые радужкой. Сегодня Юнги ужасно странный — обратно отводит взгляд, утыкаясь в конспект лекции. Студент, наверное, просто задумался, пока его слушал. Бывает.

Это все гребанный сон.

Перекличку не устраивает. Муравейник пустеет — муравьишки разбрелись по дальнейшим делам. Самым последним остается Чон, остановившийся у его стола. Юнги несчастно на него пялится, сам не зная, чего ждать. Он просто поинтересуется насчет предмета. Пожалуйста?

Обращение на «ты» его даже не возмущает.

— Ты не сходишь с ума.

Юнги, хмыкая, плюхается на стул с размаху, упираясь локтями в столешницу и сжимая волосы в кулаках. Бормочет бессильно:

— Мне нужно сдать ключ от аудитории. Покиньте помещение, пожалуйста.

Чонгук, судя по звуку шагов, приближается к нему впритык. Едва ощутимо гладит по затылку — руки у него холодные, будто целительные, — разогретая голова становится чуть менее воспаленной.

— Я тут подумал, Юнги. Забей мой номер в контакты на телефоне и подпиши в стиле «оторвать голову засранцу». В прошлые разы ты его стирал, думая, что записал по-пьяни чей-то, когда зависал в баре. Наверное, и сегодня стер, — у Юнги спирает дыхание, одной рукой он хватается за рубашку по центру груди. — Не знаю, как так вышло, но ты, видимо, особенный: в твоем телефоне тоже остаются заметки. На чужих телефонах я уже успел проверить за все это время.

Мин голову вверх не поднимает, он сходит с ума явно, чтобы ни говорил ему студент, но смотрит через растопыренные пальцы на листочек, положенный на стол. Голос подводит:

— Не знаю, почему спрашиваю. С тобой все будет хорошо?

Высокий смешок так не вписывается в пустоту аудитории.

— Не переживай, Юнги. Все предыдущие разы все было… нормально.

— Предыдущие разы? — Юнги охватывает тягостный трепет, он вскидывает голову.

— Впервые слышишь, что ли? — устало, но с нотками веселья интересуется Чонгук.

— Вчера родился, — дрожащим голосом хрипит он. Студент хихикает — лицо, словно постаревшее на десяток лет, пятак скидывает.

— За это я тебя, Юнги, и люблю. Ты единственный, кто меня помнит.

В голове назойливо жжется имя из сна. Юнги печально усмехается — он не понял ничего из всего сказанного, но будто бы понял. Будто бы его вера словам Чонгука прописана в коде личности по дефолту.

— Я пошел, — констатирует Чонгук, удаляясь. — Отдохни сегодня. Тебя нехило так колбасит от воспоминаний, когда я рядом.

Сутулая спина кажется такой крепкой и, на самом деле, непоколебимой. У Юнги нет полного набора пазлов, у него нет ни малейшего понимания, что делать со всей кашей в голове, как помочь тому, кто ничего не объяснил. Как помочь тому, кого не знаешь. Как объяснить то, что незнакомый человек кажется знакомым. Небезразличным. Дорогим.

Юнги себя отпускает: роняет голову на стол, мочит рукава рубашки слезами, не пойми от чего. Когда успокаивается — забивает номер, а записку бережно складывает в кармашек рубашки. Идеально белой.

В заметки пишет:

13 мая. 104 раз.

Чон Чонгук, ударник, 3 курс. Оторвать голову засранцу — его номер.

Я не схожу с ума.

(Наверное?)

Дома он не выдерживает — еда, работа, развлечения — все мимо, не интересует. Звонит Чонгуку, забивая на телефонные счета. Кровать кажется неестественно ровной — он все никак не может улечься так, чтобы беспокойство стало не таким ощутимым.

— Привет, Юнги, — голос сорванный — таким он не был пару часов назад. Кашляет пару раз.

— Здравствуй, — пауза проедает мозги — он в действительности позвонил просто так помолчать в трубку. Убедиться, что мир реален, он в нем, Чонгук. Блять.

— Как ты? — спрашивает парень, а Мину хочется выть раненым псом: как я? Как я? А ты-то как, парень? Ты?

— Нормально, — отвечает Юнги, шмыгая.

— И я, — голос звучит тепло. Будто бы с улыбкой. — Я же сказал, чтобы ты отдохнул от меня.

— Твои слова мне не указ, — угрюмо спорит практикант, колупая кожу вокруг большого пальца.

— Ай, — парень притворно шипит, — как жестоко с твоей стороны.

— Ничего… — Юнги не знает, куда деть взгляд: на полку с книгами или стерильный письменный стол с ноутбуком посреди, — ничего не болит?

— Какой ты милый, Юнги, — Чонгук посмеивается очень искренне. — Очень милый.

Юнги яростно краснеет, злясь. Тихо, как ему кажется, возмущается: «Чтоб меня какой-то студентик смущал».

— Я тебя смущаю? — в новой порции смеха заходится Чонгук. — Правда? Извини.

— Бог простит, — тут же тычет этим ему Мин. Вздыхает, — прямолинейность — это твой конек, да?

— Нет сил на стеснение, если честно. Особенно в моем случае. Кроме сил — нет и времени, — слышится дыхание. Вдох — выдох, стук чего-то типа чашки по столу. — Хотя, казалось бы, времени — вагон. Я даже успел выучить пару песенок на тромбоне от скуки, представляешь?

— Скажи на милость, — переворачивается на другую сторону, сгребая в охапку одеяло. — Ты чего-нибудь не умеешь?

— Шепелявить, — Юнги хмыкает. Паразит доморощенный.

— Сукин сын, засчитано.

— А ты чего-нибудь не умеешь? — Чон мычит. — Ну кроме того, что нормально одеваться?

— Эй! Еще пару оскорблений в мою сторону и я сбрасываю.

— Прости-прости. Ты злишься забавно, — улыбка приклеивается к лицу Юнги, хотя он рьяно пытается ее отодрать. Его гордость задета, присылайте бригаду, тут без дефибриллятора — никуда.

— Нахуй иди, пранкер ебаный. Так и подпишу. Оторвать голову засранцу — слишком много чести для тебя.

Чонгук хихикает безостановочно, и тут было бы логично заразиться ответным смехом, но Мин заражается студентом, понимая, что все эти маленькие смешки и долгий хохот — музыка для ушей. Жмурится, обостряя слуховой аппарат.

— Так чего не умеешь-то? Ты так и не ответил.

Юнги его передразнивает уже специально, чтобы выбить еще немного музыки, и серьезно отвечает:

— Не умею и половины того, что умеешь ты: поешь, играешь на ударных, тромбоне, судя по твоему телосложению, еще и спортом занимаешься. Ты крутой. Если бы я занимался продюссированием, точно бы взял тебя, — зачем-то говорит Мин.

— Ты заставил меня покраснеть.

— Но это же правда. Хотя я о тебе знаю всего ничего, ты точно не пропадешь нигде, так мне кажется.

— С тобой — точно нет, — еще теплее произносит Чон. Звучит слишком сладко, слишком доверчиво и нежно. Сердце не перестает сжиматься — с каких это пор Юнги так вовлечен не в свою жизнь? — С тобой я не пропаду, Юнги.

«Ты слишком на меня надеешься».

— У меня мясо подгорает в духовке, — не своим голосом лжет практикант. Чонгук понимает.

— До встречи, Юнги.

— Да, — выдавить конец очень сложно, но Мин справляется, — до встречи.

И первым сбрасывает. Долго пялится в экран телефона. Сжимает корпус. В животе урчит — он вспоминает о том, что почти ничего и не ел. Доставка приезжает только через час, а он все продолжает мусолить в голове одно и то же. Еда дымится, на вкус — картонка, и не потому что повар был неумехой. Бабочек не смогла задушить даже здоровенная порция пулькоги. Страх перед неизвестностью вплетается в кровеносную систему.

Он заставляет себя проверять работы до самой ночи, изматывается под тусклым светом желтой лампы, не замечая, как темнота за окном становится почти кромешной. Интересно, насколько тусклый огонек у надежды Чонгука?

Когда в следующий раз кидает взгляд на циферблат — обомлевает: четырнадцатое мая 01:09. А что, если…

Лихорадочно ищет контакт Чонгука в телефоне. Обошлось даже без монотонных гудков — аппарат находится вне зоны действия сети.