Лавиния не помнила, как собралась и доехала: она действовала автоматически, стараясь не вдумываться в случившееся. Было жаль Эдмунда, страшно жаль, и его отца тоже. «Он не заслужил такой смерти», — мелькало в сознании. Почему это случилось — она успеет подумать.

…У дверей особняка Чезетти дежурил полицейский. Его, видимо, предупредили, что Лавиния должна прийти, и он впустил ее, попросив только открыть сумочку.

После о том же ее попросил и полицейский, сидевший в коридоре — правда, он любезно помог снять и повесить пальто. «Странно, а где же горничная?» Ей сказали, что Эдмунд с матерью сидят в гостиной.

ам она их и застала. Эдмунд сидел на диване, уперевшись локтями в колени, опустив подбородок на сцепленные в замок руки. Марианна, стоя у окна, комкала платок и с тоской смотрела на любимое кресло мужа. Лавиния подумала, что старого Чезетти представить мертвым просто невероятно: он был, несомненно, одним из самых жизнерадостных людей, кого она знала. Его энергия, веселый нрав согревали и жену, и сына… «Не его сына», — вспомнилось ей, и она снова сказала себе, что это невероятно и невозможно: Марианна была именно что убита горем, на нее и Эдмунда больно было смотреть. Лавиния сначала подошла к ней, обняла и поцеловала, потом опустилась на ковер пред ее сыном, который даже не заметил, что в комнату кто-то вошел. Погладила его по волосам, по руке. Он молча схватил ее ладонь, прижал к губам, потом к щеке. Лавиния посмотрела ему в глаза и вздрогнула: человека в таком отчаянии она еще не видела. Некоторое время все молчали.

— Спасибо, что приехала, — наконец сдавленно проговорил Эдмунд. — Наверное, нам лучше поговорить в другой комнате. Прости, мама.

— Я побуду одна, — кивнула Марианна, опускаясь в кресло.

Эдмунд провел Лавинию в маленькую комнату позади гостиной, плотно притворил дверь. Сейчас не стоило думать о том, пристойно ли это.

— Так что же случилось? — решилась Лавиния спросить.

— Вчера около одиннадцати вечера мы сидели с отцом в его кабинете. Ему принесли стакан кипяченого молока — он любил перед сном выпить молока, сам над собой смеялся… Он выпил и очень быстро стал задыхаться. Я думал, он подавился, пытался помочь… Ничего не сумел сделать.

Он низко опустил голову. Лавиния погладила его по плечу.

— Ты сразу вызвал полицию?

— Да. Буквально через минуту после того, как отец перестал дышать, прибежала кухарка с криками, что сдохла, хлебнув молока из того же кувшина, ее кошка. Кухарку сейчас арестовали, горничную тоже — ведь это она принесла отцу стакан. Но им незачем его убивать, он хорошо с ними обращался и щедро платил. Зато… Как видишь, мы с матерью — под домашним арестом. У нас-то был мотив, а у меня еще и возможность. Так что, думаю, мой арест — тоже вопрос времени. Только бы не трогали мать.

Лавиния подавленно молчала, злясь на себя, что в критических ситуациях вечно впадает в оцепенение и не может быстро сообразить, что делать.

— А где сейчас твой отец? — невпопад спросила она и почему-то вспомнила вчерашний день, дядю Диего в вагоне поезда.

— Его увезли в морг при полицейском управлении, будут делать вскрытие, — Эдмунд прислонился к стене, съехал вниз, закрыл лицо руками и простонал. — Лейви, Лейви… Жалко-то его как…

Его плечи затряслись. Лавиния, встав на колени рядом с ним, прижал к груди его голову и стала укачивать, как ребенка. Она сама едва удерживалась от слез.

Но что-то же надо было сделать, как-то спасти его от тюрьмы, а возможно… Нет, этого точно не будет. Конечно, Эдмунд наймет адвоката, но хотелось бы и что-то сделать самой. Мелькнула даже мысль, что было бы очнеь хорошо, если бы дело Эдмунда попало к дяде, и Лавиния приказала себе не думать об этом лишь потому, что понимала: лучше, чтобы Эдмунд не предстал перед судом.

А может, мог бы помочь Клод? Ведь он, как опытный журналист, умел докапываться до правды, да и с парой сыщиков был знаком. Кажется, одно время он даже работал помощником у одного из них.

— Послушай, у меня есть знакомый. Он журналист, но секреты хранить умеет и знаком частными сыщиками, даже помогал им. Может, пригласить его?

Эдмунд оживился.

— А пожалуй. Да, конечно, это хорошая идея. Я предупрежу полицию. Скажи ему, что за деньгами дело не станет.

***

Поговорить с Клодом, однако, оказалось вовсе не так просто, как она предполагала. Смущало всё: и то, что Клод, знавший о ее прежних чувствах, посчитает теперь легкомысленной, и то, что Эдмунд вряд ли вызовет у него симпатию.Ведь такие, как Эдмунд, для таких, как Клод — бездельники, равнодушные к чужой беде, пустые прожигатели жизни. «И это он еще не видел, что случилось с воришкой в кафе».

На миг Лавиния с отвращением содрогнулась, воскресив в памяти ту сцену. В Эдмунде, бзеусловно, есть жестокость, и ей не по пути с ним. Но порвать сейчас она не может, недолжна, не имеет права. Не когда Эдмунд в таком чудовищном положении — без вины уже почти обвинен в убийстве собственного отца. «Ты знаешь, что Чезетти насамо деле ему не отец. По крайней мере, такое можно предположить. Неужели ты думаешь, что и Эдмунд не догадался? Ты уверена, что между ним и старым Чезетти не было ссор? Как жесток Эдмунд может быть, ты уже убедилась». Нет, нет, такие мысли нельзя было допускать. Вспышка ярости — совсем не то же, что осознанное вероломство.

Но одни сомнения тут же сменились другими. Ведь такое сходство, как между Эдмундом и дядей Диего, не может быть случайным. Если рождение Эдмунда — тайна молодости дяди Диего, сможет ли Клод с его щепетильностью понять приемного отца? Оставалась, правда, надежда, что понимать ему и не придется, что он ничего не узнает, не заметит то, что сумела заметить Лавиния. «И ведь я уже обещала помощь. Негоже теперь отступать».

Итак, не дожидаясь понедельника, Лавиния отправилась на квартиру к Клоду.

Пкуда она шла, сгустились холодные, туманные сумерки. Ветер выстуживал одежду, заставлял людей жалко сжиматься, дождь брызгал в лицо, заставляяя вытирать глаза, будто от плача. Лавиния неожиданно поймала себя на мысли, как быстро перестала думать о самом умершем Чезетти. Он был стар, но любил жизнь, пил ее до дна, смаковал каждый момент — это явственно ощущалось, хотя, может, он никогда не позволял себе лишнего, как, например, гельстенский мэр. Да и тот не заслуживал бы смерти. Смерти, пожалуй, не заслуживает никто, и тем не менее оеа рано или поздно ожидает каждого. «Но хотя бы не такая — жестокая, подлая и внезапная».

В темном подъезде оказалось чуть теплее, чем на улице. Доносились запахи жареного лука, лепешек и туеной капусты. Лавиния только теперь вспомнила, что не ела с утра: в доме Чезетти, да и после, было не до того. Ничего, поест вечером.

На площадке у нее над головой — как раз где жил Клод — отворилась дверь. Послышались голоса: кто-то прощался. С удивлением Лавиния различила, что говорит дядя Диего: она совсем забыла, что он, наверное, еще не уехал. Она инстинктивно отступила в сторону, в тень, пропуская тех, кто стал спускаться — их было четверо, одеты, как рабочие.

Стараясь не задумываться и не удивляться, Лавиния поднялась наверх. Дядя Диего еще не успел закрыть дверь, когда увидел ее. И мна могла бы поклясться, что на его лице, честно и открытом, отобразилось смятение. Он явно не ожидал и не желал сейчас ее видеть. Опонился дядя Диего не сразу, и хотя овладел собой, его голос еще подрагивал.

— Лавиния, милая, как я рад тебя видеть… Клод дома, проходи. Выпей чаю, мы как раз недавно заварили.

Он помог ей снять промокший плащ, и она прошла в гостиную, где сидел насупившийся Клод. При виде нее он встрепенулся, но несколько нервно.

— Прости, что потревожила, — Лавиния покраснела, вспомнив, что он не любит, когда она приходит. — Но дело не терпит до понедельника.

Она принялась рассказывать, стараясь не сбиваться из-за смущения, охватившего с новой силой. Как она и думала, Клод выслушал ее явно в сомнениях, вид у него стал еще более недовольный, чем когда она вошла.

— Ты уверена, что я чем-то могу помочь? Твой Эдмунд в состоянии нанять адвоката. Хотя, как я понял, он еще не арестован?

— Нет… Арестовали кухарку и горничную, — Лавиния со стыдом поняла, что даже не задумалась о судьбе этих бедных женщин. «Неужели, когда ведешь обеспеченную жизнь, даже и против воли становишься бессердечным?»

Дядя Диего погладил подбородок.

— Сынок… Мне кажется, тебе стоит вмешаться. Сам понимаешь, ни адвокату, ни полиции оправдание бедных женщин вовсе не интересно.

Дяде Диего всегда удавалось повлиять на Клода.

***

Лавиния могла успокаивать себя, что Клод не заметит пугающего сходства Эдмунда с его приемным отцом, ровно до тех пор, пока их встреча не состоялась, то есть до вечера понедельника. Увидев Эдмунда, Клод сначала посматривал на него удивленно, хотя и не переставал расспрашивать, а потом начал становиться все мрачнее. Эдмунд же, ничегo не замечая, рассказывал:

— Молоко принесли в три часа. Кухарка тут же вскипятила его, вслед за чем шофер, сидевший на кухне, выпил чашку — он жив до сих пор, кстати. А потом они втроем, с присоединившейся горничной, отправились с разрешения отца кутить — в пивную и в кино. Конечно, они могли отравить молоко, уходя, но зачем? Отец не обижал их. В доме оставались отец, мама, я сам, Альберт, секретарь отца, и воспитанник, Фрэнк. До восьми вечера кухня была пуста, потом вернулись горничная и кухарка. Шофер живет в пансионате через улицу. Он заходил утро, я расспросил его.

Клод осмотрел и кабинет старого Чезетти, и кухню, и все выходы, и задвижки окон; держался вежливо, но ушел, едва попрощавшись. Эдмунд выглядел все еще очень удрученным, его мать тоже, пришлось провести у них в доме весь вечер. С Клодом удалось увидеться только на следующий день, в редакции. Он хотел было пройти мимо, но Лавиния сама отвела его в угол, за большую кадку с пальмой. Там обычно происходили все важные разговоры тех, кто не хотел выйти «покурить» или просто не курил.

— Ты сердишься на меня? Сердишься из-за Эдмунда?

Было бы мучительно, если бы Клод начал отрицать это. Но он коротко и сурово кивнул.

— Прости меня… Но ведь ему нужна помощь, и не только ему. Я не могла…

— Ты не могла не заметить сходства Эдмунда и моего мтца, но о моих чувствах совершенно не подумала, — отрезал Клод.

— Мне казалось, это просто совпадение… Уверена, в жизни дяди Диего…

— Были свои темные пятна, — перебил Клод. — Он рассказывал мне, что в молодости, в Розфильде, закрутил роман с одной курортницей. Потом она призналась, что замужем и что не собиралась с ним оставаться. А он любил ее по-настоящему. И вот вчера я смотрел в глаза богатенькой твари, которая вытерла об него ноги!

В ярости Клод ударил кулаком о стену. Лицо его исказилось, перекосилось, как будто он вот-вот заплачет. Лавиния никогда не видела его таким. Она протянула к нему руки, но он дернулся, уклоняясь.

— А знаешь, что самое скверное? Если полиция узнает, что отец имеет отношение к твоему Эдмунду, его могут арестовать по подозрению в убийстве этого старика!

Лавиния почувствовала, как у нее от лица отхлынула кровь. Только не дядя Диего! Но ведь его уже судили по ложному обвиению… Он неудобный для сильных мира сего человек, а значит…

— Но ведь у него есть алиби, правда? Да и эту семью он не знает… Он даже жил в другом городе!

— Да. Только очень вовремя вернулся. Точнее сказать, не вовремя. Кто докажет, что он не приближался к их дому? Я его сын, разве мне поверят?

Лавиния положила Клоду руку на плечо.

— Мы найдем настощего виновника. И о дяде Диего никто даже не успеет узнать.

Она чувствовала себя виноватой, и ей очень хотелось самой верить в слова, которыми она утешала Клода.