Рассказывать Клоду о выходках Эдмунда Лавиния все же не решилась: ей казалось, она умрет от стыда, да и все-таки непорядочно было обсуждать человека у него за спиной. Довольно того, что она живо могла представить предстоящий разговор Эдмунда и Клода. Руки холодели при мысли, что после снова придется смотреть Клоду в глаза.
Oна никогда раньше не жалела о том, что жизнь послала ей встречу с кем-нибудь, но теперь молилась бы о тто, чтобы встреча с Эдмундом оказалась тяжелым сном. Увы, он был реален, он был живым человеком и нуждался в помощи. Лавиния только решилась дать себе отдохнуть от мыслей о нем на время — хотя бы пока Клод не решится рассказать ей какие-нибудь новости или сам Эдмунд не позовет ее.
Процесс над Бэзилом Смитом между тем продолжался, и скоро Лавиния поняла, почему дядя все же устроил ей пропуск, хотя она пообещала писать только правду. Несмотря на то, что Бэзил заявил о своем алиби, один за другим выступали свидтели, утверждавшие, будто он был на месте преступления. Неужели они все лгали? Или их ввели в заблуждение, ведь некоторые говорили только, что видели человека того же роста и сложения, в похожих плаще и шляпе... Некстати вспомнилось, что Клод зачем-то спорол со шляпы оранжевую ленту.
Oн встретил ее после заседани, встрепанный и раскрасневшийся, как от быстрого бега.
— Боялся не успеть. Ты не поверишь, какие я узнал новости...
Лавиния невольно поежилась, и не зря. Клод тут же продолжил:
— Во-первых, арестован Фрэнк Хофф. Помнишь его?
Oстолбенев, Лавиния едва смогла кивнуть.
— Я решил после того, как пообщался с Эдмундом, расспросить, скажем так, тех, кто его близко знает. И начала с Фрэнка. Встретились с ним утром, и он мне рассказал любопытные вещи...
Захотелось зажать уши, но было нельзя.
— Так вот, отец самого Фрэнка был у Чезетти бухгалтером. После смерти жены пристрастился играть и стал запускать руку в кассу. Чезетти уволил его, когда узнал, и идиот в тот же день повесился. И Чезетти взял Фрэнка к себе.
— Добрый поступок, — чуть слышно откликнулась Лавиния. Жаль, научить сына доброте старик не смог. — Но за что же Фрэнка арестовали? Вряд ли после такого...
— В жизни все бывает, но я не верю в его вину. Хотя Эдмунда он терпеть не может, и есть за что. Тот всегда вел себя, как надутый индюк, да еще совратил предыдущую горничную, и старому Антонио пришлось раскошеливаться, чтобы замять эту историю.
— Про горничную даже кузен Эдмунда знает... — пробормотала Лавиния, забывшись. — Видимо, история была громкая.
— Возможно, но я не успел больше ничего узнать. За Фрэнком, видимо, следили, и в разгар нашего разговора в кафе, где мы встретились, ввалилась полиция.
"Бедный Фрэнк. Надо будет ему хоть что-то передать. Насколько понимаю, позаботиться о нем некому".
— Но это еще не все, — голос Клода вывел Лавинию из задумчивой грусти. — Я метнулся к нашему красивчику, и знаешь, что оказалось? В полицию позвонил сам Эдмунд. Новая горничная, взявшаяся почистить куртку Фрэнка, нашла в потайном кармане конверт с белым порошком. Эдмунд немедленно связался со следователем, тот приехал, осмотрел куртку, конверт — и позвонил, распорядившись арестовать Фрэнка.
Лавинии невольно вспомнился процесс над Бэзилом Смитом и такие же грубо состряпанные доказательства. Но докатиться до такого...
— Я не могу поверить, чтобы Фрэнк убил Чезетти,и не могу поверить, чтобы Эдмунд пытался подвести его под повешение.
"Но чтобы отвести от себя подозрение..." Нет, так думать все равно не хотелось.
— И все же первое, что приходит в голову при такой примитивной попытке подвести под подозрение — проверить того, кто якобы обнаружил конверт, — азартно стал рассуждать Клод. — А так как горничная, скорее всего, не связана с Эдмундом — если только она ему не любовница, она все-таки довольно молода и недурна собой — то подозрения падают на самого Эдмунда.
— Вряд ли он настолько нерасчетлив, чтобы при всем влиянии своего дедушки так подставляться, — Лавиния помотала головой. — С другой стороны, Фрэнк тоже не глуп. Хранить яд... А это был яд?
— Он самый. Цианистый калий.
— Ну вот, хранить яд у себя, даже не выложить его перед тем, как сам попросил горничную почистить куртку... Как он за столько дней умудрился не избавиться от этой дряни?
— Понимаешь, не все преступники умны, среди них есть даже рассеянные и забывчивые... — Клод потер руки, похрустел костями. — Но ты права, на такую самоубийственную рассеянность рассчитывать в обычных случаях не следует. Тем более, это не стыкуется с тем, как Фрэнк себя ведет. Он, видимо, человек методичный, сосредоточенный и собранный. Знаешь, он протер рукавом стойку, перед тем, как поставить туда чашку, и вытер руки салфеткой, которую принес с собой. Был доволен, когда и я сделал так же.
Лавиния поспешила прогнать из головы вывод, который все-таки напрашивался.
— Но самому Эдмунду незачем убивать отца, они любили друг друга... Ты уверен, что мы ничего не упускаем? Ни о ком не забыли?
***
Лавиния стремительно прошла по коридору, даже не сняв пальто. Снова пришлось бороться с собой: она чувствовала, что за нелепым обвинением стоит не столько стремление покарать убийцу отца, сколько личные счеты. "Не мог же он не понимать, как абсурдно поведение Фрэнка в таком случае! Что за предубеждение? Что за низкая, мелочная мстительность?" Она влетела в гостиную и застала Эдмунда там. Он полулежал на диване, босой, растрепанный, в одних брюках и рубашке, рядом на маленьком столике были коньяк и нарезанный лимон. Лавинии вдруг вспомнилось, что впустившая ее горничная была беспорядочно одета, а волосы как будто едва успела убрать под наколку. И щеки у нее горели.
"Нет... Хоть бы это не было правдой..." Она сам не знала, почему ей так отвратительна мысль, что он вот только что... После всего, что она уже про него знала, едва ли что-то могло заставить относиться к нему еще хуже, и всё-таки...
— Я узнала об аресте Фрэнка, — заявила Лавиния с порога. — Ты действительно считаешь, что твое прошлое не при чем, что Фрэнк убил твоего отца не пойми за что?
— А? — Эдмунд лениво приподнял брови. — Ах, ты о моих художествах... Милая, это несерьезно. Никто из неудачников, не уследивших за невестами и дочерьми, не знал моего имени. Я сделал свои выводы и попросил полицию обратить внимание на Фрэнка.
— А потом подкинул ему цианистый калий? С помощью горничной, не так ли?
— Нет, — лицо Эдмунда мрачно скривилось. — Я не настолько подлец. И не стану использовать память отца для сведения личных счетов.
— Но донести на Фрэнка — разве это не сведение счетов?
— А как бы ты поступила на моем месте? — фыркнул Эдмунд. — Ничтожество, кругом облагодетельствованное моим отцом, посмело...
— Ты хоть бы подумал, зачем ему это!
— Откуда мне знать? Я не биолог, чтобы копаться в мозгах у червей.
Он черными, пьяными глазами взглянул на нее.
— Поди ко мне. Просто сними пальто и сядь рядом, дальше я сам все сделаю.
Лавиния отступила на шаг.
— Успокойся. Ты пьян.
Он усмехнулся невероятно мерзко и сально.
— Не хочется после горничной, правда? Скажу тебе, ты ее вряд ли превзойдешь.
В некоторых случаях оскорбления стоит пропускать мимо ушей. Лавинию внезапно поразила другая мысль: она вспомнила рассказ Карла, по сути, повторенный Фрэнком.
— Скажи, это ведь это не первый раз, когда... Когда у тебя отношения с горничной?
— Не первый, конечно.
— И как закончилось то, что было раньше?
— К чему тебе это знать?
— К тому, что это как раз тот случай, когда враг может точно знать твое имя.
***
— Мне надо сообщить вам кое-что. Лавиния считает, что это важно, — Эдмунд старался говорить небрежно, но в присутствии Клода все же слегка смутился. Уже вечерело, но Лавиния решила не откладывать, заехала после разговора с Эдмундом в редакцию и вернулась с другом в дом к Чезетти.
Клод жестом показал, что готов слушать.
— Да, собственно, обычная история, даже весьма пошлая. Вы же знаете, я бастард, у меня дурная кровь. С моей стороны такой поступок — норма. Словом, мне было двадцать лет, к нам поступила горничной моя ровесница, прехорошенькая девушка.
— Откуда она была и как ее звали? — отрывисто спросил Клод.
— Лиззи Гроувз, а была она... Постойте... Из Вудберга. Она много рассказывала о тамошних обычаях, когда... Ночами, в общем. Мы были любовниками. Она была трогательна — простодушная, преданная мне малышка. Но не мог же я жениться на ней! Да и не хотел. Ее преданность стала мне уже надоедать, когда очень вовремя оказалось, что она ждет ребенка. Отец рассчитался с ней весьма щедро, и она уехала к себе. Перед этим мы поговорили, я подробно объяснил ей, почему мы не можем быть вместе, и она согласилась.
Лавиния слушала, ловя в его голосе нотки смущения вместе с полной убежденностью в своей правоте. Каменная, хоть и вежливая уверенность, о которую, наверное, разбились тогда все надежды наивной девушки. И ей пришлось уехать в Вудберг, известный ханжескими и жестокими нравами... Щеки пылали от мучительного стыда.
— И больше вы ничего о ней не слышали? — уточнил Клод.
— Ничего. Совершенно.
— Тогда я должен вас просветить, — вздохнул Клод. — Я не могу сказать, что вы привнесли нечто новое: я и так уже знал эту историю, но ваше отношение придает ей, безусловно, дополнительные штрихи.
— Знали?! Откуда?
— От Фрэнка Хоффа. Я не сразу передал Лавинии все, что он мне рассказал, не был уверен, как она воспримет... Но она сама почти докопалась до правды. Лиззи Гроувз умерла в Вудберге месяц спустя после вашего разрыва. Неудачный аборт.
Эдмунд был явно опечален.
— Мне жаль, — признался он. — Но какое отношение то, что насплетничал Фрэнк...
— Он рассказал мне еще кое-что. В вашем доме был еще один человек из Вудберга. Человек, находившийся в непосредственной близости от Фрэнка. Отлично знавший привычки вашего отца и других жителей вашего дома. Человек, умевший быть незаметным. Думаю, вполне может оказаться, что он ненавидел вас, господин Чезетти, за смерть Лиззи Гроувз. И хотел увидеть убийцу в петле хотя бы за преступление, которого тот не совершал. Впрочем, мы скоро узнаем, так ли это: полиция, наверное, уже его задержала.
— И кто же это? — с нервной небрежностью спросил Эдмунд, и тот же вопрос нерешалась задать Лавиния.
— Секретарь вашего отца. Альберт Ларсон.