Дело об убийстве Антонио Чезетти оказалось достаточно громким, чтобы попасть в газеты. Наверное, Клод не мог иначе, и то, что он взял у Альберта Ларсона интервью, нельзя было считать слишком беспринципным. Но Лавиния предпочла бы, чтобы он не делал этого. Как, впрочем, и чтобы был честен с ней до конца по поводу Фрэнка. И все же интервью она прочла: хотелось понять, что заставило Альберта так поступить. Представить его убийцей она все-таки не могла.

«- Что вы хотите от меня услышать? Я все рассказал полиции.

— Да, это-то мне и удивительно. Вы так старательно подставляли других, но когда проиграли, то сразу отказались от борьбы. Почему?

— А в чем смысл дальше? Я не увижу в петле этого подонка, даже если, к примеру, напишу письмо, где он якобы рассказывает о планах убить отца. Я умею подделывать почерк и сделал бы это, но полиция за взятку письмо бы уничтожила. И все свалили на какого-нибудь безвинного бедолагу».

Странно, что так говорил он, из-за которого обвинили горничную и кухарку, а потом и Фрэнка.

«- И тем не менее, вы сфабриковали доказательства против Фрэнка Хоффа.

— Прихлебатель! Лизал пятки убийце отца.

— За это его надо вешать?

— Будь моя воля, я отправил бы на виселицу все это семейство и всех, кто их защищает.

— Из-за вашей невесты?.

— Да. Она отправилась в Харцбург, чтобы заработать на свадьбу, и я тоже работал, как мог. И вот она вернулась, пришла ко мне ночью, встрепанная, избитая: родители, узнав, что она забеременела вне брака, оттаскали ее и вышвырнули вон, под дождь. А потом... Вы знаете, как она умирала? У нее было заражение крови. Она кричала от боли, и врачи ничего не могли сделать.

— Вы поздно узнали, что она решила сделать аборт?

— Я ее туда и послал».

Лавининя, которую замутило уже о описания смерти бедной девушки, зажмурилась и тряхнула головой, уверенная, что ошиблась. Перечитала строчку: нет, именно это Альберт и сказал.

«- Почему вы сделали это?

— А что же мне, растить чужого ребенка? Бастарда от бастарда? Да вы знаете, как к этому относятся в Вудберге? Надо мной бы смеялись все, кому не лень, что чужие семечки проращиваю! Я любил Лиззи, но я не обязан разделять последствия ее легкомыслия. Сделай она аборт — ее бы потравили полгода и успокоились. Да и вообще, я ненавидел отца этого ребенка — с какой стати мне растить сына или дочь ублюдка? Это было бы потворство его порокам и распутству Лиззи».

Лавиния помассировала виски. Наверное, от мужчин и нельзя ожидать ничего другого… Но все-таки всегда надеешься на большее великодушие. Сама она могла предположить, что способна убить любимого за измену, но позволять марать его имя или заставлять его рисковать было бы для нее немыслимо. Впрочем, ей не должно судить других. И так слишком многих она уже осуждала в последнее время. Но порой казалось нечестным не осуждать.

Подходил к концу процесс над Бэзилом Смитом, сегодня должны были вынести приговор. Дня три назад Лавинию навестили тетя Мэри и Фиби. Кузина помалкивала, говорила в основном тетка — торопливо, бестолково тиская сумочку, краснея:

— Мне тревожно за Эдриана. Несколько раз он прогуливал занятия, а после мне передавали, будто видели его в городе, около здания суда. С отцом он совсем перестал разговаривать, и с нами тоже. Может быть, ты навестишь его?

Лавинии это показалось не лучшей идеей. Не только потому, что после разрыва с Эдмундом она ощущала себя выхолощенной и обессиленной. С тех пор, как Альберта арестовали, Эдмунд не давал о себе знать, и у Лавинии не было сил навестить его, поговорить. хотя она и понимала, что должна это сделать — но отвращение и стыд сковывали, как цепи. Лавиния избегала знакомых, перестала посещать церковь, не решалась даже написать родителям. Oна как будто не могла смириться с тем, что Эдмунд с его цинизмом и бесстыдство был в ее жизни, что она подпустила его к себе, отлично понимая, кто он. А между тем она оказалась такой же эгоисткой, забыв, что Эдриан тоже нуждался в заботе. Но ведь она старалась не приезжать к нему в школу, чтобы его не принялись травить за дружбу с девушкой. Но может, стоило рискнуть?

— Как только процесс над Смитом закончится, я приеду к Эдриану и поговорю.

— Да-да, так лучше, — закивала тетя Мэри. — Иначе, едва ты его успокоишь, он узнает что-нибудь о приговоре и... огорчится.

Глаза Фиби замерцали, но кузина промолчала. В том, какой Бэзилу вынесут приговор, видимом, никто уже не сомневался.

<empty-line>

Небо устало и грузно опиралось на холодный серый камень высоких зданий. Сыпала мелкая, сухая крупка. Необъяснимо чувствовалась близость смерти, одинокой и неминуемой, и хотелось спрятаться в теплую комнату, окружить себя людьми и говорить о чем угодно, только бы не ощущать близкое леденящее дыхание пустоты и небытия. Лавиния пыталась отмахнуться от разыгравшего воображения, но оно все брало верх. 

И хотя в зале суда было многолюдно и довольно тепло — может, дыхание собравшихся немного согревало, несмотря на сквозняки — но страх не прошел. Может быть, так страшно было подсудимому, что все чувствовали и с ним трепетали? Но нет, Бэзил Смит был хоть и бледен, но скорее сосредоточен, чем взволнован. Так же бледен был и дядя Джонатан, и вот он выглядел испуганным, когда вглядывался в зал.

То, что приговор оказался обвинительным и возмутительно жестоким — десять лет каторжных работ — не удивило никого. Зрители молчали с удивительным спокойствием, потерпевший и свидетели обвинения, напротив, нервно переглядывались. Дядя Джонатан явно пытался сохранить достоинство, а Бэзил — сохранял, выслушав приговор с той же небрежностью, с какой выслушивал бы замечание от учителя. Поначалу Лавинию лишь восхищало его чувство собственного достоинства, его выдержка, но то, что точно так же держались и зрители, заставило вспомнить и тех, кто окружал здание суда после предыдущих заседаний — таких же странно тихих, но будто бы готовых... нанести удар. Лавинию как током поразило. Дядя Джонатан как раз сходил с судейского места, и она бросилась к нему — ведь вряд ли его репутации повредит журналистка, которая хотела бы задать несколько вопросов по окончании громкого процесса.

Дядя устало обернулся к ней.

— Что ты хочешь? Прости, не могу отвезти тебя домой, я устал и занят.

— Мне кажется, сейчас что-то готовится. Пожалуйста, будьте осторожны. Здание суда постоянно окружают какие-то люди, довольно подозрительные.

— Меня охраняют, — дядя пожал плечами, — а что станет дальше с с осужденным, не мое дело. Я свой долг выполнил. Иди домой, думаю, редактор будет ждать твой отчет.

Понимая, что вряд ли сможет предложить ему что-нибудь дельное, Лавиния покинула зал. Однако, выйдя из здания, она решила не торопиться, понаблюдать, что будет.

Здание суда окружала толпа, многие в ней казались уже знакомыми. Подумав немного, Лавиния решила, что они могут ждать, когда выведут Бэзила Смита. Еще сильнее она заподозрила это, увидев, что потерпевший и свидетели обвинения прошли сквозь толпу совершенно спокойно: их провожали злыми взглядами, но никто не сказал ни слова. Общее недвижное спокойствие нарушал только мальчик-подросток, торопливо пробивавшийся к дверям здания суда, и Лавиния его узнала.

Ей оказалось не так просто пробиваться сквозь толпу, но у самых ступеней она все же догнал его и схватила за рукав.

— Что ты тут делаешь?

Эдриан обернулся, глядя на нее совершенно новым, равнодушным взглядом человека, который уже все решил.

— То, что обязан сделать каждый, кто не считает себя подлецом. Освободить невиновного.

Лавиния сглотнула. Как ему объяснить, что он решился на совершенное безумие?

— Ты только навредишь Бэзилу Смиту сейчас, — торопливо и сбивчиво заговорила она. — Могут подумать, будто он в сговоре с тобой, и его снова станут судить за попытку побега. И сейчас вы далеко не уйдете, вас обоих застрелят…

Презрительно фыркнув, Эдриан рванулся у нее из рук — она только и успела удержать его за рукав. Тут распахнулась дверь, и конвоиры вывели Бэзила Смита. Наверное, на другой стороне тротуара ждал полицейский автомобиль, но Лавиния не успела обернуться и посмотреть.

Совсем близко раздались хлопки выстрелов. Одного из конвойных ранило, другой выхватил револьвер и выстрелил наугад, вслепую. Ему ответили, толпа заволновалась. Лавиния хотела вывести Эдриана из толпы, но его оттерли., и она увидела, как он упрямо рвется к зданию суда. В это время на ступени выбежал дядя Джонатан.

Он еще не успел снять мантию, всегда тщательно расчесанные волосы растрепались.

Должно быть, он заметил в опасной толпе сына, заметил его перепалку с Лавинией.

— Вот он, прислужник богачей! — выкрикнул молодой голос, в котором Лавиния, уде не способная даже пугаться, узнала голос Клода. — Он годами отправляет по их указке в тюрьму борцов за правое дело! Он знает, что Бэзил Смит невиновен, что еще многие осужденные были невиновны, но ему важнее набить карман! Смерть ему!

Теперь Лавиния заметила Клада: он стоял на крыше одного из автомобилей, оставленных близко к зданию суда. Кажется, именно туда пробирался Бэзил Смит и те, кто помог ему вырваться из рук конвоиров. Она снова обернулась к дяде, надеясь, что тот уже ушел, но дядя, спешно спустившись, стал отыскивать в толпе сына.

— Смерть ему! — снова раздался голос Кода. Лавиния увидела, что несколько человек вцепились дяде в мантию, кто-то с размаху его ударил. Дядя пытался вырваться. Из здания суда выбегали полицейские, но им было не пробиться к нему. И ей тоже, как она ни пыталась.

Нужно было действовать иначе. Она была недалеко от ступеней, и если привлечь к себе внимание… Лавиния смогла-таки продраться к выходу и принялась кричать как можно громче, надеясь, что ее услышат:

— Нет! Оставьте этого человека! Не будьте, как звери, вы же не убийцы! Оставьте его!

Ее не слушали, она снова принялась кричать, и рядом снова прозвучал хлопок. Лавиния едва сообразила, что это стреляют в нее. По счастью, она заметила, что еще какой-то человек увещевает тех, кто схватил дядю Джонатана, и его слушают, а между тем один из автомобилей, съехав с мостовой, стал распугивать толпу гудками, продвигаясь вперед, пока не оказался совсем близко от тех, кто был готов растерзать ненавистного всем судью.

— Заберите их! — крикнул сидевшим в автомобиле тот, в ком она, к необъяснимой радости узнала дядю Диего. Эй, парень! Иди к своему отцу! Пропустите его! Лавиния!

Не веря, что они спасены, она стала спускаться на едва державших ногах, собирая все силы, чтобы не упасть, и едва сдерживая истерический смех. И все же не могла не улыбнуться, когда увидела, что вместе с потрепанным, судорожно дышавшим дядей Джонатаном к машине подходит и Эдриан, тоже весь трясущийся, прижимающий кулак ко рту. 

Дядя Диего распахнул перед ними дверцу машины.

— Спасибо, — пробормотала Лавиния. Она едва осознавала, что наверное, видит доброго старшего друга в последний раз, и улыбалась ему, и глядела в добрые черные глаза, стараясь его запомнить, покуда он помогал ей усаживаться. Он улыбнулся ей в ответ и захлопнул дверцу.

— Кажется, все целы? — послышался тонкий, насмешливый девичий голос. С места рядом с водителем им улыбалась Фиби, а за рулем сидел… Эдмунд.