– Не спится?

 Всем своим видом Воскресенье напоминает птицу. Большую такую и нахохлившуюся, пялящуюся своими огромными глазищами прямо в душу. Крылья на голове едва заметно трепещут – насторожен; по-птичьи наклоняет голову, сильнее сжимает пальцы правой руки на перекладине балконных перил. Летать Воскресенье не умеет, но Авантюрину кажется, что стоит подойти немного ближе, как он тут же вспорхнёт и улетит прочь. Невозможно такого насильно удержать. Точнее, может, в клетку и выйдет запереть, а вот заполучить при этом доверие – навряд ли.

 – Можно и так сказать, – с некоторой неохотой произносит Воскресенье, всё ещё выглядя готовым обороняться. – А вы, господин Авантюрин?

 – О, Эонов ради, я уже говорил: эти глупые формальности ни к чему, – Авантюрин совершенно беззлобно усмехается, но Воскресенье выглядит так, будто готов прямо сейчас выпрыгнуть с балкона. Или улететь – а вдруг получится? Для него, полностью лишившегося контроля над ситуацией и переданного на милость в чужие руки, формальности были последней линией обороны. – Плохо спится в последнее время. Бессонница.

 Воскресенье переводит взгляд на звёздное небо, и Авантюрин почти что слышит движение шестерёнок в его голове. Явно что-то обдумывает, но что – непонятно, как непонятно и то, скажет ли об этом вообще. С Воскресеньем, честно говоря, трудно. В первые несколько дней пребывания в квартире Авантюрина он не сказал ни слова. Ел, пил, спал – и всё это строго по расписанию, – но делал это строго механически, разумом находясь где-то далеко. После начал отвечать что-то односложное на вопросы, воспринимая каждое слово в свою сторону за угрозу, и лишь спустя ещё неделю стал с неохотой поддерживать беседы, на которых Авантюрин не настаивал. Делать ему нечего. Воскресенье – птица с подрезанными крыльями, загнанная в золотую клетку, лишённая права выбора. Трагично, ничего не скажешь, но Авантюрин в няньки не нанимался.

 Сложно в один момент лишиться всего: своего статуса, своих близких и своих идеалов. Ещё сложнее становится тогда, когда тебя отдают на милость человеку, у которого были причины затаить обиду – и, о, Авантюрин правда злился. В его обязанности не входило содержать разыскиваемого преступника, до этого поставившего под угрозу его собственную жизнь, но Яшма его не спрашивала. Яшма притащила Воскресенье и сказала присмотреть за ним, пока всё не уляжется, не оставив никакого выбора. «Присмотреть» – не значит предоставлять отдельную комнату и трёхразовый приём пищи за свой счёт, но когда Авантюрин увидел Воскресенье, который своим видом напоминал скорее общипанного голубя, чем грозного (бывшего) главу клана Дубов, то злость отступила на второй план.  

 Не то чтобы Авантюрин полностью забыл их с Воскресеньем разногласия, просто сейчас они не имели столь большого значения, да и пользоваться чужой слабостью в такой ситуации он не собирался. Момент перемирия. Тихо и спокойно. В глазах Воскресенья отражаются далёкие звёзды – у Авантюрина там разве что всепоглощающая космическая пустота. Себя самого он со стороны не видит, но уверен, что так оно и есть.

 – Я не знаю, как прозвучит моё предложение, – робость в голосе Воскресенья звучит непривычно. – Но, го… просто Авантюрин, я бы мог…

 – Если это не проклятие на семнадцать системных часов жизни или что-то в этом роде, то я весь во внимании, – перебивает Авантюрин, даже не пытаясь скрыть язвительности в своём голосе. У Воскресенья от негодования дёргаются крылья. Он может прекрасно уметь держать лицо, но свои крылья, кажется, не особо контролирует.

 – Могу я спеть колыбельную?

 – Стоп. Серьёзно?

 – Не смейся. Когда моя сестра не могла заснуть, ей это помогало, – разговоры о сестре давались Воскресенью с особым трудом, как успел подметить Авантюрин. Смеяться в такой момент было бы неуместно. – В песне важны не столько сами слова, сколько вкладываемые в них смысл и чувства.

 – Ладно. Попробуй, – на удивление легко соглашается Авантюрин. К чему отказываться? Хуже уж точно не станет, а значит терять нечего. – Надеюсь, это поможет и мне тоже… пойдём.

 Раз Воскресенье решился сам сделать небольшой шаг к сближению, то Авантюрин готов пойти ему навстречу. Им надо как-то уживаться вместе и для них же обоих будет лучше, чтобы вынужденное соседство проходило мирно. Кивком Авантюрин приглашает следовать за собой. От его взгляда не укрывается, как Воскресенье с некоторой опаской вертит головой по сторонам, слегка прищурив глаза. Видимо, никак не привыкнет к обстановке нового дома и до сих пор относится ко всему, в том числе и самому Авантюрину, с настороженностью (последнее, надо сказать, было взаимно). Сравнение Воскресенья с птицами напрашивается само собой. Прямо хоть учебник по орнитологии покупай, чтобы лучше его поведение понять.

 Обычно в свою спальню Авантюрин никого не допускал. Допустить в спальню означало бы допустить и в свою душу, показать свою уязвимость. Довериться. Воскресенье в списке тех, кому можно было бы довериться, находился если не на последнем месте, то где-то около того. Голос разума умоляет передумать пока ещё не слишком поздно. От охватившей тревоги неприятно сосёт под ложечкой. Авантюрин чувствует себя так, будто приставляет к своему виску дуло револьвера с полностью заряженным барабаном, надеясь на то, что каким-то чудом выстрела удастся избежать; на самом же деле он просто открывает дверь, давая Воскресенью пройти вперёд. Тот несколько мнётся. Какие же они оба идиоты.

 Авантюрин плюхается на кровать, стараясь выглядеть максимально непринуждённо. Воскресенье садится на самый край кровати – не решается нарушить дистанцию. Повисает неловкая тишина.

 – Не передумал? Я не буду настаивать, если тебе не хочется, – Воскресенье отрицательно качает головой. Раз уж пообещал, так сделает. – Тогда можешь начинать.

 – Могу ли сделать ещё кое-что?

 – Что сделать?

 Вместо ответа Воскресенье подсаживается ближе и выжидающе смотрит. В темноте его сияющие глаза производят жуткое впечатление. Авантюрин смотрит в ответ, не понимая, чего от него ожидают. Нет, правда, у него нет ни единой идеи, а мысли он читать не умеет. Тогда Воскресенье тяжко вздыхает и хлопает себя по коленям, и только тогда осознание, наконец, доходит. Вот оно что. К горлу подкатывает ком. Авантюрин чертовски не любит прикосновений; не любит, но кладёт голову на колени человека, которому эти самые прикосновения позволять собирался в последнюю очередь.

 – Надеюсь, ты не воспользуешься моим беззащитным состоянием в своих целях? – Авантюрин хмыкает, скрывая тревогу за иронией. В каждой шутке есть доля правды. – Не хотелось бы проснуться от того, что меня пытаются удушить моей же подушкой.

 – Если вам… тебе так будет спокойнее, то можешь связать меня, – а вот Воскресенье, кажется, ни капли не шутит. Он абсолютно серьёзен. Ох. – Мне это никак не помешает.

 – Ладно, ладно. Теперь я полностью уверен, что ты не сделаешь ничего такого.

 Становится немного легче дышать. Авантюрин хмыкает себе под нос. Глупо, но он правда верит; сам вкладывает в чужие руки полностью заряженный револьвер и верит, что всё будет в порядке. Или же просто пытается убедить себя в этом.

 Прикосновения Воскресенья осторожные, почти невесомые. Его пальцы приятно массируют кожу головы, снимая напряжение. Никаких резких движений. Это сильно контрастирует с образом, который отложился в памяти Авантюрина. Он и не думал, что Воскресенье, контролирующий и властный, может быть настолько чутким, что в его прикосновениях может быть столько неподдельной нежности. Значит, у него есть и такая сторона. Подобное казалось просто невозможным, но сейчас Авантюрин чувствует, что против его воли ничего не сделают. Можно позволить себе немного расслабиться и закрыть глаза.

 А потом Воскресенье начинает петь. Его тихий, спокойный голос обволакивает сознание, проникает в самую душу, и внезапно Авантюрин понимает, насколько же он на самом деле устал. Вся тяжесть прошедшего дня разом наваливается на него, придавливает к кровати. Авантюрин сильнее вжимается щекой в чужие колени, которые сейчас кажутся ему мягче любой подушки. Так спокойно… странно, но он не чувствует страха. Совсем. Должно быть, правда очень устал. Настолько, что сил на переживания больше не осталось.

 На периферии сознания Авантюрин чувствует, как Воскресенье перебирает его волосы, тихо напевая мотив незнакомой колыбельной. Это первый раз, когда Авантюрин слышит его пение. Интересно, почему Воскресенье предпочитает не петь? У него очень хорошо получается, он многого смог бы добиться. Не меньшего, чем его сестра. Или они могли бы стать прекрасным дуэтом. Но Воскресенье почему-то предпочёл похоронить свой талант глубоко в себе. Птица, которая не поёт, отказавшись от своего дара. Какой нонсенс.

 – Ты всегда будешь в безопасности, как и сейчас, так что будь спокоен и спи*, – мир плавно погружается во тьму.

 В эту ночь Авантюрин впервые за долгое время не видит кошмаров.

 Лучи утреннего солнца, проникающие в комнату, заставляют поморщиться. Авантюрин протяжно зевает, протирая глаза. Шея затекла из-за неудобного положения во время сна, но в остальном он чувствует себя так, будто заново родился на этот свет. Давно уже ему не доводилось просыпаться с такой лёгкостью во всём теле. Это, оказывается, очень приятно и кажется чем-то нереальным. Похоже на сон. Прекрасный и иллюзорный сон, а стоит проснуться, и суровая реальность тут же напомнит о себе. Ну, даже если это и сон, то стоит наслаждаться им по полной.

 Авантюрин потягивается и только после этого замечает, что он на кровати не один. Вздрагивает – и тут же успокаивается. У спинки кровати, согнувшись в три погибели, спит Воскресенье. Выглядит не очень удобно. И как только он терпит? Наверняка спина затекла. Пробуждение явно будет не самым приятным. Сам Авантюрин вряд ли смог бы заснуть в таком положении, даже если очень этого захотел бы.

 И всё-таки Воскресенье остался тут, рядом с ним, чтобы сторожить сон, хотя мог уйти в любое время. И не будил – сам спал, хотя обычно строго придерживался режима. Так вот каким он, оказывается, может быть, да?

 Воскресенье, видимо, почувствовав движение, приоткрывает глаза. Сонно моргает пару раз, скользит взглядом куда-то мимо Авантюрина и вновь закрывает глаза, пробормотав что-то неразборчивое. Крылья мерно подрагивали в такт его дыханию. Пара прядок на его голове выбилось из причёски и напоминали хохолок. Для полноты картины не хватало только хвоста. От такого мысленного сравнения Авантюрин усмехается и протягивает руку, чтобы пригладить волосы Воскресенья. Тот тут же открывает глаза вновь, смотрит озадаченно.

 Авантюрин говорит первое, что приходит ему на ум:

 – С добрым утром, Сенни.