Первый свой поцелуй Джун помнит очень хорошо.
Съёмки. Жаркий Июль. Наставница Пак промакивает его разбитую губу ватным тампоном и журит его за драку. А он говорит, что не дрался. Его наказали. Он не помнит, за что, кажется, он не дал Минни что-то из своих вещей и тот нажаловался. Наставница Пак улыбается и называет его очаровательным и привлекательным, говорит: «Береги свою красоту». Поцелуй этот, который наставница Пак ему подарила, он помнит так здорово, что до сих пор смущается, вспоминая свои чувства. Хотя она лишь чмокнула его совсем легонько в губы.
В марте следующего года его отвезли тренироваться в Канаду. Он грустил из-за этого – и из-за того, что наставница Пак, в которую он так здорово влюбился, стала встречаться со своим одноклассником. Даже в один университет с ним поступать решила. Джун обиделся.
А потом обиду завалило новыми ощущениями и знакомствами. Ему даже стало чуть меньше доставаться, ведь отец остался в Сеуле.
Он начал расти и ногам стало больно: мама злилась из-за того, что ботинки приходится менять слишком часто, а у Джуна ноги “вечно не такие” и приходится долго мучиться. Но хёны и тренера поддерживали его. Однажды он сорвал мозоль в начале тренировки, но не рискнул её прерывать, ведь мама наблюдала за ним и была очень зла ещё со вчера. Кровь налилась в ботинок и засохла, приклеив к ране носок. Джун сидел в раздевалке и плакал от того, как больно было его снимать, а пока Хави старался аккуратно содрать чёртов носок, периодически грозя его просто срезать, Юдзуру-хён сидел рядом и обнимал одной рукой, давая другу советы.
– Юдзу, раз ты такой умный, может, сам попробуешь?
– Ни в жизнь!
Джун заметил, что тот даже не смотрит в сторону “проблемы” и очень уж часто громко сглатывает, когда тот цыкает или жмурится.
– Эй, Джун, может, просто рвануть?
– Не надо, пожалуйста! Только не это!
– Хави, нет!
– Да он не снимается так! Я отвечаю, надо дёрнуть хорошенько!
– Не вздумай! Я пойду за Брайаном! Не трожь!
Хави сел на попу и демонстративно убрал руки, смеясь. Джун подтянул ногу к себе, боясь, что Хави опять сделает это: в прошлый раз так тоже было, только носок присох к пальцу и Джун сидел с ним снятым и болтающимся на фаланге, хныкая. Так Хави, проходя мимо, резко дёрнул за носок и оторвал его едва ли ни с ногтем. От собственного крика Джун чуть не оглох, аж в глазах потемнело. Юдзуру влетел в раздевалку, увидел Хави с носком в руке, Джуна и… Было, конечно, охереть как больно, но так удивило, что хён схватился за косяк и чуть не сполз по нему, побледнев, что даже боль немного приподглохла.
Удивительно, что Хави вообще разрешили после этого к Джуну прикасаться. Вернее… что Джун ему добровольно дал снимать с себя носок после этого!
Трейси, видимо, была того же мнения, ибо вошла в раздевалку она со словами:
– Хавьер Фернандес, держи руки при себе!
– Я не нашёл Брайана, – пояснил хён.
Трейси осмотрела ногу и спросила у Хавьера и Юдзуру:
– А намочить вы не догадались, лбы двадцатилетние?
– Я ему предложил! Он сказал “сейчас так снимем”! – парировал Юдзуру-хён.
– Сняли бы, если б дёрнули!
– Я тебе дёрну! Кыш!
Хави отполз, смеясь, а Трейси повернулась к Джуну и одним взглядом стёрла и с его лица улыбку. Джун догадался.
– Ну?
– Извините.
– Всегда говори сразу, если ранишься! Всегда, Джуни! Мы не кусаемся с Брайаном, а со свежей раной всегда лучше работать, чем с запущенной! Вот что теперь? Небось ещё разодрал. Болит?
– Ага.
– Как ты собрался катать в конце недели с таким кошмаром? Снимать тебя с соревнований?
– Нет! Я потерплю.
– Может ему заморозки или обезболивающих?
Хави фыркнул:
– Ну, Юдзу, ты у нас скоро ходячим складом такого станешь, чуть что – закинулся и дальше катать. Подсадишь парня.
Хён посмотрел на него максимально “завались, пока не поздно”-взглядом, хотя Хави явно понравилась его шутка. Трейси вздохнула и хлопнула Джуна по плечу:
– Вставай. Пойдём в душевую отмачивать. Почему ты не прервал тренировку-то?
Не мог Джун объяснить, что когда мама в ярости, лучше не провоцировать. А быть в ярости ей было за что – он сглупил и рассказал про девушку, которой хотел предложить встречаться, да ещё и назвав её фамилию. Кирисава. Слишком японская фамилия.
Они познакомились в Интернете и уже виделись, и это Джун тоже рассказал. Аргумент, что девушка родилась и выросла в Канаде, что её семья ещё в пятидесятые уехали из Японии, эффекта не возымел. «Не вздумай позорить семью! Тебе пересказать ещё раз, что пришлось пережить твоей бабушке на станции утешения?» – голос у мамы аж на визг срывался.
«А Мия-то тут причём? Разве это честно?» – но произносить это вслух было чревато. «Ты не знаешь, о чём говоришь!»
Джуну прилетело по спине его же ноутбуком. Да так здорово, что ноут сломался. Пока он сидел на кухне, согнувшись, мама разнесла его комнату. Лишила всех личных вещей и гаджетов. Выкинула все игрушки и сувениры.
Если бы после этого Джун ещё и у неё на глазах тренировку прервал из-за “всего лишь мозоли” – нет, он не хотел узнавать, что было бы с ним. Уж лучше пусть Хави носок дёргает.
«Ты не знаешь, о чём говоришь» – как часто он слышал это в свой адрес. Джун спрашивал, почему нужно выслушивать оскорбления от бабушки, почему нельзя восхититься Юдзуру-хёном, почему нельзя встречаться с девочкой из японской семьи.
И почему, если “этот японский выскочка не заслужил даже выходить на лёд в Сочи” Джуна так настойчиво сосватали тренеру Брайану, который Юдзуру-хёна к золоту в Сочи и привёл? «Не лезь не в своё дело», «Не понимаешь? Ах ты безмозглый!».
Никто не объяснял Джунхвану, почему ему нельзя называть отца отцом, а младшему брату – Минхвану – было не просто можно, а обязательно обращаться “отец”. И почему все бабушки и дедушки говорили, что Джун должен выкинуть из головы “чушь” про старшинство.
«Ты маленький наглый глупый ублюдок, помолчи».
Джун был рад, что они все остались в Корее. Мама не оскорбляла его, целовала в лоб и заботилась. Большую часть времени. К её правилам оставалось только привыкнуть и не провоцировать зря.
То, что “ублюдок” было не оскорблением а констатацией факта, Джунхван узнал случайно во время визита домой во время межсезонья. От Минхвана. А тот узнал от перепившего дяди. «Он так и сказал: “Минхван, ты не парься, ты не только старший, но и единственный сын своего отца, а Джунхван никогда его не был”»
Минхван был таким довольным, говоря это. А Джунхвану захотелось превратиться в мать и отхлестать Минхвана ремнём, чего никогда с ним не делали, зато Джун лично знал, какого это, когда тебя гоняют по всему дому, хлеща наотмашь.
Как же сильно захотелось так же с Минхваном поступить. Аж слёзы выступили на глазах.
Джунхван сказал ему уйти.
Минхван ответил:
– С чего бы? Это ведь не твой дом.
Он схватил его за шиворот и вышвырнул из комнаты, захлопнув дверь. Сполз на пол, давя обиду и злость.
Ему было всего 15. Всего 15.
Стало понятно, почему мама, когда злится, ломает вещи. Джун тоже хотел что-то сломать.
А вечером, вернувшись с работы, отец его ударил. Минхвана нельзя вышвыривать из комнаты. “Тем более если теперь знаешь, что здесь у тебя нет ничего своего”.
Джун убежал.
Он не знал, куда ему деться. Ни у кого из его одноклассников или друзей не нашлось для него времени и места.
Он написал наставнице Пак. Она примчалась за ним на автомобиле, привезла к себе и утешила.
С ней было так хорошо и приятно. Джун хотел спросить, как же её парень, но не стал. Опять портить себе настроение сил не было.
Он не знал, что секс – настолько приятная вещь. Начинается – и можно забыть обо всём на свете.
Лёжа на её груди, Джун думал что “ну и пусть”. Пусть Минхван забирает наследство. Не зря мама с детства учила, что себе нужно заработать самому. Зато Джуну можно будет жить тем будущим, которое он сам себе выберет, а не тем, что выберет отец.
Хорошее выдалось начало олимпийского сезона. Первого для Джуна по взрослым.
«На льду – представитель Кореи, бастард Чха Джунхван».
Мама осталась для него единственной. Отца и Минхвана он презирал. Никто из семьи не рассказал ему ничего дельного про родного отца – мама хлестанула пощёчиной по лицу, запретив про это заикаться, а бабушка сказала, что это была дурная глупая студенческая любовь. Джун… хотел заставить их говорить. И во время семейного обеда перед кубком Президента заявил:
– Не буду выступать и не попаду в сборную из-за того, что у меня болят ноги, если не скажете, где мой настоящий отец.
Ноги действительно болели. Но от Олимпиады он не отказался бы. В конце концов, если семья залупится, он с ОИ сможет попросить своего отца найтись. Спортсмен-олимпиец может это сделать. И настоящий отец Джуна наверняка будет рад узнать, что его мальчик – олимпиец.
– Ты не знаешь, о чём говоришь, наглый ублюдок! – взбеленился дедушка. Джун постарался лицом остаться недвижимым.
– Заключим сделку, – произнёс отец. – Ты выступаешь, отбираешься в сборную, и только когда я вижу тебя в списке олимпийцев, я рассказываю тебе, где искать твоего папашу.
– Дорогой, нет!
– Да, дорогая. Джунхван ведь считает себя достаточно взрослым и, наверное, достаточно самостоятельным, чтобы ставить нам такие условия. Так, возможно, он пожелает переехать к родному папаше.
– Не говори так!
– Молчи, вертихвостка! – шлёпнула ладонью по столу бабушка. – Совсем страх потеряла? Да ты ноги лизать моему сыну должна за то, что он принял твоего ублюдка как своего и позволил тебе после такого быть матерью своего ребёнка!
Джунхван вцепился в стол, Минхван засмеялся. Он единственный, кого Джун здесь мог осадить: как вообще мозг повернулся смеяться над этим?!
– Заткнись, Минни!
И почему взрослые не выставили его, как только разговор повернул в эту сторону? Саейчас наслушается и решит, что к маме можно вот так обращаться.
– Не смей огрызаться на Минхвана, Джунхван Чха! – у мамы голос на визг сорвался.
Кровь Джуна похолодела. Отец смотрел на него, ожидая ответа, бабушка сверлила взглядом мать, которая изо всех сил сдерживала слёзы, а Минхван сидел, едва давя смех:
– Ну, братец, всему ты виной.
– Заткни пасть, сопляк.
– Мне двенадцать! Какой я тебе сопляк?
«Толку-то, что двенадцать – сопляк и есть сопляк».
– Итак? – Отец жестом перекрыл говорливость Минхвана, – Олимпийская сборная в обмен на информацию. Мне нужно, чтобы ты представлял из себя хоть что-то, раз уж твоей семье от тебя одни беды.
– Хорошо. Согласен. Можно мне уйти и больше не мешать вам ужинать?
– Иди. Тебе за этим столом нет места. Не забудь поблагодарить нас за то, что за ним сидишь.
– Дорогой, прошу тебя…
Джунхван встал и склонился в пояс:
– Благодарю вас отец, бабушка, дедушка, за то, что позволили мне сидеть здесь. Прошу прощения за трудности. Я пойду. И прошу прощения за то, что Минхван пострадает.
– Что?
Джун пнул стул брата с такой силой, какую только смог выдавить из ноги, тот слетел и схватился за скатерть, стянув её на себя вместе с тарелками, полными едва начатой еды.
Это было очень плохо, но он получил удовольствие от этого. И от криков и обвинений за своей спиной.
***
– Ты не знаешь, о чём говоришь, – отчехвостила мать. – Забудь про это! Навсегда! Чха Духван – твой отец! Биологически или нет, не важно, прекрати искать!
– Мы заключили сделку! Я в сборной. Или расскажи мне ты. Или он выполнит обязательство. Это же его кредо: “Обязательства и забота о близких – превыше всего”.
– Я в этом не участвую. Ты не понимаешь.
– И не пойму, если не спрошу. Если не получу ответ – не узнаю.
– Без меня.
Отец вошёл в дом. Джунхван ждал у порога. За плечами был национальный чемпионат. Выиграв его, Джунхван обеспечил себе место в олимпийской сборной. Он рассказал Брайану о ситуации и попросил задержаться в Корее. «О, господи…» – покачал головой тот и согласился на три дня.
– Хочешь поехать к своему отцу прямо сейчас?
– Мы можем поехать прямо к нему?
– Да. Я отвезу тебя.
– Дорогой, прошу…
– Сделка есть сделка. У нашего Джуна получилось выполнить условия и он обременил меня обязательствами перед собой. Я это уважаю. И сдержу слово.
“Нашего” – теплом тронуло сердце. “Нашего”...
За окном мелькали дома и пейзажи и Джун пытался представить, где его папа живёт. Представлял его добрых родителей, которые порадуются внуку. Наверное, они живут за городом – подумал он, когда виды перестали быть городскими. Может, у них сад с ягодами и цветами? А бабушка ухаживает за ним, пока дедушка чинит что-то в доме. Они готовят уютную домашнюю еду, такую же веющую заботой, какую приносили родня Хави, когда приезжали в Рождество навестить его в Торонто и на всех привезли польворон. А вдруг папа знал о Джуне? Знал, но не мог приблизиться из-за влияния семьи, смотрел его выступления и дорамы с его участием, и вот теперь так обрадуется, увидев его вживую.
Джунхван приедет к ним весной и они пойдут все вчетвером в горы, и Джунхван сделает много красивых фотографий, а папа расскажет ему много историй из жизни. И, может, однажды, благодаря Джуну… они проведут выходные всей роднёй: даже мама будет. И Минхван, у которого мозги на место встанут и он перестанет быть сволочью.
Джунхван будет привозить им сувениры и присылать открытки из своих поездок и присылать фото своих наград и медалей…
Они ехали часа два. Молча.
А, привезя Джунхвана, отец ухмыльнулся, развернулся и ушёл.
…Почти как в зеркало смотрелся: те же губы, те же глаза, та же улыбка. Смотрели с фото, как специально выставленного у камня.
Дата смерти: 20 октября 2001 года.
За день до первого вдоха Джуни.
***
Тогда его забрал – и физически, и ментально – Брайан. Джунхван так и не понял (и не задался вопросом) как тот узнал, где именно его ученик, но он приехал, завернул, как дитя, в свою огромную куртку, пряча от пронзающего холода поднявшегося ветра, и увёз в отель. Джунхвана успело продуть, он разболелся, и лежал с температурой дня три: всё это время отпаиваемый из рук Брайана.
Джунхван хотел бы, чтобы его отец – настоящий или названный – был таким же. Но ни один из них не был. Джунхван прятал боль и обиду под одеялом, что очень быстро промокало – не то от пота и жара, не то от слёз. А, когда он выздоровел, Брайан увёз его в Канаду. Один. Показывал на проверке документов новую бумагу, видимо, разрешающую это, а из аэропорта привёз к себе домой, а не в привычную квартиру.
Следующим за этим утром Джунхван впервые проснулся под запах выпечки: и, честно говоря, хоть и оказалось как-то суховато, это не имело значения.
Свобода? Его семья оставила его Брайану?
Не надолго.
Мама написала через неделю, сказав, во сколько встретить её в аэропорту, и Джунхван, нервничая, собрался.
Она прилетела очень красивая и с чёткими инструкциями, как пройдёт оставшееся время подготовки к Играм: Джунхван нёс её вещи и слушал, радуясь и волнуясь от встречи. Тему родного отца он больше не поднимал; мама взяла под контроль каждую трату, каждую минуту свободного времени и каждое движение в телефоне и Олимпиаду Джунхван ждал с огромным нетерпением: на соревнованиях он полностью вверялся Брайану и можно было дышать свободнее. Предвкушение Пхёнчхана подстёгивало на тренировках и отрабатывать получалось (по ощущениям) даже эффективнее и круче, чем обычно. Джунхвану нравилось.
Он больше не думал ни о чём, кроме грядущего праздника спорта.
Не разрешалось.
Хён впервые после травмы исполнил одинарный за три недели до Игр. Джун болел за него душой, но, зная его… хм… нервное отношение к непрошенным эмоциональным контактам, не беспокоил.
Хавьер гонял свои программы на другом катке и Джунхван даже не пытался своим любопытством лезть к Брайану с вопросами о “погоде в доме”. Хотя любопытство и распирало: самой ссоры в начале сезона он не застал, пришёл уже к моменту, когда Брайан (фигурально) растаскивал их за уши и грозился поставить в разные углы пока не помирятся. Хавьер ещё тогда усмехнулся: и как же мы помиримся, если будем стоять в разных углах? Джунхван почему-то очень хорошо запомнил ответ: “Помиритесь, если вам это надо”.
Почему-то вот именно сейчас опять вспомнилось. Если человеку нужно помириться, он помирится. Да. Если ему, Джунхвану, нужна любящая мирная семья… Он должен с ними (по)мириться.
Если отец захочет с ним увидеться – Джунхван постарается быть хорошим сыном.
– Джуни, не торопись! Бежишь. Давай с твиззлов ещё разок, хорошо?
Джунхван сдул с глаз чёлку и перевёл дыхание.
– Я обогнал?
– На такт.
Он зачесал волосы пальцами и вздохнул глубже, возвращая в тело кислород: очень хотелось закончить программу побыстрее, а то уже в глазах темнело. Трейси подозвала его к себе, включила видео:
– Вот, смотри, тут пропустил, а с Бауэр рано вышел. Не торопись.
– Музыка быстрая.
– Да, она кажется быстрой, но тут важен ритм. Попробуй под счёт от Бауэр.
– Не от твиззлов?
– Давай от Бауэр. Под счёт.
– Хорошо.
Мама наблюдала. Под хлопки Трейси докатать как надо получилось, она осталась довольна и на прогоне под музыку наказала думать о счёте и ритме, а не темпе. «Темп ты догоняешь и перегоняешь, думай о ритме».
Это была последняя тренировка перед вылетом и Джунхван буквально был уже “на чемоданах”. Он считал, что она прошла отлично.
Ага, как бы не так… У мамы был иной взгляд:
– Почему ты перекатывал по несколько раз одни и те же куски?
– Мы кое-что исправляли…
– Исправляли? Вы переделываете прямо перед Играми?
– Нет, мы просто накатывали…
– И почему тебе нужно накатывать то, что у тебя с начала сезона стоит? Ты до сих пор не выучил программу?
– Ну… я просто…
– Боже… Олимпиаду будет смотреть вся страна, я не хочу краснеть за тебя перед всеми.
– Мам…
– Не дай Бог ты допустишь ошибку! Если есть хоть малейший шанс этого – избавься от него, ясно?
– Ясно…
– Твой отец так и не получил должных извинений за выходку после национальных. Так что не ударь в грязь лицом ещё и публично.
Джунхван был самым молодым одиночником на этих Играх. Ещё и открывал соревнования мужчин в командном турнире. Было страшно. До потери сознания страшно. Но он справлялся. Шум в ушах, в ушах шум, шум, встряхнуться, спокойно, вздох, руками… Он всё сделает. Он всё сможет как надо.
Он контролирует каждый мускул в теле. Он откатает чисто.
Чёрт.
Бауэр. Бауэр! Рано… нет, нормально, просто… Джун не додерживает до нужного такта, несётся по шагам дальше и мысленно шипит сам на себя: нужно исправить, нужно не запутаться, не перепутать, – темп опять затеняет всё. Он же не отстал? Когда вращение? Ведь сидя? Сидя, сидя, сейчас? Нормально. Успел. Успевает… нет.
Чёрт.
Джунхван выпрямляется на полсекунды позже, чем заканчивается музыка. Он старался всё исправить после ошибки на Бауэр, и в дорожку вошёл хорошо – он слышал. А после слайдов где-то налажал. Вроде во вращении всё было чётко… может… скорость? Он ведь додержал обороты? Должен был. Но скорость, наверное, подвела. Он подъезжает к бортику и слышит добрый смех Брайана: ну и ладно, чёрт с ней, с финальной позой. Он даёт кулачок в ответ и глубоко дышит, стараясь прийти в себя. Брайан звучит и выглядит довольным, значит, и Джунхван был неплох. Всё норм.
77,70 – лучший результат сезона, он на него старался. Он молодец.
– Три семёрки, – шутит Брайан. Джунхван кивает, но смысл до него доходит не сразу. Только значительно позже, в номере перед сном – и Джунхвана пробивает на хаха. Нет, ну, да! Три семёрки! Джек-пот. Джунхван молодец. Он выиграл.
Он выиграл. По-своему. Шуточно.
***
– Пятнадцатое место. Пятнадцатое место. Джунхван, скажи мне, у тебя были порваны связки в лодыжке?
Он молчал. Отец даже не поднял взгляд от газеты – только протянул руку и, взяв чашку кофе, поднёс к губам.
– Не были. Так скажи мне, почему человек с травмой лодыжки на первом месте, а здоровый ты даже не в десятке?
– Да я не единственный там здоровый… Просто ребята сильнее в разы…
– Меня не волнуют другие. Твоя карьера тратит мои деньги. Либо она приносит хотя бы удовлетворение, либо объясни, зачем она нужна мне. Со съёмок был хотя бы доход. И хорошие знакомства.
Джунхван даже не знал, что ответить… звучало так, будто отец следом скажет “твоё катание теперь закончено”. И что тогда Джунхван будет делать? Ему нравится кататься! Ему нравится Канада!
Может… если Джунхван его расстроил, нужно извиниться. Да, он ещё может всё исправить, точно может!
– Прости, что разочаровал. Прошу, дай мне ещё год. Я… завоюю что-нибудь. Обязательно. Международный титул. И буду лучше кататься. Я повзрослею.
Он вздохнул. Страшно вздохнул.
– Я не ставил тебе ультиматумов, вообще-то, – Джунхван мысленно чертыхнулся. – Но раз уж ты пообещал, – держи слово.
Газетный лист опустился и отец показал ему свою улыбку.
Он ещё никогда… не улыбался Джунхвану.
Никогда… Никогда!
– Буду держать!
Отец улыбнулся ему. Отец. Ему. Улыбнулся. Набитый на бедре синяк – след обидного падения в произвольной – отболевал на фоне этих мыслей. Мама даже не ругалась за падение: ну, сначала отругала, конечно, но потом, уже дома, её подруги кинулись нахваливать Джунхвана и она смягчилась.
Кажется, впервые семья была довольна Джунхваном больше, чем Минни. Он бычился в сторонке и ворчал: “Подумаешь, Олимпиада… если бы я на коньках стоял, то и лучше катался бы”. «Вот смешной», – думал на братца Джунхван. Как же было хорошо стать, пусть и на время, но любимым сыном. Стать Сыном. Когда любимые люди любят тебя – чувствуешь, что способен на многое.
В тот раз Джунхван возвращался к тренировкам воодушевлённым и окрылённым. Теперь он знал, что отец может ему улыбаться, и что если подруги мамы будут его нахваливать, то и она будет им довольна тоже. А для этого достаточно было быть обоятельным и красивым – а это Джунхван умел с детства.
В Крикет-клабе он познакомился с новой волной новичков…
***
Конрад открыл глаза и поглядел сквозь пальцы на профиль, обрамлённый пышными волосами, ещё раз. Солнце сегодня было как никогда ярким, из-за чего глаза уставали и казалось, что бледная кожа Джунхвана вся светится.
Бледная.
Конрад закрыл глаза. Воды Онтарио плескались с хлюпанием о берег, на обратной стороне век отпечаталась стройная фигура в тёмно-синих широких плавках.
Открыл глаза: Джунхван стоял к нему спиной, о чём-то шутя с Женей и наклонившись к сумке-холодильнику за… ох, он достал Фанту. Конрад бы предпочёл выпить, но проставлялся Джейсон, а он был активно против алкоголя.
Конрад закрыл глаза, чтобы не пялиться на голые коленки Джунхвана (даже сквозь пальцы). На его спину набросилась Габби:
– Хорош смотреть на свою Джульетту, думая, что это не понятно только потому, что ты рукой лицо закрываешь!
Джунхван обернулся, Женя повернула к ним голову, Конрад повёл плечами, требуя Габби убрать с них свои локти:
– Во-первых, Джульетта это я! – Он услышал задорный яркий смех Джунхвана. – А, во-вторых, у вас, мисс Дельман, нет никаких доказательств!
Джейсон вынырнул из Онтарио и, раскинув руки, в очередной раз призвал к купанию. Конрад только-только обсох. Женя посмотрела на него, на Джунхвана, на веселяющуюся Габби и с самой прекраснейшей среди женщин на этом пляже улыбкой сказала:
– Я не поняла.
– У нас с Конрадом в этом сезоне “Ромео и Джульетта”, – ответил ей тот единственный, что мог затмить женину улыбку, даже не улыбаясь вовсе.
– У “вас”?
– У обоих, так получилось.
– А ещё они шипперят друг друга… друг с другом! – Объявила главную шутку Крикета Габби, радостно всплёскивая руками. Её влагостойкий макияж вообще не дрогнул после двадцати минут кувыркания в воде.
– Правда?
– Ага! Так прикольно, потому что если ты шутишь над чем-то сам, то остальные всерьёз это не воспринимают!
Конрад кивнул в знак подтверждения: кое-кто действительно не воспринимал это всерьёз. Джунхван плюхнулся на песок рядом с ним. Пляж был небольшим, но шумноватым.
– Зашиппери сам, пока не зашипперили тебя.
– Вот-вот.
– И шути. Мы решили, что Джунхван у нас Ромео.
– Правда, я? Я думал, что я Джульетта.
– Нет, я – твоя Джульетта.
– Ууууу, – затрясся в смехе он, после чего тут же открыл банку с Фантой. На его кожу пеной выплеснулось с треть, не меньше. Все засмеялись, Женя улыбалась, Конрад смотрел на белёсые брызги на груди “Ромео” слишком долго.
Благо, что Джунхван умеет понимать. Когда возле своего дома Конрад пихнул его локтем в бок, тот молниеносно придумал причину, по которой ему тоже следует “покинуть корабль”. Джейсон поблагодарил их за праздник, они дали друг другу “пять” и распрощались.
– Жаль, что мы редко все вместе выбираемся.
– Не то слово! В идеале вытащить бы ещё и Юдзу!
– Уууууу, даже не.
– Он что, правда совсем ничего кроме катания не делает? – огляделась Женя, явно не очень этому веря.
– Ну, может, дома он ещё немного рефлексирует и делает домашку, – теперь Джунхван пихнул Конрада локтем в бок, – но, в целом – ничего.
– Ничего и игры, – воткнул Джейсон. – Что? Он как-то сам мне сказал.
Габби поддержала:
– Хави как-то сказал, что он “заблудится, если пойдёт не привычным маршрутом, а параллельной улицей”. Юдзуру у нас совсем ничего не знает ни о Торонто, ни о Канаде.
– Не тусуется, – поддакнул Конрад, уверенно, будто сам всему свидетель, пересказывал он когда-то также разочаровавшие и его самого рассказы Джунхвана. Взгляд Жени потух, она поджала едва заметно губы. Джейсон покачнулся на пятках:
– Ну, этого следовало ожидать! Лады, давайте, ребят. Спасибо за день!
– Взаимно, Джейсон, – Конрад протянул ему руку ещё и для рукопожатия. – Добро пожаловать в Торонто!
– Merci.
Джунхван расселся на кровати. На той самой кровати. Господи, у них дома стояли одинаковые кровати. Это даже не было смешно после того, что произошло. Шорты не сильно длиннее плавок, свободная футболка, брызги Фанты на груди. Конрад уселся на напротив, на самый край. У ног. У стройных обнажённых ног с этими их мягкими нежными коленками.
То, что они делали каких-то ничтожных несколько дней назад у оставшегося одного всвязи с отъездом матери Джунхвана, выпившие совсем немного, Конрад определённо назвал бы словом “трахались”. Но, блядь, Джунхван вёл себя так, словно ничего не произошло. Словно это не его язык мягко прижимался к конрадову члену, словно не по его груди стекала его сперма белёсыми каплями. Словно не его укус отпечатался у Конрада у основания шеи.
Дошипперелись, блядь.
Дошутились.
Джунхван сидел на конрадовой постели, раскинув ноги, словно не был вовсе объектом желаний, словно не снился в самых мокрых снах – хотя откуда ему знать? Разве что из конрадовых стонов и жадных “я хочу тебя ещё”? Действительно. Откуда ему, Джунхвану, знать… Они же всего-навсего трахались несколько дней назад.
– Ты хочешь ещё?
Конрад вынырнул из “размышлений”:
– Что?
– Ты уже почти минуту пялишься мне между ног.
Правда? Конрад моргнул, поднял взгляд на лицо… Алые щёки, поджатые губы. Ему было нечего сказать в своё оправдание. Дома никого не было. Джунхван коснулся обнажёнными пальцами ноги конрадова бедра.
– Хочешь ведь?
Кажется, английский перестал быть “родным” только что. Конрад сглотнул, протянул руку вдоль ноги Джунхвана, едва касаясь кожи пальцами, погладил ладонью, под коленкой нежной кожи коснулся. У Джунхвана плечи вздрогнули. Он не отпрянул. Конрад схватил его за коленку, второй рукой хватая за свободное бедро и, задирая шорты, рванул вперёд, вжимая пахом в пах, дёргая на себя, целуя поддавшиеся, мягкие, пухлые губы и гладя, гладя, беззастенчиво задирая штанины шорт и забираясь руками выше. Джунхван локтями позади себя опирался, на поцелуй отвечал, голову задрал – Конрад тут же приложился к его шее, к кадыку, ходящему под кожей. Он чувствовал телом как сильно Джунхван этого хочет.
– Кон… Конрад…
– Да?
– Слушай, Конрад, я… я так не… не хочу так.
Конрад остановился, держа почти заваленного на постель (если бы он так не упирался позади себя руками!) Джунхвана за бока.
– А что?
– Не хочу… не хочу как у хёна с Хави.
– Чего?
– Не хочу быть друзьями.
Сквозь бьющую в голову страсть Конрад понимал, что Джунхван на грани слёз.
– Не хочешь?
– Друзьями с тобой быть не хочу. С привилегиями тоже не хочу. Не хочу, чтобы как у них, ссоры, потом, когда кто-то влюбится.
– А так было?
– По-видимому. Но я так не хочу. Не хочу быть твоим «другом». Не хочу, чтобы ты в другого влюбился!
Его нижняя губа дрожала, Конрад думал о том, как сильно хочет его, едва сосредотачивался на словах, плохо понимал, о чём речь, при чём тут Хави и Юдзуру, влюблённость и они?
– Ты не хочешь быть другом?
– Я парнем твоим быть хочу.
Конрад мотнул головой, навалился на Джунхвана, выхватил его руки из-за спины, завёл к изголовью кровати, держа за запястья и второй рукой спуская с него шорты:
– Скажи, у тебя есть хоть малейший повод считать, что я не хочу того же?
– Нет, – ощущая жадные поцелуи на своём животе и кладя освобождённые руки на золотые жёсткие волосы, выдохнул Джунхван. – Ни единого, – когда губы коснулись головки его напряжённого, желающего ласки члена.
У Джунхвана не хватило духу отдаться, у них не было совсем ничего того, что следовало бы иметь. Они даже попрепирались. Совсем немного. И после попытки и решительного Джуновского “больно!”, тот пообещал, что “обязательно трахнет”. Скомкано немного.
Но всё равно очень, очень хорошо.
– Ты теперь мой парень, – прошептал ему страстно на самое ухо Конрад, когда всё окончилось.
Джунхван прижался в ответ:
– Да.
Было очень неловко и спокойно одновременно. Джунхван улыбался, лёжа в объятиях.
– Конрад…
– М?
– Извини, что вёл себя так, словно ничего не было. Я не знал, как на это реагировать.
– Ясно. Я прощу, если мы повторим.
– Сейчас?
– Сейчас? Нет, мне очень минет понравился, но не сейчас. Нет, не сейчас.
– Хорошо. Повторим. Обязательно. И, Конрад?
– Да?
– Давай сходим куда-нибудь?
– Хочешь в кафе?
– Поесть мороженого.
– Отлично. Помнишь то, о котором я тебе рассказывал?
– С “самым правильным фисташковым в мире”? Помню!
– Можем сходить вдвоём. Завтра после тренировок.
– Завтра после тренировок.
Конрад поцеловал своего парня в щёку и они лежали вот так вот, обнявшись, ещё очень и очень долго. Пока не свечерело, не пришла Амелия и Конрад не оделся, оставив уснувшего Джунхвана спать под одеялом.
Очень, очень красивого Джунхвана.
– Я перешёл ради тебя, кстати.
Джунхван замер с ложкой мороженого во рту.
– Ханю и его второе золото это для родителей предлог. То есть, я реально в восторге от него, но так-то я с тобой тренить хотел.
– Почему?!
– Хотел угощать тебя мороженым, водить на свидания и щипать за бока. А, ну и на стримах смущать.
– 바보.
– Что?
– Babo.
– Co [cho]?
– Э?
Конрад заржал:
– Рискну предположить, что я дурак.
– И правильно предположишь! Дурак! И хватит уже говорить на стримах, что любишь меня.
– Но я люблю тебя. Голос, волосы, тело, смех… губы… Джунхван, ты потрясающе привлекательный. С ума схожу от мысли, что мы спим.
– Встречаемся, – положил ложечку на салфетку он. – Мы встречаемся. Не просто “спим”.
– Хорошо, да. Ты прав. Ты – абсолютно мой. Кстати… ко мне сегодня?
Джунхван зарделся:
– Ага. Поедем. Мы… мы будем… “со смазкой”?
Конрад улыбнулся:
– Пиздец как этого хочу.
Его Ромэо явно сомневался, но он кусал губы, чем только больше распалял в Конраде желание.
– Хочу сделать тебя своим.
– Я и так “твой”.
– Абсолютно своим.
***
Брайан подозвал к себе после очередного неудачно-болючего падения – и болючим оно было отнюдь не из-за ушиба. Нет, у Джунхвана к ногам добавилась ещё и сковывающая движения боль в заднице. Дыхание вообще, по сути, как перехватило, как Конрад проник, так толком и не отпускало. Аж в глазах плясали пятна.
Он подкатился к тренеру с понурой головой.
– Что опять? Ноги?
– Нет… Брайан, а можно я сегодня… поскольжу?
– В чём дело? Джуни, я должен знать, если есть травма.
– Ну это не совсем… травма…
– А что?
Джунхван, как ему казалось, здорово покраснел, неловко почесал задницу. Брайан сориентировался:
– Болячка или отношения?
– Второе, – улыбнулся Джунхван. – Вчера. Оно ведь за денёк пройдёт?
– Если нет – скажешь.
– Спасибо, – он откатился было, тормознул. – Брайан, а так каждый раз?
Тот покачал головой, улыбаясь, а потом добавил:
– А лучше-ка зайди ко мне после. Понимаешь, почему?
Джунхван вздохнул:
– Ага.
Конечно, понимал: их секс напрямую влияет на джуновы кондиции. А, соответственно, касается тренера. Стыдно. Сосали бы друг другу и дальше, Джуна бы такие смущающие разговоры не преследовали.
И больно бы не было.
Но зато он теперь “принадлежит”. Радовало это или обескураживало – не понятно. Вроде бы по жизни Джунхвану постоянно напоминали, что он не относится к семье, которую любит, а они лишь прикидываются, что это наоборот, и по-настоящему “принадлежать” кому-то, чувствовать себя нужным, желанным – мечте подобно.
Но просто было неловко. Немного неловко.
Конрад произносил “мой” с возбуждающим трепетом, но Джунхван… словно оказывался под давлением этого “мой”.
“Бабочки в животе” порхали… чувством тревоги.