Пещера была наполнена различными звуками: капли воды стекались с потолка и падали вниз, каменные стены издавали успокаивающее жужжание, а где-то в углах скреблись крысы. Мерзкие, противные твари. Сомбра ненавидел их всей душой.

Он сидел на берегу Ока, рассматривая собственное отражение. Оно казалось ему ужасно старым и несчастным, словно никому не нужным. Так и было на душе у единорога: он был разбит и сломлен. Он был давно заперт в этом сне, и не знал, сколько прошло времени. Последнее, что он помнил, была огромная глыба кристаллов, упавшая сверху, и боль. Жуткая, невыносимая боль, от которой он тут же потерял сознание.

Но этот сон не был кошмаром, как ему казалось вначале. Ему снился его собственный дом: Око, его комната, коридоры, кухня, тайная комната с капсулой. Только слишком тихо стало здесь, словно из помещения изъяли душу. И Сомбра знал, что душой была его милая Шадия, которой сейчас нет рядом.

Отражение устало поморщилось. Неужели это и есть смерть? Неужели после неё все пони просто попадают в копии своих домов?

«Это не мой дом, — подумал единорог. — Там, где нет моей дочери, я уже не могу жить».

Ему было невыразимо одиноко. Он говорил сам с собой, с собственным отражением, чтобы не сойти с ума, но с каждым разом убеждался, что как раз это и толкает его к безумию. «Мне не хватает только внутреннего голоса для полного счастья».

Однако его страданиям пришел конец. Кто-то был рядом с ним: Сомбра это чувствовал. Чье-то приглушенное дыхание за спиной, неуловимо знакомую ауру. Сладкую, томящую боль в груди, когда этот кто-то подходил ближе.

— Я знал, что ты придешь, — слабо усмехнулся король, продолжая смотреть на постаревшее отражение себя. Две серебристые пряди свисали к воде, выбиваясь из смоляной челки, но жеребец не считал их постыдными. Ему было достаточно лет, чтобы превратиться в дряхлого старика, а по сравнению с этим седина казалась пустяком.

Рядом с его лицом в воде появился силуэт статной аликорницы. Её крылья были грозно расправлены, а брови хмурились.

— Откуда? — спросила она, глядя на его лицо в отражении. Единорог улыбнулся краешком губ, но сделал это слишком вымучено.

— Ты приходишь во сны ко всем. Только я не пойму, зачем ты пришла. Насколько я помню, при последней встрече ты обрушила на меня потолок.

— И убила бы, если бы не Шадия, — Луна вынырнула из пруда и уставилась ему прямо в глаза. — Ты сейчас в анабиозе, и, к сожалению, я ничего не могу сделать, чтобы его прервать.

— И на какое время «выпал»? — ворчливо спросил единорог, отворачиваясь от принцессы. Её глаза напомнили ему о дочери, и чёрное сердце сжалось от тревоги за неё.

— На тысячу лет, — прозвучал тихий ответ. Все надежды увидеть единорожку снова разрушились в один момент. Тихий вздох вырвался из груди, хотя Сомбре хотелось кричать и вопить от боли. От боли расставания.

— Значит, — тихо проговорил он, — я переживу собственную дочь. Как она отнеслась к тому, что ушла из пещеры?

— Я стерла ей память о тебе. Она даже не помнит, где была последний месяц.

Это воткнуло огромный зазубренный нож между ребер. Сомбра с ненавистью обернулся и посмотрел на ночную кобылу. Та стояла на берегу, сложив крылья, но глаза её выражали решимость и уверенность.

— Значит ты лишила меня не только жизни, но и дочери, — прошипел он. — Поздравь себя, Луна. Ты выиграла джекпот!

— Сомбра, послушай… — кобыла сделала шаг, но единорог резко зажег свой кривой рог, и между ними встала полупрозрачная красная стена.

— Ты забрала её у меня. Зачем? Потому что жаба задавила?

— Ты мог вырастить из неё монстра! — возразила принцесса и спокойно прошла сквозь барьер. — И это очень глупо с твоей стороны — пытаться противостоять Хранительнице Снов.

Сомбра погасил рог. Значит, он беззащитен. Жаль. Теперь ему снова хотелось побыть одному: настырная принцесса быстро ему надоела, а делить с ней компанию ему вовсе не хотелось. Как, впрочем, и жить.

— Когда ты проснешься, мы будем готовы, — вдруг проговорила аликорница. — Я, Селестия, Кейденс, Твайлайт и Флёрри. Мы сможем отразить твое новое нападение на Кристальную Империю или куда ты там собрался. Но Шадию ты больше не увидишь.

Единорог молчал. Ему не хотелось говорить. Ему вообще не хотелось что-либо делать. Просто умереть.

— Нападения не будет, — глухо проговорил он, отворачиваясь к стене — там до сих пор были те обломанные кристаллы, с которых упала Шадия. — Да и вряд ли я проживу долго, после того как проснусь. Поскользнусь на ступеньке и напорюсь горлом на зонтик…

Спину внезапно накрыло мягкое, пушистое крыло, хотя цокота копыт он не слышал. Единорог постарался вырваться, но второе крыло обняло его грудь.

— Ты отобрала у меня всё, — проговорил он, когда лицо Луны оказалось напротив его лица. — Жизнь, силу, дочь. Что тебе ещё нужно?

— Ничего, — аликорница убрала крыло. Сомбра дернул плечами, скидывая с себя второе крыло принцессы, и закусил губу. Какая теперь разница, когда он проснется?

— А почему ты решил, что не будешь нападать на Империю? Разве ты, король Сомбра, расхотел вернуть свою былую власть?

Единорог хрипло рассмеялся, запрокинув голову. Разве эта глупая кобыла ничего не понимает? Неужели она не видит своими чертовскими бирюзовыми глазами?

— Править — удел молодых. А я уже слишком стар, а каким буду через тысячу лет? Магия выйдет на новый уровень, а я останусь там, где был. Мне понадобится слишком много лет, чтобы освоиться. Да и не будет уже того ужаса в глазах кристальных пони…

Сомбра резко замолчал. Какое ей дело? Зачем он вообще рассказывает ей что-то? Только зря сотрясает воздух.

— Я тебя простила, — тихо прошептала Луна, но жеребцу показалось, что он оглох. — Ты был отличным отцом для моей малышки. Ты любил её, чего я не могла предположить. И мне жаль, что Шадии пришлось всё это забыть.

— Врешь, — отмахнулся Сомбра, не веря сладким словам принцессы. — Ты сама кричала, что никогда меня не простишь. Но раз уж ты говоришь про мою дочь — только попробуй её ударить. Я как-нибудь проберусь в твой сон и устрою тебе такой кошмар, что…

Аликорница положила копыто ему на грудь, и единорог замолк. Что он может? Жалкая тень, запертая в волшебном гробике, что он может против живой и такой теплой принцессы, которая теперь заботится о его дочери, к которой он успел так сильно привязаться? На глаза словно что-то надавило изнутри, но Сомбра не позволил себе даже носом шмыгнуть. Вот ещё. Лишь прикрыл веки, словно одурманенный болью, и резко упал на спину.

Боли он не испытал, но в горле запершило и зацарапало наждаком. Луна сидела рядом, и теперь единорогу было абсолютно всё равно. Рядом она уже не будет, ну и не надо. Он её уже давно не любит, так что какое ему до неё дело?

Похищая принцессу ночи, Сомбра хотел две вещи. Отомстить Селестии и взять приглянувшуюся кобылку. Но он никак не ожидал, что Луна вызовет в его душе такое волнение и восторг. И ещё долго король не мог себе признаться в том, что полюбил ночную аликорницу, но когда он добился своего, было слишком поздно что-то менять. Он доиграл свою роль до конца, а что было дальше, его не волновало. И лишь срезанный локон голубых волос напоминал ему о принцессе.

Негромкая возня рядом заставила его уши встать торчком, а затем его грудь накрыло пушистое крыло, а у бока оказалось теплое тело. Сомбра увидел, как принцесса склонила к нему голову, замерев в паре сантиметров от его губ. Это заставило его внутренне напрячься, а где-то на задворках сознания витала вредная мысль податься вперед, коснуться её губ, схватить за шею и подмять под себя, но ярость и ненависть, с которой он мог мучить её, угасли, и не было сил даже шевельнуть копытом.

— Я не вру, — плывущая грива опустилась ему на шею, отчего по коже пробежали мурашки. — Я правда тебя простила.

Она преодолела эти пару сантиметров. Едва касаясь, мягко, боязно, оставила на его губах поцелуй. Глаза короля на миг просветлели, освещенные воспоминаниями. От аликорницы он слышал лишь крики и угрозы, стоны боли и мольбы о пощаде, и все её действия, все вынужденные касания были полны ненависти и отвращения.

Но не теперь.

Это было неправильно. В голове не укладывались соотношения этих двух понятий. Не могла же она его полюбить?..

— Исчезни, — глухо прошептал единорог, чуть отстраняя голову вбок. Аликорница выпрямилась; её взгляд наполнился тоской и будто бы разочарованием.

— Ты трус, Сомбра.

Жеребец закрыл глаза, а когда открыл их, его клетка была пуста.