мяч звонко отскакивает от пола пару раз, прилетая обратно в цепкие руки юнги: он остался вечером потренировать броски и дриблинг. чертовски устал после смены, но делать вид, что самосовершенствуешься — как воздух. необходимо до одури. чтобы можно было винить весь мир в том, что юнги такой, а ему — вот так.

носится по залу, прыгает, музыка в беспроводных наушниках в противовес его энергичности — темная и депрессивная. кислотная. разъедающая. вязкая.

пот стекает по вискам — и зачем он бьется ради эфемерного. сраный дон кихот, блядь.

злость умеренная и стабильная. жужжащая и бесконечная. слишком много в его жизни этих «зачем», ради которых он старается впустую. он проводит серию бросков с разного расстояния, отчаянно сражаясь с желанием вдавить глаза внутрь веками. обувь скрипит совсем как у волейболистов. гребанных гомосексуалистов латентных, хоть бы одна сука сказала честно и во всеуслышание, что шлепать чужой зад им нравится до стоящих членов. только и умеют корчить рожи брезгливые и вонять на каждом углу свое остоебенившее и поганое «пидор».

в каком-то бессильном гневе вытирает потное лицо футболкой после и огибает зеркала в раздевалке — на себя смотреть тошно.

скулы фиолетовые — дрался с очередными ярыми гомофобами. не зря его покойный отец, пока был в своем уме, отдал его на бокс, ой как не зря. с потерями — но выебал. обещал и выебал этих ублюдков зарывающихся.

обстановка жизни превратила его в шипастый ком из ненависти и боли — он не пытается спилить хоть одну остроту. подойди — и сдохнешь.

в раздевалке с замогильной тишиной его караулит чонгук, вернувшийся из норвегии. фотки кидал. свои, норвежские. еблет свой не по-настоящему счастливый, а потому что так он не будет выглядеть неблагодарным куском дерьма для родителей.

юнги со злости прислал свою руку в сперме, а затем кинул в чс. дурак дураком — от выходки ни горячо ни холодно, только удовлетворение какое-то сейчас появляется, когда чонгук выставляет телефон с раскрытой фоткой и смотрит как-то непонятно и явно взбешенно.

— ты зачем мне это прислал? — рокочет.

юнги не страшно. единственный, кого он боялся — его отец. он скидывает с себя майку, поворачиваясь к чонгуку спиной. из шкафчика достает полотенце и принадлежности для душа.

— ты за этим тут торчал? — устало и насмешливо. — чтобы спросить у меня, зачем я тебе кинул фотку? а ты зачем?

— это — другое, — ненависть клокочет. — нахер ты мне это прислал, спрашиваю? я похож на того, — брезгливо и презрительно, — кому бы это понравилось?

мин усмехается разочарованно: чонгук такой же, как и эти гондоны, задирающие его периодически. нет, не так: периодически подающий надежды гондон, но тут же все рушащий. выдыхает безнадежное:

— нет, чонгук, это не другое.

слышно, как скамейка отскакивает после того, как чонгук вскакивает с нее.

— я не гей! — и все — в спину.

— окей, — равнодушно и как патоку растягивает мин, скидывая с себя всю оставшуюся одежду и оборачиваясь в полотенце.

ему не стыдно и не страшно: ему плевать. хуже подумать про него не смогут. да и на чонгука ему плевать, если так поразмыслить. ненавидит, но плевать — схема постоянная, но неправдоподобная, кому ни скажи.

снова душевая. снова они двое — чонгук преследует его. они меняются местами частично: в мокрой одежде теперь чон, а юнги — голый. только вот мин не даст другому вести: слишком много чести.

юнги на чонгука плевать, но он его ненавидит. чон за него цепляется истошно, так, словно больше всех нужно, словно жизни без — не существует. сверху вода — кипяток, гель для душа вместо смазки, а чонгук шепчет свою мантру «я не гей», в которую, наверное, сам — тот парень, что где-то засел внутри и не может выбраться, — уже не верит. в которую верит тот чонгук, что сын своих родителей.

ноги скользят по ногам. плитка неизменно болезненно-желтая и прямоугольная. у юнги скоро грыжа появится от перевеса, а от постоянной ненависти, которая как нарыв, фляга свистит так громко, что уши заткнуть охота.

они друг за друга цепляются, потому что едут — скользят ли, сходят ли с ума?

чонгук стонет как-то совсем плаксиво и искренне, что хочется сказать: «все будет хорошо».

хорошо — не будет. не у них. не вместе. не по раздельности. просто потому что это несправедливая жизнь, а не они.

чонгук весь какой-то без той бравады и отчаянно нуждающийся в тепле и простом: «я тебя принимаю таким, какой ты есть», даже если неправда.

юнги утыкается губами в острый скол челюсти и хрипит: «прости меня». чонгук удивленно вскидывает голову, глядя расширившимися глазами по пять копеек в миновские, но тут же ударяется затылком о плитку в оргазменной судороге.

вода — не бесконечная. сидеть им двоим, оглушенным, под струями слишком долго не получится.

— я не гей, — задушенно шепчет в простор раздевалки.

эхо рикошетит от стен издевательски. чонгук не верит, но говорит. потому что вбили, потому что так — проще.

— ты не гей, — мин зачем-то смотрит в несчастные глаза, такие честные и потерянные, — ты — чонгук, — добавляет совсем беззлобное, — урод и гондон.

чон посмеивается, плечи трясутся — чертово смирение. юнги заматывает чонгука в свое полотенце — для них, поломанных и неправильных, это своего рода объятия; молча протягивает чистую одежду, в которую хотел переодеться. и натягивает потную — свою.

им пора домой.