они хорошо ударяют по мячу, но по лицу — лучше. прижать один другого к стенке, тащить по полу, громить маленькую квартирку юнги — роднее. мать в командировке — считай, в запое. все заработанное сотрется в ничто.

у юнги нет инстинкта самосохранения, иначе бы он предпочел умереть в утробе. он, скорее по детской привычке, уворачивается от удара чонгука и мстительно пинает под коленку. тот воет раненым зверем, но миновские волосы, зажатые в руке, не отпускает.

— что в тебе такого? — дурным голосом спрашивает чонгук у юнги, дергая. от боли слезы выступают на глазах, но у юнги нет инстинкта самосохранения. — что в тебе, мать твою, такого?

— ты ебанулся, да? — рычит юнги, вмазывая по челюсти из неудобного положения. волосы отпускают. — ты, блядь, с ума сошел, дерьма кусок?

он ударяет по лицу еще раз и заламывает руки, прижимая к стенке, чтобы еще чего, кроме них и парочки ваз, что любит мать юнги, не пострадало. чонгук стонет от боли и смеется. смеется и стонет. глядит косо, губы разбиты, а бровь рассечена. костяшки в мясо, как и у юнги. чонгук пару раз дергается, но как будто только для вида.

— да, — протирает щекой стену и улыбается однобоко. кончики прядей челки слипаются от крови, которой натекло из рассеченной брови. — я спятил.

они тяжело дышат. чонгук выглядит откровенно потрепанным. даже покойный отец юнги поинтересовался бы, где его так раскрасили. а ведь чонгук не первый раз такой. чон расслабляется, обездвиженный. обессиленный. давно потерявший искру и бесполезно выбивающий ее из юнги. бесполезно, потому что тот только тушить горазд.

— разве твоим родителям не интересно, почему их сын так выглядит? — сипло спрашивает мин, откашливая мокроту — он, вообще-то, до прихода чонгука, с температурой валялся чуть ли не на смертном одре. знобит и трясет. а еще вестибулярка теряет ориентиры периодически.

— если б не школьные фотографии, они бы вообще не знали, как я выгляжу, — давит из себя саркастический смешок чонгук после небольшой паузы.

мин резко не отпускает чонгука, ошеломленный. ему все еще плевать. он все еще ненавидит. просто хватка слабеет, а жар наваливается с новой силой. он кашляет дополнительно и убирает свои горящие ладони. чонгук разминает руки, смертельно грустно улыбаясь. на мина поглядывает мельком.

— чего вылупился? — грубо спрашивает, напяливая слетевшие в пылу возни тапки. — нравлюсь?

— нет, — чонгук съезжает по стенке вниз, ссаживаясь на пол. — терпеть тебя не могу.

— взаимно, — мин хватает какую-то не совсем сопливую салфетку, громко сморкаясь в нее. чонгук брезгливо кривится. — жрать хочешь?

чонгук снова шары свои таращит. не верит, хотя понять его можно — только что пиздили, а тут еды предлагают. но чону бы веры: в себя, в других. в то, что если вдруг он скажет чимин, что она ему нравится только как друг — а от чонгука изредка всплывали такие кораблики правды, — то ничего кошмарного не случится.

медленно кивает, и только после этого юнги уходит за веником, чтобы прибраться.

— иди умойся сначала, — только и кидает он. — ванная знаешь где.

чонгук послушно угукает, теряя всю свою язвительность и противность. сейчас это просто слишком несчастный человек в его квартире. который является причиной погрома этой самой квартиры, но это ничего. у чонгука денег достаточно — в долгу не останется.

юнги впервые не чувствует наслаждения от послушания и податливости. от власти. как бить лежачего или юродивого, ей богу.

они сидят на маленькой кухне с желтым светом — вечереет. юнги завернулся в одеяло, потому что озноб. чонгук сидит напротив, сложив руки на коленках под столом. как нашкодивший ребенок, честное слово.

— чего хочешь? повешенную мышь или самый жирный бургер из ближайшей забегаловки? — гундосит парень. — ты платишь, разумеется.

— я не ем жирное, — тихо подмечает чонгук.

юнги его сразу же передразнивает, кривляясь.

— ты не ешь жирное, дурак потому что. значит я ем, а ты — повешенную мышь. или смотришь.

чонгук ничего не отвечает, опухший от их драки — юнги, наверное, такой же. но приехавший заказ послушно оплачивает и беспрекословно наворачивает, лежа под боком, когда они включают какой-то сериал на старом миновском ноуте.

— устал я от перепалок с тобой, — шепчет чонгук ему в ребра, думая, что юнги задремал.

сердце бьется ровно, размеренно, наверное, как будто он спит. но мин, не открывая глаз, спокойно спрашивает:

— зачем тогда напрашиваешься? я же не иисус, чтобы прощать всех и каждого.

чонгук вздрагивает, а затем смеется тихо со своим: «бля, так и думал, что притворяешься».

— а разве не ясно? — задерживает дыхание как будто.

— ясно на небе, а ты мне словами скажи, — раздраженно буркает мин.

— я не гей, — говорит чонгук. юнги его перебивает:

— начина-а-ается, — и еще глаза закатывает вдобавок.

— я не гей, — упрямо повторяет лежащий на его груди парень. диван узкий и им приходится лежать друг к другу слишком близко. — и не выношу тебя и твое существование, в принципе, — интонация не опускается, словно он не договорил, но юнги опять вклинивается:

— спасибо, чувак.

— блядь, дослушай же. сам ведь спросил.

— ты не гей и меня не выносишь, я понял. но? — с нажимом.

— игнорировать тебя почему-то не получается. ни сердцем, ни мозгами.

юнги молча пытается распилить потолок глазами. бормочет:

— что ж, чонгук. ты влип.

— ага, — несчастно.