Лес медленно облачался в осенние одежды, будто примерял бальный наряд — так сядет или нет? Добавить ли чуть золотого… красного, пожалуй. Бертран ступал по топкому, скользливому ковру из палых листьев. Тяжесть двух зайцев на плече напоминала о том, что день прошел не зря. Солнце начищенным щитом висело низко над горизонтом, добавляя сияния листве. 

У замка было непривычно людно — целых три чужих лакея толклись у входа. Гербов не было видно на карете. Бертран поднялся на крыльцо поспешно, изнутри неслись крики, до ужаса знакомые. 

— Агнес! — воскликнул он, увидев гостью. — Как вы посмели, мадемуазель, явиться в этот дом без приглашенья?!

Жизель с Мари стояли, вцепившись друг в друга, алые то ли от злости, то ли от стыда. Что им безумная наговорила?

— Моя любовь! — мадемуазель заломила руки. — Прости, но я пришла тебя спасти! Пусть даже силой…

— Ты бредишь, — он злобно швырнул добычу на ближайший стол, лишь когти звякнули.

— Эта дама говорит, что видела… — вступила Жизель, глотая через каждые полслова. — Тебя… в сношении с мужчиной, — она сложила руки в молитвенный замок. — Брат, прогони ее скорей, мне больно, мне нехорошо… такое слышать о тебе!

— Оставь истерику, сестра, — встряхнула ее Мари, усаживая в кресло у очага. — Немало злобных языков на свете! Что, перед каждым так дрожать?! Приди в себя!

— Бертран, — Агнес простерла руки к нему, он отступил, ошеломленный. — Прошу, внемли гласу рассудка. Не отвергай меня. Ты не сможешь! Не теперь! — в ее глазах плясало торжество.

— Из какой выгребной ямы ты добыла эти сплетни? — спросил Бертран, садясь на стол. — За оскорбление такое я могу велеть выдрать тебя мокрой веревкой там, где держат скот, и мне плевать, девица ты или кавалер!

— Стерплю любое от тебя. Но сведения точны! Не отпирайся. Мне велели рассказать все графу, но вместо этого я пришла к тебе. Хочу спасти, не погубить!

— Ступай, — расхохотался Бартран. — Твое безумие известно всем, граф не поверит никогда в такую чушь.

— Есть еще свидетель благородный, — глухо сказала чертовка, сверкая темными глазами. — Его словам поверят.

Бертран невольно отшатнулся. Вспомнил угольные глаза в тени кареты… 

— И кто же этот тайный недоброжелатель, готовый оклеветать кого попало?! — предательски сжималось горло, едва не пали жертвой спазма последние два слова.

— И даже не один! Но называть имен не стану.

— Тогда угрозы — лишь слова пустые! Назовите хоть одного, мадам.

— Шевалье Франсуа Леже! — воскликнула Агнес.

Если бы молния в тот миг расколотила неф, Бертран оглох бы так же.

Тут вошел Керт, увидев гостью, кинулся к Бертрану. Тот замер у стола, не в силах сделать ни жеста. Агнес, увидев слабость жертвы, подползла поближе:

— Прошу, любимый, не противься судьбе, начертанной самими небесами. Ты мой, и мой навечно будешь… Женись, и ты очистишь свое имя, я позабочусь обо всем, клянусь — более ни крошки золы не упадет на светлый герб Монфор. — она оглянулась, — И здесь мы сделаем богатый дом, повесим гобелены, устелим пол не тростником, но шкурами.

— Нет, — голос сел так, как будто миг назад был сорван воплем.

Агнес, оторопев, подняла брови к жемчужинам, свисающим со лба.

— Но… если ты не согласишься, мы… они тебя погубят!

— Пусть так, — Бертран вобрал губами воздух. — Но лучше умереть от руки палача, чем от отравленного поцелуя жабы. Вон! — схватив несчастных зайцев, он швырнул их в мадемуазель. Та завизжала. — Вон из дома моего!

Керт бросился наперерез Агнес, что метила ногтями в лицо хозяину. Сам получил следы, как от обозленной кошки, но не пустил — и хорошо: Бертран бы не смог держаться более ни мгновенья — свернул бы шею, лишь окажись Агнес на расстояние руки. Спустя мгновение в залу вбежали лакеи. При виде Керта, обнажившего кинжал, и де Монфора, отступили; схватили госпожу и повлекли, захлебывавшуюся пеной, к карете. Не впервой, видать, им было заниматься такой работой.

Бертран сел на колени, думая поднять зайчишек. Да так и остался.

— Мой господин?

— Бертран?

— Мой брат… Взгляни на нас. Что это было?

Он не мог выдавить ни звука, лишь головой мотал, как мул, угодивший в осиное гнездо.

— Жизель, неси крепленого вина, неси отвар в коричневом горшке. И быстро!

— На Э, — он судорожно рассмеялся. — Его зовут Этьен. — и замолчал, закрыл лицо руками.

Когда вокруг закончились невнятные переговоры, суета и мельтешенье, рядом кто-то опустился. 

— Шевалье де Монфор… Вы так и будете сидеть тут на полу? Мадемуазель ждут вас у очага.

— Зачем?

Керт вздохнул.

— Вы хотите, чтобы я отругал вас за ребячество? Ну право… Идем. Если вам станет легче — для меня это не новость. Я ваш оруженосец и правая рука — и хочется думать, что выбрали меня не за глупость и слепоту. А вы не так осторожны, как думается вам, — вздохнул. — Я не сужу вас. Все мы грешны так или иначе. Питье нагрелось, госпожа Мари уже делает мне угрожающие знаки, чтоб я тащил вас на плече, но вы тяжелый. Пощадите?

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

Причудливо изогнувшись, аллея привела к запертым воротам с вензелем. Привратник кивнул, открыл и передал прошенье сейчас же говорить с месье бароном. Мраморные ступени были начищены до блеска, будто специально, чтоб подчеркнуть потрепанность сапог, ступивших на них. Просторный двор сиял чистотой, в округлой водной чаше посреди виднелись рыбки. Светлые стены покрывал ковер из облетающего винограда. Едва Бертран вошел во двор, как выскочили из боковой двери четыре пса, и каждый ростом с доброго теленка. За ними показался и хозяин.

Сверкнули радостью любимые глаза, и тонкие морщинки лучами ринулись к вискам. Одно пожатье за плечо, пожатие руки с едва заметной теплой лаской пальцев: "Я тосковал".

— Поверь, я рад, однако сердце не на месте. Зачем приехал?

— Ты прав, примчался я не от одной тоски. Дело не терпит отлагательств, — Бертран оглянулся, поискав глазами оруженосца. Не найдя, расслабился немного. — Нам нужно переговорить вдали от лишних глаз, ушей, и срочно.

Барон провел нежданного гостя в свой кабинет и выслушал все, сурово сдвинув брови, бледный, немой от ужаса иль ярости — неясно. Он долго молчал, глядя на световые пятна, медленно ползущие по плитам пола.

— Я взял его к себе ребенком, из жалости к сиротству, вырастил. Поверить трудно. Не в то, что осудил за грех — а в то, что за спиною вероломно решил примкнуть к врагу.

— Но кто наш враг?

Этьен покачал головой, открыл ящик стола и протянул Бертрану письмо с печатью де Роганов.

Тот ощутил, как сперло дыхание в груди:

— Здесь целый заговор… Но кто же во главе? Графиня?

— Виконт. Подлец добьется своего — он получил в свое распоряженье то, чем сможет ударить раз — и наповал. Главное — бить точно.

— Отчего ты так уверен?

— Мой паж, Анри, заметил, как Франсуа беседовал с оруженосцем Дрюйеса. Невинно, если рассматривать отдельно от остального.

— Возможно, не виконт, а два виконта, — задумчиво сказал Бертран. — То, что мне поведал Керт, дополняет неприглядную картину.

— Но доказательств недостаточно. Пока бесспорно не доказана вина, все будет лишь доносом столь же низким как тот, что написали на нас.

— Что нам делать?

Этьен облокотился на стол и замер, вперившись в узорные мраморные волны.

— Не думаю, что Франсуа посмеет выполнить угрозу: он пострадает первым. Кто захочет взять к себе запятнанного столь низкой сплетней? К тому же доносчика. Мы висим на волоске, но и его положение крайне незавидно.

— Он сам себя в него поставил. А нам, выходит, нельзя парировать удар, не уронив достоинства? Несправедливо!

— Знаю. Иди сюда, — барон обнял Бертрана, согрел дыханием волосы.

— Выходит, остается только ждать? Нет хуже ничего! — он отступил, охваченный желанием сражаться — пусть и с тенью.

— Мы понадеемся на милость Богородицы. Быть может, еще успеем что-нибудь узнать, чтобы предостеречь Его Сиятельство.

Дверь открылась, и вошла степенно женщина, с седыми волосами, уложенными в кольца на висках. Увидев Бертрана, склонившегося в вежливом поклоне, улыбнулась, протянула слегка морщинистую, мягкую руку для поцелуя.

— Баронесса, большая честь наконец увидеть вас. Мне господин барон рассказывал лишь доброе о хозяйке д'Аркур.

— Мадам, позвольте представить вам шевалье Бертрана Де Монфора.

— Прошу, месье, пожалуйте к столу. С дороги вы устали и верно, готовы съесть вола, а муж мой только поит вас вином.

— Однако превосходным!

— Идемте, предложите даме руку. Вот так. В погожий день мы накрываем ужинать в саду.

Бертран немного опасался, что в этом доме царит чопорная строгость, однако был рад разочароваться. Баронесса приветливо расспрашивала гостя, не скрывая любопытства, рассматривала. Девочки сначала стеснялись, но потом набрались смелости вести Бертрана показать имение — и в нем свои сокровища, конечно. 

Когда солнце покатилось к земле, Этьен нашел их в загоне для мула. 

— Тебя спасти? — шепнул в ухо.

— Не вздумай! — и громче: — Они прелестны.

— А как же Кики? — спросила Флоранс.

— И он прелестен тоже, без сомнений. Никогда не видел столь красивого и умного мула.

Эстер все теребила в руках ленточку, вынутую из волос, украдкой поглядывая на гриву, которую они все вместе только что чесали. 

— Вернемся в дом, — велел барон, — уже становится прохладно.

— Погодите, — сказал Бертран. — Я, думаю, Кики не возразит, если его мы с маленькой Эстер слегка украсим. Не каждому мулу честь выпадает носить ленту, подаренную прекрасной дамой, — он поднял девочку, позволив дотянуться до гривы и вплести туда зеленый шелк.

Она счастливо улыбалась. Как мало нужно детям!

— Как ты понял, чего она хотела? — озадаченно спросил Этьен, когда дочери унеслись вперед. — Право, я снова, кажется, ревную, вот только не тебя — к тебе!

— Я рос меж двух сестер! Научен, словно мул, и не таким финтам.

Вечером Бертран пришел было в приготовленную спальню, однако нашел ее холодной и пустой. Удивленный, отправился к барону. Там на полу лежали псы, добродушно вывалив из пасти языки; пылал камин и на сундуке в изножье были сложены все вещи шевалье. 

— Я ведь говорил, что Катерина знает. — Этьен, снимавший камзол, оглянулся. — Располагайся.

— Что она сказала?

— Ты ей понравился. Она настаивает, чтобы ты привез к нам как-нибудь сестер.

— Я странно чувствую себя, — Бертран несмело сделал несколько шагов к окну, присел, погладив собаку, немедленно перевернувшуюся пузом кверху. — Мне непривычно вовсе не таиться.

— А дома?

— Дома, — Бертран печально улыбнулся, почесывая пса. — Не знаю, хуже или легче: Жизель то обнимает меня, то рыдает, едва увидев, а Мари не плачет, но всерьез надеется найти лекарство от недуга. Прислуга отмахнулась, как будто им сказали, что я надел два сапога наоборот. Керт… — он вздохнул. — С ним спокойно. Как всегда.

— Так выглядит истинная преданность. Я рад, что у тебя славный оруженосец.

— Зато у тебя есть весь я, целиком, — Бертран подошел, игриво толкнул его в плечо. — Так пользуйся!

Легли в кровать, Бертран таскал с серебряного блюда виноград.

— Что ты все вздыхаешь?

Барон ответил:

— Мое спокойствие не искренно, внутри я так же смущен, как ты, распоряжением Катерины. Не знаю, чем заслужил такое снисхождение.

— Что ж, мы с тобой вместе выполнили список добрых дел, что перечислены в Писании, — рассмеялся Бертран, — Голодного ты накормил, и жаждущего напоил почти допьяна. Одел нагого, — он оттянул рукав халата. — И принял странника в свой дом. А я же, в свою очередь, пришел с визитом к заключенному, и навестил больного… любовью, — он сорвал с губ краткий поцелуй. — Не спорь — ведь я — твое лекарство.

— Твое смешливое богохульство границ не знает! — барон излишне пылко возмутился, впрочем, улыбки сдержать не смог.

— Так установи мне границы, — Бертран взглянул сквозь томно прикрытые ресницы.

Этьен сглотнул, огладил взором от головы до пят.

— Я не могу. И не хочу.

Бертран, смеясь, поймал его в объятия.