Широкий каменный мост, украшенный узорами и величественными статуями, теснился от путников и груженых телег. Торговцы в расписных плащах, торопившиеся попасть в город до начала ярмарки, переговаривались между собой, ругая стражников и их излишнюю осторожность, дети бегали друг за другом, не обращая внимания на гневные возгласы взрослых. Одинокие странники с жалкими пожитками за спиной восхищенно разглядывали старый город: виднеющиеся вдалеке крышы городских зданий, редкие деревья, стыдливо скрывающие зелень за тонким покрывалом утреннего снежка. Луна, мирно дремлющая на темном небесном покрывале, окутывала сиянием все вокруг, начиная от хлипких лачуг бедняков, теснившихся недалеко от канала, заканчивая возвышающимся величественным собором из белого камня.

Снежинки кружились, падая на выцветшую от долгого странствия ткань плаща. Саливан, бродяга из неоткуда, пересёк мост и ступил на землю богов и людей. Пробиться на главную площадь было невозможно: всюду сновали люди. Проталкиваясь вперёд, парень то и дело по-свойски задевал их плечом, но гнева столь наглое поведение не вызывало. Напротив, жители сами охотно пропускали гостя, лишь изредка кидали косые взгляды и посмеивались, глядя на потрепанные одеяние и скромные пожитки. В отличие от его родного дома, морозной и неуютной колыбели отверженных, Иритилл Холодной долины был добр и приветлив к любому, кто ступил на его вымощенные камнем дорожки.

Вырвавшись из цепких лап толпы, юноша наконец-то вдохнул полной грудью. Остановившись около фонтана, Саливан завороженно таращился на белокожих и изящных, словно мраморные изваяния, жителей, занимавшихся привычной утренней рутиной. Рыбак раскладывал на прилавке свежий улов, мясник разделывал свиную тушу, а его помощник нанизывал сочные колбасы на крюки, торговцы бренчали побрякушками и зазывали покупателей, нищие, гремя жестяными банками, просили милостыню. Внимание путника привлекла необычная картина: пожилая женщина с морщинистым лицом и хищным взглядом наставляла группку юных дев, прежде чем позволить им прогуляться по рынку. По одинаковым одеяниям и суровой надсмотрщице, не сводившей с них взгляд, Саливан догадался — все они принадлежат к ордену Белого Пути, а девушки, по всей видимости, готовятся стать хранительницами огня. Во время странствия он много слышал о девах в черном, незрячих служанках, чей долг поддерживать угли, но даже не надеялся встретить учениц.

Задержавшись недалеко от скинувшего капюшон юноши, девушки шепотом переговаривались. Саливан заметил непривычное внимание к своей персоне и впервые за много лет улыбнулся. То был не вымоченный страхом и безысходностью оскал, а настоящая искренняя улыбка, идущая от самого сердца. Парень весело помахал будущим хранительницам, не обращая внимания на гневный взгляд воспитательницы. Девушки смущенно захихикали, а самая смелая из них помахала ему в ответ. Саливан расправил плечи: раньше он и не мог подумать, что в пыльном дорожном одеянии со спутанными волосами и перепачканным золой лицом, он может понравиться кому-то. Вовремя подоспевшая монахиня, загородила воспитанниц и, бубня под нос, уволокла подопечных подальше от непонятного странника. Юноша ничуть не расстроился, напротив, в нем пробудился азарт. В городе не так много последователей Белого Пути, так что найти смелую воздыхательницу не составит труда. Саливан вертел головой, но не для того, чтобы насладиться великолепием серебряной обители. Он искал место, где ему удастся отдохнуть после длительного путешествия и привести себя в должный вид.

Пронзительный удар колокола пробудил и без того оживлённую толпу. Смеясь и переговариваясь, горожане бросили все дела и, как единый организм, хлынули на вымощенную камнем улицу. Поражённый такой резкой переменной, юноша замер, но людское течение подхватило и его. Саливан вовсе не желал подчиниться воле бездумной толпы, но ноги сами несли его по замерзшим ступеням, а подгоняющие толчки не позволили свернуть со знакомой горожанам тропы. Людской поток остановился возле расписных ворот, таких громадных, что приходилось задирать голову, дабы разглядеть узор целиком. Вокруг повисла гробовая тишина, которую развеял пронзительный колокольный перезвон. Ворота со скрипом распахнулись, впуская жителей внутрь собора. Внутреннее великолепие храма услаждало не меньше, чем внешнее, а в глазах путника стеклянные витражи, изящные колонны и величественные арки, отражаясь от зеркального пола, превращались в произведения искусства.

Саливану ни разу не доводилось присутствовать на службе, тем более находится в первых рядах. Юноша, не мог отвести глаз от кристально-белых, как заснеженные вершины горных пиков, сутан клириков. Служки в холщовых робах с почтением на лицах прислуживали адептам высших рангов, а те в свою очередь преклонялись перед архидьяконом — сгорбленным старцем в расписанном узорами в виде языков пламени золотом одеянии. Путник, сам того не осознавая, стал свидетелем божественного таинства. Он кланялся вместе со всеми, возносил хвалы Гвину и прочим богам, чьи имена слышал лишь единожды, вторил молитвы, не осознавая смысла возвышенных слов. Но даже притворяясь набожным человеком, юноша светился от счастья: наконец-то он, изгнанник, стал частью мира, пусть и небольшого, ограниченного стенами храма. Его одухотворенный облик радовал прихожан, и глядя на бродягу, случайного гостя, вместе со всеми воздающего хвалы Эре Огня, любой из присутствующих ещё раз убедился — вера в Первое Пламя теплится в сердце каждого!

Удар все того же колокола ознаменовал окончание литургии. Жители, хоть и увлечённые мессой, встрепенулись и торопливо покидали собор. Один лишь Саливан не спешил. Игнорируя любопытные взгляды, он прохаживался вдоль алтаря, изучая оставленные после служения принадлежности: священные тракты Белого Пути, канделябры и чаши с источающими тепло тлеющими углями. Среди пышущей жизнью толпы холод обходил Саливана стороной, но стоило ему остаться одному, как морозные пальцы проникли за тонкую ткань прохудившегося одеяния. Недолго думая, юноша, вытянув руки, принялся согревать окоченевшие пальцы над углями одной из чаш. Тепло, поднимающееся от жаровни, заставило холод отступить, но тревога, пробудившая в одиночестве, нахлынула вновь.

 — Это не нарисованный мир, — медленно втягивая воздух, буркнул путник, — здесь все будет по-другому.

Небрежно брошенные слова не ободрили его. Как бы не успокаивал себя Саливан, как бы не пытался прийти в себя, воспоминания юности прочно засели внутри, сковывая плоть, словно ледяная глыба.

— Служба закончилась. — Тихий голос заставил юношу вздрогнуть и испуганно обернуться.

Странник ожидал увидеть кого-угодно: священника в золотистой сутане, вернувшегося за оставленным трактатом, мелкого служку, старуху-воспитательницу и даже ту смелую девчушку-хранительницу.

— Следующая будет лишь вечером. Колокол оповестит тебя. А пока уходи.

Не веря глазам, Саливан моргнул ещё раз. Перед ним стоял юноша в сутане клирика, ослепительно белой и внушающей благоговейный трепет. На тонком бледном лице переливался иней, а глубоко посаженные глаза глядели на бродягу без капли сожаления.

— Мне некуда идти. — смущённо выдавил путник, пытаясь спрятаться от бледных глаз, так и продолжавших буравить его насквозь.

Клирик молчал. Саливану казалось, он внимательно изучает его прежде чем вынести вердикт.

— На главной улице есть трактир, — все так же тихо произнес тот, — хозяйка задешево сдает комнаты путникам, вроде тебя. А если добавишь пару монет, она накормит и напоит как следует.

— У меня ничего нет.

Слова давались Саливану тяжело. Он никогда не чувствовал себя настолько неудобно. В нарисованном мире — месте, где бушуют снежные бури, а всепоглощающий холод раздирает плоть — так и не прижились позолоченные железки. Жители, если хотели что-то получить, просто обменивались между собой, не тратя ни время, ни ценный металл на такие мелочи. Но здесь другой мир, и эти мелочи определяют всё.

— Тогда ступай в ночлежку. Она внизу у каналов. Правда… — клирик на мгновение умолк, словно собираясь с мыслями, — лучше не суйся ни в ночлежку, ни в каналы. Ты слишком хорош для этого места. Местные бедняки захотят ограбить тебя, а как только узнают, что перед ними такой же нищий, не задумываясь, помнут тебе крылышки. Ну а после — убьют.

Щеки Саливана порозовели. Он даже не понимал из-за чего. Вид благородного клирика в белом, прислуживающего на божественном таинстве, а затем без капли стеснения рассказывающего об омерзительной составляющей любого города, вызывал противоречивые чувства. Что все это значит? Почему он так спокойно говорит об этом? И почему смотрит так же, как та девушка с площади? Кроме кровососущих мух или постельных клопов, тоннами липнущих к склизкому телу, в картине никто не воспринимал Саливана всерьез. А здесь, в этом новом мире уже второй встречный видит в нем нечто прекрасное, из-за чего могут убить и обесчестить.

— Позволь мне переночевать в храме. — Дрожащим голосом выдавил Саливан, но, взяв себя в руки, повторил просьбу куда увереннее.

Глаза клирика округлились:

— Что? В соборе не должно быть посторонних. Если архидьякон узнает, то накажет нас обоих. Я… я не могу так рисковать!

— Прошу, не выгоняй меня!

Упав на колени, юноша рыдал, цепляясь за подол белоснежной сутаны прислужника. Саливан все же надеялся, что его стенания растопят холодное сердце, но ни мольбы, ни слезы не тронули адепта.

Пришлось подчиниться. Бесцельно слоняясь по заснеженным улочкам, странник видел гниль и грязь, нарывами выглядывающую сквозь пушистый снежок. Город, казавшийся дружелюбным, перестал быть таким. Теперь перед путником предстало чудовище с развернутой пастью, пожирающего любого, попавшего в его сети. Приветливые горожане, спешащие по своим делам, рыцари в дорогих доспехах, стерегущие покой простого люда, торговцы побрякушками и даже невинные девы-ученицы — все они лишь заперты среди холодного мрамора. Только бедняки, показавшиеся парню несчастными заложниками судьбы, на самом деле вполне неплохо ужились с монстром. Юноша бродил до самого вечера, и когда ударил колокол, первым бросился к соборным вратам. На службе парень следил взглядом за знакомым клириком в белоснежной сутане. Тот с серьезным лицом прислуживал архидьякону, подавал и уносил ритуальные предметы, но, заметив в толпе нового знакомого, изредка поглядывал в его сторону.

После литургии Саливан тотчас бросился к нему и первым нарушил молчание:

— Я могу работать. Могу служить. Буду делать все, что скажешь…

Прислужник велел тому замолчать:

— Нет. Ты не слуга.

Ответ не удовлетворил парня, и он насел на клирика с удвоенной силой:

— Тогда приюти меня в долг. Заработаю немного монет и расплачусь. Только не бросай меня на произвол судьбы.

Саливан так и не понял, что заставило беспринципного служку изменить решение, но тот все же сжалился и позволил путнику переночевать. Даже согласился разделить с ним трапезу. Жрец привел его в каморку с скромным интерьером. Путник сразу догадался, именно так живут прислужники Белого Пути, но новый знакомый пояснил — отдельные комнаты, пусть даже маленькие и скромные, положены лишь отличившимся слугам. Низшие клирики и новобранцы довольствуются общими спальнями, где спрятать тайного посетителя не так то уж и просто.

— Здесь тебя никто не найдет, — голос клирика, все такой же тихий и спокойный, в безмолвии казался громче обычного, — ключ есть только у меня. Можешь остаться, но при одном условии: ты не будешь шуметь, богохульствовать и мешать мне совершать ночные бдения!

— И в мыслях не было! — улыбнулся Саливан, ещё раз кланяясь своему благодетелю.

Соорудив некое подобие покрывала из соломы и рваного одеяла, юноша закинул его в угол комнатушки и, закутавшись в нем, внимательно наблюдал, как клирик совершает вечерние процедуры. Парень молчал, боясь, что бессмысленная болтовня заставит праведного жреца изменить решение. Единственное, о чем он осмелился спросить — это имя своего спасителя.

— Олдрик. — произнес клирик, отворачиваясь.