Туша огромного монстра - "это не монстр, неужели ты не видишь" - кривой иглой вонзилась в голову мысль, исторгнутая подсознанием - выглядела до боли знакомо. Сильнее всего Велиру хотелось, чтобы это оказалось еще одно агрессивное порождение, что-то живое и злое, что-то, что попытается их убить - или пусть трусливо сбежит, пусть вдохнет, пусть зашевелится.

Пожалуйста, пусть она зашевелится.

Плечи Константина расслабились, напряжение покинуло готовые к бою мышцы - а Велира начинало трясти, захотелось толкнуть его в эту широкую спину: сделай что-нибудь, я молю тебя, сделай хотя бы вид, что она жива.

Мир перед глазами покрылся крошевом, белым шумом, словно рассыпали манку, словно пошел злой мелкий снег.

-- Велир? -- Он услышал Константина как сквозь буран и грозовые облака, в какие можно попасть только ближе к горным вершинам.

Ладони тряслись. Ноги подкашивались, как у разболтавшейся шарнирной куклы.

"Нет, нет, это нечестно" - он закусил губу, обходя Константина, - "такая сильная нервотрепка, и только в мою сторону, и в первый день моего с ним знакомства - это нечестно, так нельзя, ты что, не понимаешь?"

Возможно, уже в этот момент он негромко заскулил - раненым бездомным щенком, которого жестоко пнули прямо в сугроб, которого никто не вытащит и не согреет в горячих, как у Константина, ладонях.

Она была трехцветной. Дракон - точнее, драцена - небольшая, совсем юная по драконьим меркам, лежала, поджав под себя лапы - будто спала. На непослушных ногах Велир подошел ближе, и прекрасно осознавая, что нельзя этого делать, что он этого себе не простит - и что не простит, если не сделает, - запустил руки в шерсть.

Он ждал привычной гадкой осклизи, но нет - шерсть была мягкая и пушистая.

У горла слезы встали комком, и тут же смерзлись в снежок, кусок льда, который не вырыдать и не растворить в виски - может, если только выкричать.

Его колотило.

-- Я думал, они должны быть с чешуей... -- Слова Константина на секунду привели Велира в чувство - там, откуда он родом, эта фраза - спусковой крючок, после которой неизбежно хочется начать объяснять, подначивать, хвастаться - но сейчас от этого стало только горше.

Через силу он выдохнул, громко, хлюпая, втянул воздух носом - набраться бы сил прогнать Константина, не смотри, не надо, ты и так видел слишком много

я больше не вынесу

того, что видеть тебе было не нужно, хотя бы не сейчас - нельзя узнавать человека сразу с изнаночной стороны - но выгонять его в этой муторной сумятице здания равносильно самоубийству.

Велир и не против, но Константин без него не выберется.

Ему кажется, что от драцены веет теплом и пахнет

домом: надвигающейся метелью и свежевыпавшим снегом, холодным разреженным воздухом, еловыми лапками и свежей выпечкой, и куриным бульоном, и многоцветным разнотравьем, и горячей от солнца землей, хотя на самом деле просто

горечью; пахнет кожей и аптечными травами.

Он готов зарыться в шерсть лицом; завыть; он почувствовал, как по лицу струится горячее - только это больше не кровь, это - ему так стыдно - слёзы.

Руки сжимаются в кулаки до боли, отзываются сочувственно старые шрамы. Его сгибает напополам, ломает, как юное деревце бурей.

Если и кричит, то не слышит собственного крика.

А дальше с ним случается то, что случалось со множеством магов до него - и случится со множеством магов после.

Магия - ей неоткуда браться, его резерв пуст, его резерв - разбитая чаша, - наполнила тело до краев, словно морской прилив, от макушки и до кончиков пальцев рук и ног, и он чувствовал, как она гудит внутри. Это не было нежное золотистое тепло, какое приходит вслед за желанием помочь, приласкать, рассмеяться - это был жар, белый, раскаленный, это была вспышка, дальняя зарница, гром - жар, какой сметает цветущие сады и живые леса превращает в сухие степи, жар, который способен выжечь чуму из целого города.

Это – Сила.

Он вспыхнул - отчаянно и ярко, и скорее всего сорвался на крик, и зажмурился от боли, с какой магия терзала его тело. Он думал об одном - не задеть Константина, и плевать, плевать, плевать на всё остальное.

Гори оно синим пламенем.

Сердце в груди уже не трепетало и не дрожало, оно судорожно сокращалось, спешило, опаздывало; легкие лихорадочно тащили и выталкивали воздух, и он думал - у смерти есть две причины: острая сердечная недостаточность и острая дыхательная недостаточность, которая его?

Спустя пару минут он понял - ни одна из них.

Он продышался, снова забилось сердце, осталась только боль - ослепительная, яркая, как первый снег перед глазами, черная, вязкая, тягучая - патокой от носа к губам.

Когда он снова смог видеть, перед глазами была всё та же лестничная клетка - пустая. Без тела драцены, без мха и наростов на стенах, просто подъезд обычного дома. Стало даже немного светлее.

Константин стоял там же, где раньше, и выплеск его никак не зацепил - разве что взлохматил волосы. Он посмотрел на него, и в одном отсвете в разноцветных глазах можно было прочесть: "Ты совсем охерел, так нельзя, а если бы меня зацепило?"

-- Ты цел? -- Его слова вдруг наполнили тишину пространства, почти что прокатились эхом.

-- Ну нет, это мой вопрос.

Звучал Велир так, будто бы почти сорвал голос.

-- Мы, вроде, только что договаривались так не делать. Так и привыкнуть недолго, -- Константин говорил так, что Велир почувствовал себя школьником, которого сейчас будут ругать за разбитую чашку, пропущенный урок, поднявшуюся температуру...

И снова сорвался на крик:

-- Идите нахуй, Константин! Идите, блять, к черту!

Велир где-то нашёл силы швырнуть в него рюкзак - Константин легко поймал его, как мячик - не почувствовав тяжести, и крадущейся, какой-то звериной даже походкой, приблизился к Велиру. Тот вздрогнул; непослушные, влажные от пота кудри упали на лицо.

-- На, держи. Попей, умойся - полегчает. -- Константин протянул ему термос; несмотря на покровительственную окраску слов, казалось, реакция Велира его ничуть не смутила - в низком голосе сквозило что-то вроде заботы.

"Ну да, конечно" -- Мрачно подумал Велир, -- "Он без меня отсюда не вылезет, а если и вылезет, его выебут за то, что просрал владельца".

Когда он сделал пару глотков воды и обтер лицо, стало ясно, сколько дряни на нем было: кровь, пот, жалкие бороздки слёз... Ему полегчало, и одновременно с тем - накрыло жгучим стыдом.

Константин присел рядом, прижался спиной к стене. В том, как ссутулились его плечи, как вытянулись ноги, чувствовалась накопившаяся усталость. После всплеска тишина вокруг стала безжизненной, стерильной - больше ничего, кроме Константина, не пульсировало и не шевелилось.

Константин опустил руку в карман пальто и выудил оттуда сигарету - удивительно, как она не сломалась и не помялась. Велир думал, сейчас он закурит сам - вот уже вспыхнул огонек на кончиках грубых пальцев, и по бесцветным стенам заплясали рыжие отсветы - но он протянул сигарету Велиру.

Велир взял, и охотно, почти что жадно, наклонился к этим рукам с танцующим в них огоньком. Его отпустило - будь у него возможность сейчас выпить кофе, он стал бы самым счастливым магом в этом здании.

-- Спасибо, -- сорвалось с его губ, сухих, воспаленных, хрипотой и дымом, и в ответ он ждал мягкого: "Пожалуйста, Велир", но услышал другое:

-- У тебя что, резерв расколот?

И всё-то он разглядел, сволочь такая. Видимо, вода и слезы смыли краску с тех участков ресниц и бровей, что навсегда остались белыми, как снег и дальние зарницы. Пришлось отворачиваться, чтобы укрыться от взгляда этих разноцветных глаз.

-- Это важно?

-- Да. -- Тон Константина не требовал возражений, он жестко чеканил слова. -- Такие фокусы могут тебя убить.

Хотелось бросить то ли обидное и грубое, то ли честное и объективное: "Вам-то что?", но Велир вовремя закусил язык, буквально - вцепился зубами в нижнюю губу. Выступили солоноватые капельки крови.

-- Зачем закрашиваешь побелевшие волосы?

-- Зачем вы задаете так много бестактных вопросов?! -- Обернувшись рьяно, Велир почти что уткнулся кончиком носа в нос Константина; почти что прошипел: -- затем, чтобы всякие придурки, вроде вас, не пялились.

Его не смущала ни белая прядь в кудрях, ни участок ресниц и бровей, что навсегда остался белым. Но люди неизбежно пялились, маги, которые понимали, что это значит - если им, как Константину, хватало наглости - задавали вопросы. А Велир не любил ни внимания, ни вспоминать день, когда он лежал в снегу, ослепленный болью, еще верил в то, что за ним вернутся и ему помогут; и снег понемногу набирался темным...

-- Извини, извини, -- Константин почти что мурчал, как кот, добравшийся до сметаны - он не чувствовал вины, он был, сука, доволен. -- Нечасто встречаешь мага, который такое пережил. Подожди, -- брови его чуть дрогнули, и продолжил он уже с улыбкой: -- Да, у тебя тоже гетерохромия.

Это не был вопрос, это было утверждение. После раскола в озере карих глаз появилась янтарно-изумрудная вспышка, искра, почти что незаметный осколок цветного стекла - кажется, до Константина никто и не обращал на это внимания.

И Велир не понял, почему, но ему захотелось не взъерепениться, а вымученно улыбнуться - то ли дело было в искреннем тепле, просквозившем в этом "тоже", то ли...

-- Это тоже последствие раскола. -- Тихо сказал он - казалось, что если он этого не пояснит, то обманет Константина, который, видимо, решил, что наконец-то нашел что-то на себя похожее.

Константина это совсем не смутило и не расстроило.

Велир потеребил посеревшие за то время, что он лазал по зданию, рукава рубашки. Они напоминали о том, как он сейчас выглядит - здание потрепало его, вывернуло наизнанку, как забытую плюшевую игрушку (которая, кажется, вот-вот могла бы попасть в чьи-то теплые руки хотя бы ненадолго, если бы ее не распотрошили, не показали в неприглядном свете).

Внутри тянуло - холодно и тоскливо, будто в нем зияла дыра, которую забыли зашить.

Они пошли дальше – несмотря ни на что, нить всё ещё тянулась вдаль, сверкала и переливалась перламутром.

-- Я думаю, это «нервотрепка». -- Сказал Велир в какой-то момент; голос его слился с тишиной, растворился в ней, не оставив следа - но Константину удалось его расслышать.

Константин нахмурился, поджал губы – казалось, слышно было, как мысли его то ли засуетились, зашелестели лапками, то ли заскрипели шестеренками.

— Разве «нервотрепки» – это не лёгкие артефакты? — Самодовольной, да хоть какой-нибудь уверенности в речи Константина больше не было; он задумчиво потёр, почесал почти что шею. — Игрушечные, так, просто побесить кого-нибудь...

Велир искал подходящие слова – кончики его пальцев пробежали по лицу, мазнули по губам, замерли на переносице, чуть не сбив очки.

— Нет. Ими устраняют конкурентов и нелюбимых супругов, зная, что серьёзного наказания за это не будет.

Использовать такие было легко, просто закинуть предмет в ящик стола, вручить, как подарок. Странности начинались постепенно: предметы меняли свое местоположение, сначала несильно, вроде как вилка оказалась в ящике с ложками, потом вилки и ложки поменялись местами, потом ложки оказывались в держателе ножей, а ножи – в ящике с носками. Появлялись триггеры, которые неизбежно выцарапывали из человека то, о чем он мечтал забыть – вот выпотрошенный фотоальбом с той самой фотографией в центре, вот эта же фотография на обоях рабочего стола, вот ты всюду слышишь ту самую песню, вот предмет – такой же, будто из прошлого. Начинались игры на тему фобий: маленький безобидный паучок выползает из раковины, их становится все больше, по углам комнат копится паутина, наконец, ею затягивается весь пол вокруг кровати – и остаётся только вопить.

Через месяц жизни вблизи нервотрепки люди походили больше на психбольных в фазе обострения: сорванный голос, воспаленные глаза, трясущиеся руки.

И никто никогда им не верил.

— Это объяснит, почему здесь никого не осталось. — Он никак не мог перестать мучать рукав рубашки, добрался до пуговиц на манжетах; вокруг тянулись двери опустевших квартир. — Люди сбежали, когда оно начало выворачивать им мозги. А «нервотрепка» очень любит чужие эмоции, её нельзя бросать одну...

Велир чувствовал, что и сам начинает звучать, как психически нездоровый человек.

— Мне казалось, такие артефакты работают с одним человеком в радиусе одного помещения, нет? — Несмотря на однозначное направление нити, Константин продолжал въедливо смотреть по сторонам; потёр левую руку о бок.

Какую часть дома Велир зацепил выбросом? Стены вокруг всё ещё были чистыми, пролеты – пустыми. Идти становилось тяжело, больно, мир вокруг качался, расплывался по бокам – как бы Велир не возмущался, а такие фокусы правда могли убить. Ещё немного – и его снова разбило бы на кусочки.

Велир молча показал Константину зажигалку-накопитель.

— Я думаю, это нора, — сказал Константин после долгого задумчивого молчания, почесал предплечье. — Чтобы сработала цепная реакция с такими мелкими артефактами, они должны были находиться рядом, а в многоквартирном доме...

Он не стал продолжать, но Велир понял ход его мысли. «Норами» называли хранилища артефактов, которые собирали не маги, а простые люди с особым чутьем, чаще всего – отголоски. Они даже не понимают, по какому принципу собирают свою причудливую коллекцию...

И вот, «нервотрепка» – скорее всего, она, – вынуждает хозяина покинуть квартиру, артефакты набираются сил, заряжают друг друга, дичают и потихоньку захватывают дом...

Мир перед глазами потемнел, словно картинку залили чернилами, чёрная вспышка, затмение – и тут же прояснился обратно. Его шатало.

Отсутствие магии в резерве было не менее опасным, чем её переизбыток. Всё равно, что отсутствие кислорода.

— Блять. Так нельзя, — прохрипел он, схватившись за стену в попытке удержать равновесие; закашлялся, забрызгав пол темным.

Так нельзя: обманывать и издеваться, изводить под чужим пристальным взором, так нельзя: набрасываться на него, выворачивать наизнанку, как плохо набитую мусором ритуальную куклу, тыкать носом в разноцветную мягкую шерсть, доводить его до состояния, когда он давится кровью, и мир плывёт перед глазами, и он путается в ногах и этих бесконечных ступеньках;

путается и падает, больно ударяясь коленями, распластавшись всем телом по проклятой лестнице, нелепо вытянув руки.

И здание – здание начало клекотать, чуть слышно, будто в насмешку, собираясь снова заскрежатать и перемешать все комнаты и переходы.

И нервы, натянутые, как тетива лука, но хрупкие, как нежная вязь паутины, порвались снова.

Константин кинулся к нему, думал подхватить, поднять на ноги, но Велир сам замечательно приподнялся и резким, размашистым движением выхватил окровавленный карандаш из кудрей, и ударил им прямо в стену.

Тишина, и гулкое биение сердца.

— Не смей, блять, не смей...

Карандаш должен был раскрошиться в щепки, но вонзился в стену будто бы в плоть. И Велир ударил ещё раз.

И ещё.

И ещё.

Скрежет наконец стих; Велир рвано глотал спертый воздух, будто после долгого бега; сорвался на хриплый шёпот:

— Так нельзя...

— Велир, — вновь звал его Константин – звал напряжённо, надорванно – надо же, не у одного Велира здесь тряслись руки и дергались глаза.

Из «раны», оставленной карандашом, заструилось тёмное – густое, как смола, почти наверняка горячее; чёрная полоса по грязно-серой стене.

Велир погрузил в жидкость кончики пальцев, приложил к губам, вздрогнул, словно всё тело прошило болезненной раскаленной судорогой.

— Отвернись, — тихо попросил он, подползая к «ране».

— Велир, прекрати. — Константин звучал нехорошо, будто бы в его голос, в язык и гортань, въелась пыль. — Да ну еб твою мать, я прошу тебя! Лучше моей выпей, вот, на, держи!

— Отвернись! — Крик оказался неожиданно громким, а тишина, последовавшая за ним – оглушительной.

Велир прильнул губами к кровавому источнику и принялся лакать жадно, как зверь – он и шевелился сейчас, как раненый зверь. Эта дрянь была невероятно горькой и густой, на вкус напоминала люголь или йод с примесью чего-то тошнотворного, нехорошей гнилостной сладости – но ему нужно было совсем немного, и он глотал, и по горлу вниз стекала горечь.

Его захлестнуло болью, захлестнуло с головой, огромной волной, стеной ливня, заставляя сжаться в комок – но он справился, и магия улеглась, растеклась привычным нежным теплом.

И тогда его перестало шатать, и он смог подняться на ноги.

Константин был бледным, как штукатурка, лишь розовыми пятнами выделялись веки, кончик носа и губы. Но даже так он не выглядел слабым или жалким.

— Идемте, — Велир глядел на нить, переливающуюся под ногами.

Воздух вокруг чуть дрогнул.

— Ты не похож на мага, который опускается до чернухи. — Шаркая подошвами ботинок, Константин плелся где-то у Велира за спиной.

После случившегося Велиру оставалось только послать его нахуй.

Он не стал.

— Ну вам же, блять, виднее. Не опускаюсь. Это не чернуха.

Была бы, если бы Велир согласился на кровь Константина... но нет, ни за что в жизни.

— Но ты же так откуда-то умеешь, — в голосе Константина зазвенели нездоровые, лихорадочные нотки – и хрип, нехороший болезненный хрип – то ли он был испуган, то ли зол, то ли устал и на взводе – в любом случае, ничего хорошего.

— Обвинять меня не надо! — Велир резко обернулся, глядя Константину в глаза: тот продолжал расчесывать предплечье. — Умею, да, меня полгода отпаивали драконьей кровью и «кровью дракона», но не надо думать, что я кормлюсь людьми и магами!

В груди пульсировало что-то живое, чувствительное и чуткое, и Велиру вдруг стало тоскливо до дурноты, до комка в горле.

Он прикрыл глаза: неважно, нужно просто выйти отсюда и всё это закончится, останется позади. Это место просто сводит их с ума.

Константин продолжал мучать предплечье.

— Покажите, — Велир попросил спокойно, протянул к нему руку – но Константин отшатнулся, поджав губы.

Боится, не верит, брезгует.

Плевать – анималы, фамильяры, монады – никто не выдерживал его долго, и либо они уходили добровольно, либо Велир сам писал заявление и вновь оставался один.

— Ладно, мне-то что, дело ваше. Идёмте, не так много осталось, — бросил Велир грубо.

Константин закашлялся.

***

В том, что осталось немного, Велир быстро засомневался. Не то, чтобы они шли много – но шли медленнее, чем в начале, а счёт времени давно потерялся, понятие секунд, минут и часов пропиталось пылью и растворилось в мутном сером свете.

Константин тяжело дышал и теперь брел за спиной Велира, и звук этого прерывистого, неспокойного дыхания, будто Константин не может полностью заполнить лёгкие воздухом, беспокоил.

В руках Константин упрямо держал счётчик, хотя нужды в нем больше не было; камешек маятником качался на нитке.

— Велир, — окликнул он, останавливаясь – то ли отдышаться, то ли расцарапать предплечье в кровь, — что, если мы всё это время искали место, полное магии, а нужно было наоборот? Когда после всплеска счётчик погас...

— Да, возможно... — Медленно произнёс Велир. — Скорее всего, если эпицентром является чья-то нора, то вокруг может быть некая буферная зона...

— «Око бури», — кивнул Константин. — И мы могли в него зайти...

— ...не заметив разницы после того, как я всё здесь выжег.

Они переглянулись.

Константин закашлялся, закрыв рот и нос руками.

Кашель был надсадным, нехорошим – так кашляют экстра, когда лёгкие у них начинают цвести – или, как в случае Велира, зарастают мхом.

— А ещё оно перестало вертеться, — Константин наконец отдышался; глаза его мокро блестели.

Скрежета – громкого, пробирающего до самой души, будто где-то под землёй вращаются неподъемные, огромные шестерни, какие не в силах создать человек – его больше не было.

— Значит, оно может начать мешать нам по-другому. Мы лишили его притока экстра-магии, — Велир сжал зажигалку, — но не всего остального.

Триггеры перестали попадаться. Здание еще пару раз пыталось его зацепить, напоминало о ряде неприятных моментов, но они меркли по сравнению с его драценой; после нее над всем остальным оставалось лишь цинично посмеиваться или небрежно пинать в сторону. А если с его стороны больше не было эмоционального отклика, значит, и смысл тратить на него силы пропал.

Велир решил, что это можно считать его своеобразным достижением - успокоить нервотрепку равнодушием, даже если это равнодушие выжженного пепла - сможет не каждый.

Хотелось верить, что Константин прав - тогда здесь не должно произойти ничего плохого. Взгляд Велира упирался в подрагивающую под ногами нить, и он не смотрел по сторонам - последние несколько часов это было прерогативой Константина - чуть что, вздергивать голову, въедливо вглядываться во всё, что его окружает, замечать малейший намек на опасность. Псовых анималов ведь для этого и выдают - чтобы замечали опасность и могли от неё защищать.

А задача Велира казалась нехитрой - к тому же, он чувствовал что тонкая сияющая нить подходит к концу.

Мысль об этом увлекла его.

Чем дальше они шли, тем сильнее сгущалась вокруг тьма. Она вытекала из углов, впитывая в себя весь робкий свет, что исходил от редких ламп и стен из стеклоблоков; словно тени поднялись с пола и накрыли помещение собой; словно резко, как на юге, наступила ночь.

Велир понял, что что-то не так, когда даже мерцание нити оказалось облеплено тьмой, как паутиной и плесенью, и он едва смог ее разглядеть.

А через мгновение не стало видно и её.

Велир запнулся, не понимая, что случилось и в какой момент это началось. Темнота обступила его, как если бы он ослеп или оказался погребен заживо, и он перестал понимать, где право, а где лево, откуда он шел и куда направлялся.

Слюна во рту стала густой и вязкой. Он боялся пошевелиться, словно темнота могла проглотить его так же, как проглотила и растворила свет.

Как всякое существо, лишенное возможности видеть, он обратился к слуху - и осознал, что давно не слышал ни шарканья подошвы, ни этого тяжелого, спертого дыхания. Тьма принесла за собой тишину - страшную, как если бы его обложили медицинской ватой.

-- Константин, -- неуверенно позвал он, но ответа не было; перешел на крик: -- Константин!

Тишина забивала уши и глотку.

Он остался один.