— На твоей шхуне уже отбили первую восьмёрку.

Она стоит возле настежь распахнутого окна, завёрнутая лишь в тонкую ночную рубашку да расшитую вязью цветов шаль, и, зажав между пальцами тонкую сигарету, с прищуром вглядывается сквозь лёгкий морской туман в покачивающиеся на волнах корабли. В комнате прохладно — шутка ли, на дворе ранее утро, считай, третьи петухи, — и Тич зябко ёжится, осторожно ступая по деревянному полу босыми ногами.

— У меня в запасе ещё четыре склянки, — хрипит он спросонья, опираясь бедром на подоконник.

Осматривает мирно спящий Хорл, свою малую родину на самой окраине Ист Блю, где небосвод вдалеке подпирают горы Рэд Лайна, разглядывает пристально, будто наглядеться не может. Будто смотрит на месяцы, годы вперёд, когда добраться сюда возможности не будет. С возвышенности пологого склона всё видно, словно на ладони — вон кусок аллеи выглядывает из-за кирпичных домов и черепичных крыш ветками тонких кипарисов, а вон легко скрипит старая кованная вывеска-фрегат на всеобще любимом молодёжном кафе. И ветерок слегка качает на клумбах с полисадниками бутоны ещё не проснувшихся разномастных тюльпанов, и кры‌льца, парадные, брусчатки, поребрики блестят от тонкого слоя росы в самых первых лучах восходящего солнца.

— Когда прибудет Дозор, у тебя не останется даже их.

Тич вздрагивает, отворачивается от умиротворяющего городского пейзажа и неловко пожимает плечами. Выдыхает тяжело:

— Бекки...

Ребекка с силой тушит окурок об оконный отлив и, завидев чью-то неясную фигуру в начале спящей улицы, резко захлопывает одну из резных ставен, погружая узкую гостиную в ещё больший мрак. Маршалл Д только качает головой, вслушиваясь в ритм чужих шагов, рефлекторно возвращается вглубь помещения и наблюдает за тем, как густые чёрные брови сходятся в глубокую складку над переносицей.

Они замирают в относительной тишине вот так — неестественно, напряжённо, настороженно — на несколько долгих минут.

А затем Тич пробует снова.

— Бек...

— Дозор придёт, — вещает она спокойно, едва проталкивая слова между потрескавшимися губами, до побеления сжимая пальцы на потёртой ручке ставни. — Скоро. Поверь, я знаю. Они всё никак не могут управиться с той хреновой кучкой пиратов, а поэтому совершают на Хорл рейды для зачистки. Периодически...

— Тогда? — цифры у Маршалла Д сходятся быстро и всё, что ему остаётся нужным для окончательного вывода, это подтверждение.

— Вас сдали им ещё до того, как корабль принял швартовы.

— Чёртовы суки.

Тич шипит сквозь зубы, с силой проводит рукой по уставшему загорелому лицу и вытаскивает из кармана штанов папиросу, которую в ту же секунду у него выдергивают прямо из-под носа. Она летит на рабочий стол, приземляясь точно возле небольшой закопченной керосиновой лампы, а чужие пальцы мертвой хваткой вцепляются в ворот его свежей ночной рубашки.

— Местные не жалуют ни дозорские рожи, ни твоего морского брата, пират, — чеканит Ребекка, на каждом слове дёргая помятую льняную ткань. Вглядывается в лицо с гневным прищуром, сверкает глазами-гранитами и приподнимает уголок губ, обнажая острый надломанный клык. — Уходи сейчас. Плыви назад в море, борозди океаны, живи свою лучшую жизнь. Пей ром, пой песни, трахай портовых девок. Возвращайся к братьям, ведь здесь ты мне не нужен. Никому не нужен.

С каждым злостным словом, что вылетает из рта Ребекки, Маршалл Д расслабляет плечи — смотрит пристально, не моргая, в это загорелое лицо с плавными выразительными чертами, обрамлённое пушистыми вьющимися волосами. С такого расстояния ему трудно не заметить её трясущиеся губы, влажность взгляда и тяжёлое дыхание — эти мелкие трещины на ветхой маске искренней ненависти.

Нелепой, по его собственному мнению.

— Ну зачем же ты так, Бекки? — шепчет Тич и осторожно, совершенно медленно-вдумчиво, подносит шершавую ладонь к чужой щеке. Прикасается к нежной коже аккуратно, гладит самыми кончиками мозолистых пальцев, пропускает через них жёсткие, как канатные просоленые волокна, волосы.

Ждёт, но протеста не получает.

Пока.

— Я ведь вернусь к тебе. Обязательно вернусь, — говорит он, сталкивая их горячие лбы. — Ты — всё, что у меня есть, Бекки. Мне ладно будет променять на тебя все известные богатства, все самые лучшие корабли и даже само море осушить до глубокого дна не станет проблемой. Я знаю почему ты так поступила, почему тогда сделала всё это, но меня оно не беспокоит, во мне не таится обида. И я не понимаю почему сначала ты пускаешь меня к себе домой спустя столько лет разлуки, кормишь, поишь, стелишь постель в гостевой, как самого долгожданного путника, а после выставляешь за порог с первыми лучами солнца, не перекинувшись и парой никудышных фраз. Ответь, что происходит на самом деле?

— Просто ты морская шавка, пират, — смеётся Ребекка почти истерически, второй рукой хватаясь за плечо Маршалла Д и до боли впиваясь в него острыми ногтями. — Твой дом это Гранд Лайн, а не Хорл. Твоё ремесло — грабежи да убийства. Вся твоя биография, по факту, всего лишь цифры на разыскной листовке да пара коротких строк. Ты не принадлежишь земле. Да даже себе не принадлежишь! А уж мне и подавно. В конце концов, людские слова — лишь ветер, а сердце пирата — волны. Поэтому уходи. Чтобы ты сейчас ни сказал, я не поверю ни единому слову.

— Из-за чего? Разве моей искренности не достаточно?

Бекки только хмыкает, устало прикрывает веки с трепещущими ресницами и делает всего лишь один маленьких шаг вперёд, вскидывая на Тича больной немигающий взгляд. Проводит ладонями по его мускулистым плечам, крепкой шее, касается острых скул и притягивает Маршалла Д ближе к себе.

— Честных пиратов не существует, — шепчет она на грани слышимости, как самый большой, самый страшный секрет, способный разрушить весь мир. — Искренних тоже. Все пираты просто эгоистичные мудаки. И если кто-то не такой, как они, то этот человек — всего лишь жалкая подделка. В море такому не выжить.

У Тича от происходящего вокруг мурашки бегут по коже и что-то в голове щёлкает удивительно простым осознанием.

Верно.

Ребекка помнила его обычным мальчишкой, а повстречалась вновь с опасным и хитрым морским волком.

Семнадцать лет. Семнадцать.

Если бы он знал, то явился бы к ней раньше.

— Во мне хватит эгоизма, чтобы вернуться к тебе, — заверяет Маршалл Д. — Всегда и везде. Ты — моё сокровище, Бекки. Самая главная слабость. Сердечная жила. Я всегда буду любить и выбирать тебя. Только тебя.

— Татуировка на твоём плече говорит об обратном.

— Если меня поставят перед выбором, то приоритетом будет явно не она.

— Тогда повтори мне всё это ещё раз, когда вновь ступишь на Хорл, — отрезает Ребекка, дёргается, отрывая горячую руку от своей щеки, и быстро отворачивается к серванту, что полнится старыми хрустальными сервизами. Встречается хмурым взглядом со своим полупрозрачным отражением в стекольной дверце и нервно дёргает плечом, когда Тич пытается его коснуться.

Маршалл Д пораженно опускает руку, сжимает её в кулак и медленно отступает на несколько шагов — всё же, кажется, даже спустя годы в этом доме у него не то чтобы имеется хоть какое-то право выбора.

Здесь не найдётся даже его жалкого подобия.

Ожидания так и не воплощаются в реальность.

Остаётся лишь смириться.

Уступить.

Выявить понимание.

— Хорошо, — кивает он, — хорошо, Бекки. Тогда до встречи.

Маршалл Д гремит тяжёлыми шагами по коридору, плотно шнурует сапоги и даже не удосуживается поправить матросскую куртку. Сабля с пистолями лязгают друг о друга за неплотно завязанным поясом и последнее, что слышит Тич сквозь звон дорогого хрусталя, бьющегося о деревянную поверхность...

— Попутного ветра, Тиччи.