Не было и полудня, когда Генриху доложили о собравшихся. Он подозревал, что день будет неспокойным: высокопоставленные военные уехали из столицы, сопровождая Теодориха. Генриху и раньше приходилось разгонять народ, но по взволнованным лицам подчиненных он видел, что сегодня — особый случай. Отзвук проповедей отца Томаса порождал тревожные предчувствия. Отправив своих людей формировать отряд — их мало, но они вооружены — он ринулся на площадь.

И в страшных снах он не мог представить такой толпы. Ревущая масса народа, женщины, дети, рабочие, между которыми проскальзывали военные и священники. Все взгляды были прикованы к трибуне.

Генрих сразу узнал оратора. Он не подозревал в нем страсти, с которой тот обращался к людям — разве что в глазах, которые так трудно было прочесть. Генрих никогда бы не признался, что увиденное было сродни откровению: высокая фигура в белом, звон голоса, синее безоблачное небо. Время словно остановилось. Он любовался.

Своим красноречием этот человек поднял толпу, которая уже кричала «Долой Вильгельма!» и «Власть народу!», повторяя звучные лозунги.

Генрих понял, кажется, почему людям хочется революции. Чтобы человек, словно сойдя с небес, повел за собой.

Очарование спало, как по щелчку. Генрих знал, что должен делать. Отточенным движением он выхватил пистолет, целясь в сердце.

Промах.

Он готов был поклясться, что в этот момент Альберт улыбнулся ему.

Второй раз выстрелить не удалось — его окружили, пытаясь выхватить оружие, повалить на ноги. Численное преимущество было несомненным. Он отбивался, пока мог: все же в людях сохранялся первородный страх поднять руку на офицера, и они, шатаясь от ударов, падали на землю.

**

Альберту было немного жаль, что стрелявший промахнулся. Невинная жертва революции — это красиво. Окропить кровью площадь и продолжить вдохновлять народ.

Он потребовал привести нападавшего. Вглядываясь в разбитое лицо мужчины, которого заставили встать перед ним на колени, Альберт вспомнил его.

— Отведите его в типографию для допроса.

Генрих с ненавистью посмотрел снизу вверх.

Допрашивать бесполезно: он — настоящий офицер, значит, никогда ничего не расскажет. Это только жест, дань уважения одному из тех, кто помог осуществить мечту.

Но если его зарежут по пути, Альберт огорчится. Сам не зная, почему, он уважал Генриха.

Над дальними районами города клубилось тяжелое облако дыма — соратники поднимали восстания. Когда имперские войска доберутся сюда, против них ополчится вся столица.

Альберт был готов идти до конца.