За краем светового барьера из мерцающих силуэтов свечей протянулась багровая лента дороги. Ни одно тело не двигалось и не шевелилось на ней.

«Боль».

Маражай, отражённый пурпурными зеркалами, лежал совершенно неподвижно. Капли крови падали на пол, запах железа разливался в ледяном воздухе — атмосфера почти невыносимая, его грудь казалась болезненно пустой, и так было всегда, но особенно в присутствии безмолвной девушки, в немигающих глазах которой гнездился могильный холод.

Прежде никто и никогда не видел его в таком настроении — и не увидит.

— Я — истинный наследник своих предков.

Неловко сделав вид, будто лишился остатков своей гордости, Маражай пал ниц к босым ногам Сестры Ардженты. По крайней мере, расположенные напротив друг друга зеркала уверяли, что дрожащий нелюдь безгранично обожает девушку перед ним и сделает всё, что она сочтёт нужным приказать ему.

— Боль — мой постоянный спутник, — словно тень нелюдь накрыл собой ноги Сестры, положив голову ей на колени. Длинные волосы, местами чуть больше серые, чем чёрные, рассыпались по его плечам и спине.

Усталость безвременного заточения давила на Тёмного, и ничего удивительного в этом нет.

— Боль — неотъемлемая часть моего существования, — в его словах была правда, потому что тёмные были злобным народом с ничем не стеснённым естеством. Им были доступны все удовольствия в извращённом и бесконечном цикле насилия, пронизывающим их общество.

В этом было и нечто большее, чем казалось на первый взгляд. Правда наслоена, его истинные чувства погребены под завесой тысячелетий лжи, но в глазах мелькало что-то более глубокое — тонкая уязвимость.

«Страсть».

Маражай постоянно слышит глухие стоны Той, что звучит всё громче и громче, пробираясь через море Имматериума в реальный мир, и в сознание эльдара, но гораздо медленнее. Голодная сука бьёт о стены темницы, заставляет нелюдя задыхаться и выжимать пот из своего худощавого тела.

У него нет ни оружия, чтобы защищаться от призраков павшей империи и ни невинных душ, чтобы откупиться от демонов, явившихся его мучить.

— Эзирраеш, — начала Сестра. Девушка нежными пальцами коснулась лба нелюдя. Тёмный чувствовал, как её пронзающий взгляд горит в его затылке, как её пальцы слишком сильно тянут некоторые из его маслянистых прядей. Он не двигается, лишь задаётся вопросом, есть ли у неё нож где-то под тонким слоем белой ткани, и почувствует ли, как в любой момент лезвие проникнет ему между лопатками. — Никто не придёт.

Мышцы Маражая непроизвольно дёрнулись от фантомной боли.

— Никто не укроет тебя от пронизывающего дыхания.

«Голод».

Тёмный чувствовал его на губах, пальцах и висках.

Голод проникал в его вены, струился по волосам, но сильнее всего блуждал в душе — за один глоток из неё нелюдя будут убивать снова и снова. Жажда голодной суки не ограничивается ритмическим исступлением. Принц управляет танцем наивных детей звёзд, безудержных арлекинов в паутине интриг, безвольных архонтов в уединённых шпилях, и затем — их молчанием.

— Ничья душа, даже родственная, не заменит часы твоего одинокого увядания…

Сестра наклонилась к Тёмному, облако белых волос коснулось его щеки, и нелюдь приходит в себя.

— Ты можешь попросить, если пожелаешь, и я закончу твои страдания.

Тёмный поднимает взгляд на Ардженту, и на мгновение видит девушку одновременно прекрасной и отторгающей — слишком совершенной, чтобы быть живой или даже демоном…

«Мерзость».

Маражай судорожно сжимает пальцы от внезапного желания проткнуть кинжалом её шелковистую кожу.

— Идём домой, — едва заметная тень мелькнула в глубине тёмных глаз с ресницами из замёрзшей травы.

Маска Ардженты расплылась в приятной улыбке, затем она поцеловала нелюдя в губы, разрушив каждый его нерв и мускул, внутри и снаружи, через подобные смерти муки наслаждения.

— Принц уже ждёт нас.