Следующие дни оказались гораздо лучше, чем я ожидала. Акико стала для меня маленьким лучом тепла в этом холодном, вымершем доме. Она заботилась обо мне так, как могла, хотя и немного раздражала своей привычкой обращаться со мной как с ребёнком. Впрочем, она не могла знать, что в этом хрупком теле шестилетней девочки живёт взрослая двадцатилетняя душа. С ней было легко. Она не задавала лишних вопросов, не смотрела на меня так, словно ожидала подвоха. Она просто была рядом, мягкая и добрая, почти как мать… но нет. Не как мать. Скорее как человек, который когда-то потерял способность сомневаться в жизни и решил компенсировать это теплотой к другим. С матерью же всё было иначе. Мы пересекались лишь раз в день — на ужине. Каждый раз он проходил одинаково: она садилась напротив меня за длинным, безупречно накрытым столом и молча ела. Стальные палочки касались тарелок с почти механическим звуком, а каждая секунда тишины тянулась невыносимо долго. Мы не говорили. Я опускала голову, стараясь сосредоточиться на еде, а она иногда бросала короткий взгляд в мою сторону, холодный и оценивающий. Наши взгляды редко пересекались, но даже этих мимолётных моментов хватало, чтобы что-то внутри меня сжималось. Она не произносила ни слова. Никогда не задавала вопросов. Ни «как ты себя чувствуешь?», ни «как прошёл день?». Она просто была — немая, как стена, от которой эхом возвращались все неозвученные слова. Я пыталась понять её. Может, ей просто больно? Может, это её способ справляться со смертью мужа? Акико, конечно, замечала это молчание, но ничего не говорила. Она просто с пониманием смотрела на меня, когда приносила горячий чай или тёплый суп в кухне, где я обычно пряталась после ужина. В те моменты мне казалось, что именно Акико — душа этого дома. И только благодаря ей в нём ещё оставался тёплый свет. 

К сожалению, Акико всё же была здесь по большей части в роли уборщицы и повара, а не моей няни. Несмотря на её искренние старания присматривать за мной, большая часть её времени уходила на бесконечные дела по дому. Она металась между комнатами с тряпкой и пылесосом, стирала бельё, готовила обеды и ужины, поддерживая этот холодный дом в состоянии идеальной чистоты. 

Сначала я пыталась ей помочь. Хоть как-то. Протереть стол, помыть посуду или хотя бы принести что-то по её просьбе. Это было странно и непривычно — моё новое тело быстро уставало, а мелкие пальцы неловко сжимали губку или тряпку, но мне казалось, что это правильно. Это хоть что-то, чем я могла занять себя, чтобы не утонуть в пустоте. 

Однако мать заметила мои попытки гораздо быстрее, чем я ожидала. 

— “Шизука,” — её голос прозвучал как ледяной хлёст. — “Это работа прислуги, а не твоя. Не стоит тратить время впустую. Займись чем-то полезным.” 

Она сказала это резко,отрезающе, словно факт, который не подлежал обсуждению. Акико тут же отвела глаза и пробормотала что-то успокаивающее, но я видела, как уголки её тёплого лица опустились. Она выглядела так, будто хотела возразить, но не посмела. В этот момент я почувствовала себя неуместной. Лишней. 

С тех пор я больше не пыталась помогать. Мое внимание захватила библиотека. 

Она находилась на втором этаже, в самом дальнем крыле, и выглядела так, будто никто не пользовался ею уже много лет. Длинные, высокие полки тянулись до потолка, уставленные книгами в кожаных переплётах и дешёвых мягких обложках. Всё покрыто тонким слоем пыли, как будто время здесь остановилось. 

Я проводила по корешкам книг пальцем, ощущая их шероховатость, вдыхая запах старой бумаги. Это было почти как медитация — тихая, успокаивающая, оторванная от реальности. Здесь, в этой тишине, среди забытых томов, я чувствовала себя лучше. 

Сначала я выбирала книги наугад. Истории о приключениях, научные трактаты, старые романы, которые явно кто-то когда-то любил. Страницы пожелтели, но слова были живыми, и это было всё, что мне нужно. Я погружалась в них с головой, забывая о времени, о голосах в своей голове и о взгляде матери, от которого сводило живот. 

Вообще-то я бы предпочла погулять или посидеть в интернете, залипая в видео и статьи, но ни то, ни другое мне было недоступно. Выходить за ограду дома мне категорически запрещали, а внутри эта усадьба казалась скорее тюрьмой, чем безопасным убежищем. Прогулка по двору среди заросших кустов и вымерших клумб не приносила ничего, кроме ощущения пустоты и чуждости этого места. 

Что же до интернета… Компьютер был только в кабинете матери. Огромный, современный монитор стоял на идеально чистом столе, как трон в пустом зале. Я видела его лишь мельком, когда проходила мимо приоткрытой двери. Прикасаться к нему мне, конечно, никто не разрешал. Раньше я и не замечала, как была зависима от гаджетов, и теперь их отсутствие ощущалось почти физически. Я скучала по ночам с украденным телефоном под одеялом, по бесконечной ленте новостей и ярким окошкам форумов. По иллюзии связи с миром. Может стоило его оставить у себя, а не возвращать хозяйке? 

Хоть книги и скрашивали моё времяпрепровождение, они не могли заполнить собой всё пространство моей жизни. Я уже успела пролистать немало из тех, что хранились на пыльных полках библиотеки, и, какими бы захватывающими ни были некоторые из них, одиночество от этого не становилось легче. Я читала долго, часами, погружаясь в чужие истории так глубоко, что забывала о себе, но как только закрывала очередной том, ком скуки возвращался с новой силой. 

Честно говоря, было чертовски скучно. 

В один из очередных холодных ужинов, когда стук столовых приборов о тарелки вновь был единственным звуком в комнате, голос матери неожиданно разрезал тишину. 

— С завтрашнего дня возобновляются твои занятия с Тацуокой-сан, — ровно, почти монотонно произнесла она, не отрывая взгляда от своей тарелки. 

Слова застали меня врасплох. Занятия?Тацуока-сан? Кто это? Что за занятия? 

В голове сразу же всплыла куча вопросов, словно испуганная стая птиц, но они тут же опустились тяжёлым, сухим комом обратно куда-то вглубь меня. Я открыла рот, чтобы спросить, но под тяжестью её взгляда — холодного, оценивающего — лишь молча кивнула. 

Мать не добавила ничего. Она просто продолжила есть, словно уже вычеркнула это событие из списка дел на сегодня. Для неё это был всего лишь факт — нечто само собой разумеющееся, не требующее обсуждения. 

На следующий день всё прояснилось, и ответ оказался столь очевидным, что я мысленно хлопнула себя по лбу. Конечно же! Мне шесть. В этом возрасте дети в Японии идут в школу. Учебный год начинается в апреле, а сейчас был 31 июля, что означало лишь одно — завтра начинается второй триместр.  

Однако в моём случае всё было иначе, хотя удивляться тут нечему. Вместо школы меня ждала частная репетиторша, которую мать называлаТацуокой-сан. Конечно, это логично. Семья, где живут в доме, похожем на выставочный зал, вряд ли отправит своего ребёнка в обычную общественную школу.  

Но упрямое чувство внутри меня не давало покоя. Интересно, есть ли хоть малейший шанс уговорить мать отпустить меня в обычную школу? Нет, не то чтобы меня прельщала перспектива вынужденного общения с детьми, которым сейчас лет по шесть-семь. Я, взрослая по сознанию, не могла себе представить, как бы это выглядело.  

Однако… школа — это жизнь. Пусть шумная, утомительная и порой нелепая, но жизнь. Пусть даже я бы выглядела как странная молчаливая девочка, которая сторонилась всех остальных, дни там всё равно были бы лучше, чем моё одиночество в огромном доме, заполненном лишь тишиной и книгами. Возможно, позже я наберусь смелости и попробую поговорить с матерью об этом. Хотя… от одного её взгляда мой голос и сейчас моментально прятался обратно в горло.  

Пока же я сдержанно, но всё же с каким-то странным нетерпением ждала прихода репетиторши. Я сидела за небольшим столом в своей комнате, подперев подбородок рукой, и смотрела на старые часы на стене. Тиканье секундной стрелки отдавало резкими щелчками в тихой комнате.  

"Интересно, какой она будет?" — подумала я, перебирая в голове возможные сценарии. Молодая, добрая, которая будет улыбаться и помогать мне, не задавая лишних вопросов? Или, скорее, строгая и бескомпромиссная дама, которая превратит каждый урок в проверку на выносливость? Впрочем, в любом случае — это что-то новое. Какой-никакой, но шанс выбраться из бесконечного однообразия моих дней. 

Стоило часам пробить восемь, как дверь в мою комнату открылась — удивительная пунктуальность. Я едва успела поднять взгляд, когда увидела вошедшую женщину… и замерла на долю секунды. 

У неё была голова орла. Не в переносном смысле — не из-за резких черт лица или строгого выражения, а буквально: острый, изогнутый клюв, золотые глаза с пронзительным взглядом и белоснежные перья, плавно переходящие в линию шеи. Мой разум отказывался это сразу принять, как и весь абсурд происходящего. 

На моём лице мелькнула тень удивления, но я быстро заставила себя прийти в себя и придать лицу нейтральное выражение. Во-первых, по легенде, я уже давно должна была знать эту женщину и её внешний вид. Во-вторых, я была в мире, где причуды были нормой, и для этого мира подобный облик вряд ли вызывал бы хоть малейшее удивление. В-третьих, что-то в её пронзительном взгляде подсказывало мне, что излишняя реакция могла бы быть воспринята как оскорбление. 

Женщина, сдержанно кивнув, сделала несколько шагов вперёд. На ней был строгий тёмно-синий костюм, идеально сидящий на её фигуре. Руки в белых перчатках держали аккуратную папку с бумагами. Голос, который раздался из-под её клюва, оказался неожиданно человеческим — хрипловатым, но твёрдым и уверенным, как звук пощелкивающих когтей по дереву. 

— Доброе утро,Шизука-чан, — проговорила она, холодно оглядывая меня взглядом, который, казалось, видел насквозь. — Я - Тацуока Мисаки. С сегодняшнего дня мы возобновим твои занятия. 

Я молча кивнула, словно подтверждая, что понимаю каждое её слово. Внутри же меня всё ещё бился небольшой, нелепый восторг. Голова орла? Серьёзно? Это было так странно и… круто. Пусть всё это и нелепо, но я была в мире, где такое — нормально. Где реальность, которую я знала раньше, растворялась в фантазии, и эта женщина с головой орла была лишь её очередным штрихом. 

— Надеюсь, ты помнишь, что мы изучали до твоего… отсутствия, — продолжила она, и её взгляд на мгновение стал мягче, почти сочувствующим. — Но даже если нет, ничего страшного. Мы начнём с основ и наверстаем упущенное. 

— Да,Тацуока-сан, — прошептала я, стараясь, чтобы мой голос звучал естественно. 

Она кивнула, слегка расправляя перья, будто подтверждая, что мой ответ её удовлетворил. 

— Хорошо. Тогда начнём. 

Все предметы, которые мы с ней проходили, казались мне до смешного простыми. Большую часть материала я уже знала, благодаря знаниям из прошлой жизни, и, по сути, просто паразитировала на них. Математика? Легко. Физика? Элементарно. Даже английский, который я и так знала на хорошем уровне, не вызывал никаких трудностей.Тацуока-сан, вероятно, была довольна моими результатами, хотя её пронзительный взгляд, казалось, иногда замечал мою небрежность, как будто она чувствовала: я не прикладываю к этому особых усилий. 

Единственными предметами, где я чувствовала себя неловко, были литература и история. И это неудивительно. Каждая страна изучает в первую изучает свои произведения и события, а потому мои знания, полученные в российской школе, были здесь абсолютно бесполезны. Вместо Пушкина и Лермонтова —Басё и Нацумэ Сосэки. Вместо Куликовской битвы или Петра Великого — хроники японских династий, периоды Хэйан, Камакура и Эдо. 

Я пыталась следить за объяснениями Тацуоки-сан, изо всех сил стараясь запоминать имена, даты и названия, но они сливались в одну кашу, как иероглифы, которые я ещё не научилась читать быстро и уверенно. Мой язык тоже спотыкался на японских именах и старинных фразах, что неизменно вызывало лёгкое, но заметное раздражение у моей орлиной учительницы. 

—Шизука-сан, — произнесла она однажды, прерывая мой очередной запинающийся ответ, — ты слишком рассеяна. Сконцентрируйся. 

Её слова были строгими, но справедливыми. Я чувствовала себя глупо. Конечно, я могла объяснить, почему у меня такие пробелы в знаниях, но для этого пришлось бы признаться в чём-то гораздо большем. В чём-то, что нельзя было сказать вслух. 

Поэтому я молча кивала, принимая каждое замечание, и продолжала учить. В этом, кстати, была своя польза. Погружаясь в японскую историю и литературу, я понемногу понимала мир, в котором теперь жила. Не через интернет или телевизор, а через слова тех, кто когда-то этот мир создавал. Через стихи, полные тишины и созерцания, через истории, пропитанные честью и трагедией. 

Это было сложно, непривычно, но, в то же время… увлекательно. 

Сама Тацуока-сан не была злой или чрезмерно строгой, но и тепла от неё, признаться, исходило немного. Она была учителем до мозга костей — профессиональной, пунктуальной и сдержанной. Я никогда не видела её улыбающейся или хоть как-то выходящей за рамки своей роли. Наши отношения можно было назвать сугубо формальными: учитель и ученица. Она приходила, преподавала, исправляла мои ошибки, а затем уходила, оставляя за собой лишь запах дорогих духов и ощущение завершённого урока. 

Наши разговоры ограничивались исключительно вопросами обучения. Никаких личных тем, никакого обсуждения погоды или обычных, ничего не значащих фраз. Только уроки. Строго, точно, как по расписанию. 

Порой мне казалось, что она даже рада этому — что я не задаю лишних вопросов, не жалуюсь и не стараюсь увильнуть от занятий. Возможно, в её глазах я была просто примерной ученицей, пусть и немного странной, иногда слишком взрослой для своего возраста. Но именно поэтому между нами и сохранялся этот прохладный нейтралитет. 

Время, что оставалось свободным между уроками и редкими встречами с матерью, я чаще всего проводила с горячо любимой мной Акико-сан. Пусть моменты эти и выпадали нечасто, она была самым живым и настоящим человеком в моём окружении за все эти дни. В её присутствии дом переставал быть холодным и безжизненным. Мы болтали обо всём на свете — точнее, в основном болтала она, а я слушала, кивая или вставляя короткие фразы.  

Акико-сан всегда интересовалась, как проходят мои занятия, что нового я узнала, и искренне радовалась моим маленьким достижениям, будь то правильно написанный иероглиф или решённая задача. Постепенно она начала рассказывать о своей жизни, о семье, и каждый раз я ловила себя на том, как сильно мне нравилось слушать её голос — тёплый, немного уставший, но полный заботы и чего-то по-настоящему живого.  

Я узнала, что она была старшим ребёнком в семье, где подрастало семеро детей. Она рассказывала об этом легко, с тёплой улыбкой, как будто это было благословением, а не тяжёлой ношей. Акико-сан мечтала поступить на педагогический факультет и стать учителем, но у её семьи не было денег даже на первый семестр. Вместо этого она пошла работать, чтобы помочь родителям и младшим братьям и сёстрам.  

В этот момент я почувствовала, как что-то неприятно кольнуло в груди. Это была вина. Вина за то, что в своей прошлой жизни я никогда по-настоящему не ценила возможность получить высшее образование. Я училась на автомате, без интереса и без желания, просто следуя по проторенной дорожке, не задумываясь, сколько людей мечтали бы оказаться на моём месте. Я ведь могла бы… нет, должна была приложить больше усилий, проявить хоть каплю стремления.  

Мне было грустно. Акико-сан казалась мне удивительно добрым и умным человеком. Она наверняка была бы прекрасным учителем — тем, кто поддерживает учеников, верит в них и делает их мир немного теплее. Но судьба распорядилась иначе, и теперь она работала в доме, полном молчания и холода, который не принадлежал ей.  

—Шизука-сан? — позвала меня Акико-сан, заметив, что я погрузилась в свои мысли. Она мягко улыбнулась, как всегда. — Ты в порядке?  

Я кивнула и выдавила улыбку в ответ.  

— Всё хорошо, Акико-сан. Просто… задумалась.  

Она похлопала меня по плечу, не задавая лишних вопросов. И я поймала себя на мысли, что благодарна ей даже за это — за то, что она просто рядом. 

Мы сидели на крыше дома, свесив ноги вниз через узкую щель между перилами. Под нами простирался сад, где редкие деревья бросали причудливые тени на землю. Я хрустела сладким яблоком, сок которого тек по пальцам, и слушала рассказы Акико о её семье. 

— Эти яблоки растут в саду моего дома, — говорила она с тёплой улыбкой. — Мама всегда ухаживала за ними с особой заботой. Каждый год мы собирали огромный урожай, и она пекла самые вкусные пироги. 

Солнце приятно грело спину, а лёгкий ветерок шевелил пряди волос. Вдалеке слышалось пение птиц, и на мгновение мир казался идеальным. Здесь, на крыше, вдали от холодных стен дома и пронизывающего взгляда матери, я ощущала себя свободной. 

— А как твои братья и сёстры? — спросила я, откусывая очередной кусочек яблока. 

Акико посмотрела вдаль, её глаза блеснули мягким светом воспоминаний. 

— Их много, и каждый особенный по-своему, — начала она. — Мой младший брат, Таку, обожает рисовать. Он мог часами сидеть под тем самым яблоневым деревом и изображать всё вокруг. А сестрёнки— они настоящие непоседы, всегда придумывают новые игры. 

Я улыбнулась, представляя эту картину: шумный дом, наполненный смехом и жизнью. Это было так далеко от того, что я знала, и в то же время так желанно. 

— Звучит замечательно, — тихо произнесла я. 

— Ты тоже можешь когда-нибудь к нам приехать, — неожиданно предложила Акико. — Мама будет рада гостю, а сестрёнки с удовольствием познакомятся с тобой. 

Сердце тепло сжалось в груди. Идея о том, чтобы побывать в месте, где царит такая атмосфера, казалась почти нереальной. 

— Я обязательно поговорю об этом с мамой, — сказала я, стараясь придать голосу уверенности. 

Но слова едва успели сорваться с моих губ, как чувство вины пронзило меня, словно острый шип. Я врала. Я не собиралась ничего говорить. Мысленно я уже видела, как это может закончиться: холодный взгляд матери, её ровный, бесцветный голос, слова, которые будут звучать как приговор. Даже сама мысль о том, чтобы что-то у неё попросить, казалась мне невыносимой. 

Ведь я всегда плыла по течению, всегда соглашалась, подчинялась. Это была моя природа — делать то, что от меня ожидают. Даже в прошлом мире я никогда не умела сказать «нет», не умела отстаивать себя. Столкнуться с чужим недовольством, а тем более противостоять ему — для меня это было чем-то за гранью возможного. 

А с женщиной вроде моей матери? С её холодным взглядом, от которого хотелось вжаться в землю? Казалось, что стоит мне сделать шаг против её воли, и я просто... исчезну. Растворюсь в этом доме, как пыль на полках, как звук капель дождя по стеклу. 

— Правда? — спросила Акико с лёгкой улыбкой, не замечая моего внутреннего смятения. 

— Конечно, — выдавила я, улыбнувшись в ответ. 

Акико поверила, а я вновь ощутила, как что-то тёплое и честное между нами чуть пошатнулось из-за моей лжи. Но ведь это была не просто ложь — это была защита. Защита от чего-то гораздо большего, чем простое «нет». 

Мы продолжили сидеть в тишине, наслаждаясь моментом. Сладкий аромат яблок смешивался с запахом нагретой солнцем черепицы. Где-то внизу пробежала кошка, мелькнув рыжим пятном среди кустов. 

— Знаешь, — начала Акико после паузы, — иногда мне кажется, что простые моменты, вроде этого, самые ценные. 

Я повернулась к ней и встретилась с её тёплым взглядом. 

— Согласна, — сказала я искренне. 

В тот момент я почувствовала, что, несмотря на все сложности и странности моей новой жизни, есть вещи, которые делают её светлее. И Акико была одной из них. 

Неожиданно Акико замолчала. Она как-то неловко взглянула на меня, её обычно тёплый взгляд был тревожным, будто она собиралась сказать что-то неприятное. 

—Шизука-чан... Я... — Она замялась, её руки нервно теребили край фартука. — Я накопила сумму, чтобы внести плату за первый семестр учёбы в университете. 

— Ну это же прекрасно, Акико-сан! — с энтузиазмом воскликнула я, но что-то холодное уже скользнуло в глубине моего живота. 

— Да, но... — продолжила она тихо, словно боясь ранить меня своими словами. —Шизука-чан, с завтрашнего дня я перестаю здесь работать. 

— Что? — Я почти выкрикнула это, слова прозвучали, как гром среди ясного неба, эхом отразившись внутри меня. 

— Понимаешь, мне больше не нужна работа на полный день. Я наконец-то могу себе позволить готовиться к вступительным экзаменам. Это мой шанс. Прости меня,Шизука-чан, но я ухожу. 

Я смотрела на неё, пытаясь скрыть то, что творилось у меня внутри. 

— Ты чего! Это же прекрасно! Я очень за тебя рада! — улыбнулась я, и мой голос звучал слишком весело, слишком правильно. 

Я врала. Не совсем, конечно, — часть меня действительно была рада за неё. Она заслуживала этого шанса, заслуживала большего, чем пыльный дом с холодной хозяйкой и испуганным ребёнком, коим я притворялась. И всё же… Меня пронзала злоба. Мелкая, колкая, эгоистичная злость. 

Мне хотелось, чтобы она осталась. Чтобы она продолжала болтать со мной о пустяках, готовить тёплое печенье и приносить мне тёплое молоко в холодные вечера. Чтобы она была здесь, рядом — единственным живым человеком в этом доме, в моей жизни. Я не хотела снова остаться одна. 

Это желание, такое эгоистичное и низкое, вызывало во мне отвращение к самой себе. Акико делала шаг вперёд — к своей мечте, к новой жизни, — а я цеплялась за неё, как за последнюю соломинку. Мне было стыдно, но я не могла от этого отделаться. 

— Спасибо,Шизука-чан. — Акико улыбнулась мне, и её лицо снова светилось теплом. Она не замечала, как внутри меня всё сжималось в тугой комок. 

— Конечно, всё будет хорошо, Акико-сан, — добавила я, и слова отдавались в голове пустым эхом. 

Я врала, пытаясь казаться счастливой. В её глазах я видела надежду, а в своих — лишь страх перед пустотой, которая вернётся, как только она уйдёт. 

Наступили холодные, серые дни. Учёба, книги, короткие прогулки по саду — всё это больше не приносило радости, всё слилось в одну серую, грязную, тоскливую массу, липкую, как грязь под ногами после дождя. Время шло медленно, каждое мгновение тянулось мучительно долго, а моё существование превращалось в череду бесконечно одинаковых дней.  

Чем больше таких дней проходило, тем сильнее во мне крепло желание пойти в обычную школу. Сначала оно было слабым, мимолётным, почти незаметным, как лёгкий зуд на краю сознания. Но со временем оно разрасталось, становилось жгучим, практически невыносимым, заполняя все мои мысли, не оставляя места для чего-то другого. Я почти слышала, как в голове звучал чужой, требовательный голос: *«Хочу в школу. Пусть даже общественную. Пусть даже с этими детьми. Лишь бы не так. Лишь бы не одна.» 

Каждый вечер, перед ужином, я настраивалась на разговор с матерью. Я репетировала слова в своей голове, прогоняла фразы снова и снова, искала нужные интонации. «Мама, можно я пойду в школу? Я хочу учиться вместе с другими детьми. Мне кажется, это будет полезно…» Эти слова звучали так просто и логично, когда я проговаривала их про себя. Но стоило мне спуститься в столовую и увидеть, как она сидит за длинным, безупречно накрытым столом, как моё сердце проваливалось куда-то вниз. 

Каждый раз, когда наш взгляд случайно пересекался, её глаза — холодные, колючие, отстранённые — сбивали меня с толку. Они лишали меня уверенности, как будто читали все мои мысли и заранее отвергали их. И тогда слова, которые я так долго собирала, превращались в комок, застревающий в горле.  

Я опускала голову, ковыряла еду на тарелке и молчала. Молчала, как трус, как слабак, как та, кто всю свою жизнь плыла по течению, боясь выступить против.  

Внутри меня всё кипело: злость на саму себя, тоска и это ужасающее чувство беспомощности. Но снаружи я оставалась такой же тихой, послушной девочкой, как всегда. Словно слова, так и не вырвавшиеся наружу, укатывались куда-то вниз, в тёмную бездну внутри меня, и там оставались. Невысказанные. Ненужные. 

Однажды ночью, когда я лежала в постели и не могла уснуть, где-то на краю сознания привычно гудели тихие, неразборчивые голоса. Я смотрела в потолок, пока в голову не пришла идея. Взмахнув рукой, я уставилась на татуировку, извивающуюся по коже: чёрные узоры, похожие на чешуйчатые кольца, обвивали запястье и поднимались выше, исчезая под рукавом. Я не раз пыталась понять их смысл, словно они таили в себе ответы на вопросы, которые меня мучили. Наверное, это как-то связано с моей причудой… но как? Телепатия и змеи? Какая в этом логика?

Татуировка, казалось, смотрела на меня, как укоризненный взгляд старого учителя, осуждающего мою неспособность разгадать её тайну. Я попробовала отдать несколько мысленных команд, чувствуя себя полной дурой. Ничего. Пустота. Я опустила руку и тяжело вздохнула, прикрывая глаза. Сон, наконец, начал тягучей волной окутывать сознание, когда... 

Что-то холодное и гладкое вдруг сомкнулось вокруг моей руки. Я вздрогнула, едва не вскрикнув, и инстинктивно дёрнулась. В панике выскочила из постели, пытаясь стряхнуть с себя нечто, невидимое в темноте, и параллельно нащупать выключатель. 

Щелчок. 

Свет обжёг мои глаза, но я замерла. На полу, в самом центре комнаты, извиваясь и переливаясь чёрным блеском, лежала небольшая змея. Она была странной — будто сотканной из теней и бензиновых разводов, её поверхность поблёскивала, как жидкий металл. Я стояла, не в силах пошевелиться, и только тогда заметила, что татуировка на руке... исчезла. 

—Что... что это за...— слова застряли в горле. 

Мои мысли метались, пытаясь сложить пазл. Всё слишком нереально. Слишком странно. Татуировка исчезла с моей рукии...превратилась в это? В змею? 

Я осторожно шагнула к ней, не спуская глаз. Существо лежало неподвижно, как будто ожидало. Мой мозг судорожно искал решение — мне нужно было что-то сделать. Вернуть её обратно. 

—Эй, вернись на место!— прошептала я, чувствуя себя ещё большей идиоткой, чем несколько минут назад. 

К моему изумлению, змея тут же пришла в движение. Она скользнула по полу, легко и плавно, а затем, словно дым, растаяла, вновь возвращаясь в привычный узор на моей коже. Я уставилась на свою руку, где татуировка снова заняла своё место, и выдохнула с облегчением. 

—Ты шутишь...— пролепетала я, но даже сама не поняла, было ли это удивление или нервный смех. 

Остаток ночи я провела в экспериментах. Я поочерёдно "оживляла" змей и приказывала им возвращаться обратно. С каждой новой попыткой это становилось легче, естественнее, как будто я всегда это умела. Их движение завораживало меня: плавное, скользящее, полное нечеловеческой грации. Каждый раз, когда я возвращала змею обратно, чувствовала, как её прохлада исчезает из моего сознания, растворяется, уступая место знакомому теплу кожи. Этот процесс завораживал меня. Чувство контроля — реального, осязаемого контроля — было чем-то новым, почти... сладким. 

Но одно меня продолжало беспокоить: каким образом это связано с моей телепатией? Может ли у человека быть две причуды? Ведь насколько я знала из прочитанных статей, это невозможно. Причуда всегда одна, и она остаётся с тобой на всю жизнь. 

Значит, змеи — это часть моей телепатии? Или что-то другое? Что вообще происходит со мной? Вопросы копились, но ответов на них не находилось. Всё, что у меня было, — это странные узоры, которые теперь казались живыми, и тёплый ночной свет лампы, освещающий мой пол, где ещё недавно скользили тени змей.