Звонок на перемену вырвал меня из размышлений. Я выдохнула с облегчением. Наконец-то этот скучный урок закончился.

Класс тут же ожил. Скрипя стульями, ученики загалдели, начали собирать вещи, захлопывать тетради. Кто-то громко смеялся у выхода, кто-то поспешил вытянуться на парте, закрыв глаза, будто спасаясь от навалившейся усталости. Запах мела смешался с лёгким ароматом приторно сладких детских духов и запахом бумаги и чернил учебников.

Я машинально перевела взгляд на окно. За стеклом дрожали листья деревьев, освещённые желтоватым, тусклым, утренним светом. Небо затянули низкие облака, их приглушённый, грязно желто серый цвет будто отражал мой собственный настрой. Воздух за окном выглядел тяжёлым, влажным, как перед дождём. Может, это просто усталость от первого дня и нарастающей головной боли? Или…

Я почувствовала, как напряглась, услышав позади знакомый голос.

— Эй, Шизука, пойдём! Я тебе ещё кое-что покажу! Уверена, тебе понравится! — Мэй практически подпрыгивала на месте, махая руками, словно у неё был избыток энергии, который срочно нужно потратить.

Я только тяжело вздохнула, силясь выдавить хоть каплю энтузиазма.

— Мэй, — начала я осторожно, стараясь звучать спокойно, но твёрдо, — мы уже достаточно привлекли к себе внимания. Может, сделаем перерыв и немного отдохнём?

Но она, конечно, не слушала.

— Перерыв? Ерунда какая! Я сейчас покажу тебе свою схему, над которой работала неделю! Пошли! — Она схватила меня за руку.

Я едва заметно поморщилась.

Её хватка была тёплой, но слишком крепкой. Как будто она боялась, что я вот-вот выскользну и исчезну, растворюсь в новой толпе, стану одной из тех, кто проходит мимо, удостаивая лишь саркастичным взглядом.

Мы вышли из класса, и я заметила несколько взглядов, сопровождающих нас. Опять. Те же насмешливые ухмылки, тот же тихий шёпот.

— Новенькая точно влипла…

Я напряглась.

Почему? Почему они так себя ведут?

Мэй, конечно, была странной. Слишком громкой, слишком хаотичной, слишком… бурной. Но разве это повод смотреть на неё так? Как будто она какое-то недоразумение. Как будто её существование — это нечто неуместное.

Я почувствовала, как внутри поднимается неприятное чувство. Оно было тёплым и липким, как горячий воск, растекающийся в груди. Мэй не скрывала, кем она была. Она не пыталась угодить. И от этого… было ещё неприятнее. Меня это раздражало. Неужели нельзя вести себя хоть чуть-чуть нормальнее? Хотя бы попытаться вписаться, быть как все. Мы же живём в обществе. Разве не легче просто… соответствовать? Меня бесило её наплевательское отношение к мнению других. Бесило? Или… Или я завидовала? Завидовала её храбрости и независимости, способности игнорировать мнение окружающих и поступать так, как ей нравится, а не так, как от неё ожидают.

Я резко отвела взгляд, уставившись в окно коридора, по которому меня тащила Хатсумэ. Ветер покачивал деревья, срывая с них первые трясущиеся, жёлтые листья. Осень. Время перемен.

На секунду я усомнилась, кто из нас с Мэй старше.

Я, в отличие от неё, всегда стремилась быть частью общего, быть со всеми. Я боюсь остаться одна. Быть белой вороной. Всегда проще и, как мне казалось, правильнее подчиниться. Я всегда хотела быть со всеми, даже если это означало, что придётся отодвинуть в сторону свои желания, задушить частичку себя.

И к чему меня это привело?

Да, я определённо завидовала этой малявке Мэй, как бы глупо это ни звучало. Я хотела быть такой, как она, но не могла. Мне не хватало смелости. Это меня злило. Но тогда, в тот момент, я не могла признаться себе в этом. Не могла сказать: «Я злюсь на саму себя и свою слабость, я ей завидую.». Вместо этого я злилась на неё. Пыталась убедить себя в том, что это с ней что-то не так, а не со мной. Она меня раздражала.

Я сжала пальцы, убирая руки в карманы, и сделала глубокий вдох.

Наконец, мы снова оказались в лаборатории. Мэй тут же с энтузиазмом нырнула в свою стихию, увлечённо возясь с деталями, инструментами и чем-то ещё, мгновенно забыв о моём существовании.

Честно говоря, меня это вполне устраивало.

Впервые за день я ощутила крошечное пространство для передышки.

Здесь было тихо, по крайней мере, относительно. Никого, кроме Мэй, это место, похоже, не интересовало, и потому лаборатория была пустой. Тишина, нарушаемая лишь её бормотанием и мелодичным звоном металлических деталей, была настолько редкой и ценной, что мне хотелось заставить этот момент длиться вечно.

Я медленно опустилась на ближайший стул, откинулась на его спинку, опрокинула голову назад и закрыла глаза.

Ощущение было почти приятным — пустота вокруг как будто растворяла навязчивый гул чужих мыслей и эмоций, который весь день изматывал мой разум. Наконец, тишина.

Мэй продолжала тихо бормотать что-то невнятное. Металл звенел, детали шуршали, периодически раздавались короткие щелчки инструментов.

В этом даже было что-то убаюкивающее.

Я расслабилась, позволив этим звукам заполнить голову вместо собственного хаоса.

Мир вокруг перестал существовать. Только я, стул и этот странный ритм, создаваемый розоволосой.

Через пару секунд я вновь лениво открыла глаза и обвела взглядом лабораторию.

Пространство вокруг всё ещё было наполнено звуками возни Мэй — шелест деталей, лёгкие щелчки инструментов, редкие отрывистые восклицания, но теперь, после короткого отдыха, этот хаос казался менее навязчивым.

Мой взгляд случайно зацепился за коробку шахмат, стоящую в углу стола.

Она выглядела немного потрёпанной, но ухоженной — либо её кто-то забыл, либо она здесь была намеренно оставлена.

Я замерла, будто время на мгновение остановилось.

Что-то внутри щёлкнуло, и меня накрыло тёплой волной воспоминаний.

Летний вечер. Прохладный ветерок, мягко шевелящий занавески. Дача. Веранда, пахнущая старым деревом, яблоками и лесом.

Дедушка.

Старик с тёплой, но хитрой улыбкой, в выцветших рубахе и штанах, всегда немного неопрятный, но невероятно уютный. Один глаз у него чуть косил, отчего его взгляд казался ещё более добродушным.

Перед нами стоит шахматная доска.

Я — маленькая, босая, с кусочком ароматного, свежего, деревенского хлеба в руках, намазанного бабушкиным вареньем. Сижу, уплетаю его с удовольствием, а дедушка терпеливо показывает мне фигуры, объясняет правила.

— Вот это ладья, она ходит прямо, а вот это…

Я не слушаю.

Я уже вцепилась в коня, мои маленькие пальцы сжимают фигурку. Мне нравится его форма.

— Иго-го! — весело кричу я, заставляя его «прыгать» по доске.

Дедушка смеётся.

Мы ещё долго сидим и играем, день за днём. Я быстро учусь. Очень быстро. Вскоре я уже обыгрываю его, и горжусь этим… Хотя теперь, вспоминая, подозреваю, что он мне просто поддавался.

Только он никогда бы этого не признал.

К сожалению, он ушёл слишком рано.

С тех пор я в шахматы не играла.

Но теперь, когда я увидела их здесь, в этой странной лаборатории, что-то внутри дрогнуло.

Ностальгия накрыла меня тёплой, липкой волной.

Я медленно, почти нерешительно, потянулась к коробке и осторожно взяла её в руки. Открыла коробку. Внутри лежали привычные фигурки. Обычные деревянные шахматы, тёмные и светлые. Ничего особенного.

Но для меня они были особенными.

Я аккуратно начала расставлять их на доске, наслаждаясь тихим, размеренным стуком фигур по дереву.

Когда в моей руке оказался конь, я на секунду замерла, невольно улыбнулась.

Не удержавшись, я заставила его подпрыгнуть пару раз по доске и мысленно произнесла:

"Иго-го."

И вдруг…

Мне показалось, что в воздухе на мгновение проскользнул лёгкий, мимолётный запах яблок.

Из моих тёплых воспоминаний меня выдернуло неожиданно близко возникшее лицо Мэй.

— О! Тебе шахматы нравятся? — её глаза сияли любопытством, будто я только что сделала что-то невероятно интригующее.

Я моргнула, немного ошеломлённая тем, как резко она материализовалась рядом.

— Можно и так сказать, — ответила я, нерешительно крутя в пальцах фигурку коня.

— Фууу, — Мэй надула губы. — Терпеть не могу!

Я удивлённо подняла бровь.

— Почему?

— Скука смертная! — она закатила глаза и демонстративно обмякла, изобразив, как будто её только что настигло смертельное томление.

Я усмехнулась. В принципе, могла догадаться.

И правда, для такой гиперактивной, жаждущей создавать девочки сидеть на одном месте и медленно, вдумчиво продумывать стратегии с деревянными фигурками, скорее всего, было чем-то невыносимым.

— Но знаешь, — продолжила она, подпирая щёку рукой. — Фигурки прикольные. Если бы шахматы были с механическими фигурками, которые реально двигаются и сражаются, вот это было бы круто!

Я усмехнулась ещё шире.

— То есть тебе не нравятся шахматы, но нравится идея превратить их в битву роботов?

Мэй моментально кивнула, её глаза загорелись.

— ДА! Представь, ты двигаешь фигуру, а она реально идёт и бьёт другую! Можно даже с мини-эффектами!

Я покачала головой, но что-то в этой идее было… забавное.

— Ну, если кому и по силам такое сделать, так это тебе, — сказала я, снова глядя на коня у себя в руках.

— Ооо, точно! — Мэй тут же подпрыгнула, в её взгляде вспыхнула искра энтузиазма. — Надо будет попробовать!

Я внутренне вздохнула. Кажется, только что случайно вдохновила её на очередную безумную затею.

Остаток дня прошёл тихо и предсказуемо. Я всё ещё пыталась подружиться с одноклассниками и выслужиться перед учителями. Получалось неплохо.

Я не выделялась, не попадала в неприятности, отвечала ровно настолько, чтобы запомнили, как прилежную ученицу, но не слишком, чтобы не вызывать зависти. Улыбалась, когда это требовалось, поддакивала в нужных местах, искренне интересовалась, если это могло расположить собеседника, даже когда мне совершенно не хотелось этого делать. Всё по привычной схеме. Всё так, как я привыкла делать.

Учителя казались довольны моим поведением. Одноклассники, пусть и не проявляли особого интереса, но относились ко мне ровно, без враждебности.

Всё шло идеально.

Если бы не Мэй.

Она была слишком шумной, слишком яркой, слишком хаотичной. То и дело она вмешивалась в мои попытки «правильного» социального взаимодействия, задавала странные вопросы, рассказывала что-то неуместное, вставляла комментарии, которые не имели ничего общего с обсуждаемыми темами.

Несколько раз я ловила на себе взгляды других учеников. Некоторые снисходительно посмеивались, кто-то смотрел с явным раздражением.

Мэй не вписывалась.

И, что хуже, она тянула меня за собой.

Я снова вспомнила утренние разговоры про "розовую жвачку". Эти шёпоты, перешёптывания за спиной.

Мой разум подсказывал одно — дистанцироваться.

Но почему я чувствовала себя виноватой, когда думала о том, чтобы отдалиться?

Она ведь добрая. Глупая, шумная, назойливая, но добрая. Она первая протянула мне руку. Она показала мне лабораторию. Она заинтересовалась мной так, как никто другой.

Я чувствовала себя старшей сестрой, словно несущей ответственность за младшую — раздражающую, но милую младшую сестру. Это чувство ответственности тяготило меня, но и не позволяло отступить.

Я выдохнула.

Скорее всего, завтра всё станет проще. Завтра у меня получится выстроить ту самую нужную дистанцию.

Главное, чтобы Мэй не заметила.

Когда я вернулась домой, меня встретила тишина. Мягкий стук дождя по крыше и стеклу напоминал мерный ритм сердца — медленный, успокаивающий. Влажный воздух, просачиваясь сквозь щели, наполнял дом запахом мокрой травы, асфальта и чего-то тёплого, почти домашнего.

Я едва успела снять обувь, когда, поднявшись в свою комнату, наткнулась на недовольное лицо Надежды.

Чёрт.

Я совершенно забыла про сегодняшний урок рисования.

— Ты опоздала, — спокойно, но твёрдо сказала она, скрестив руки.

Я судорожно попыталась сообразить, как выкрутиться, но слова застряли в горле.

— Простите, — выдавила я наконец.

— Забыла?

Я неуверенно кивнула.

Она вздохнула, но вместо упрёков кивнула в сторону мольберта, который уже был приготовлен. Чистый лист бумаги выглядел пугающе белым, словно высмеивал мою забывчивость.

— Раз ты всё равно здесь, начнём.

Я молча села, взяла в руки карандаш. Сегодняшний день меня вымотал, но, к своему удивлению, я почувствовала облегчение. Рисование всегда успокаивало, давало возможность погрузиться в себя.

— Что мне делать?

Надежда нетерпеливо кивнула в сторону, и я заметила подготовленный натюрморт: зелёная стеклянная бутылка, мягкие складки драпировки, полураспустившийся цветок, тыква, лимон и картонная коробка.

— Два эскиза. Один в цвете, один в тоне.

— Поняла.

Я приступила к работе. В комнате было душно, несмотря на дождь за окном, и это раздражало. Надежда лениво наблюдала за мной издалека, обмахиваясь сложенным листом бумаги. В какой-то момент я мельком взглянула на неё и заметила, как она достала из сумки бутылку с тёмным напитком.

Я сначала не придала этому значения, но запах… Он был знакомый. Сладковато-кисловатый, терпкий, с лёгким оттенком ржаного хлеба.

Квас.

Меня охватило странное чувство. Смесь ностальгии и голода. Родной вкус, который я уже почти забыла.

Откуда у неё квас в Японии?

Хотя… это же Токио, наверняка здесь есть магазины, организованные приезжими, для скучающих по родной еде соотечественников.

Я быстро отвернулась, стараясь не обращать внимания.

С расслабленной, почти ленивой походкой она подошла ко мне, продолжая попивать напиток.

Когда я сосредоточенно штриховала контуры тыквы, Надежда бесшумно поднялась со своего места и подошла ко мне. Я даже не заметила, пока её рука не появилась в поле зрения, бесцеремонно схватив одну из моих кистей.

— Посмотри на натюрморт прищурившись, — сказала она, водя кистью по воздуху над моей работой, — Что самое темное? Бутылка, а у тебя почему-то коробка.

Она провела пальцем по краю тыквы, как будто сглаживая воображаемый силуэт.

— И перспектива у тебя уплывает. Видишь? — она чуть наклонилась, указывая на дальний край стола. — Эта линия завалена. У тебя всё падает вправо. Драпировка должна быть холоднее, чтобы быть контрастным фоном к теплой тыкве.

Я скрипнула зубами. Конечно, она была права. Надежда всегда была права.

Я молча кивнула и было потянулась исправлять, но тут она неожиданно указала на бутылку в своей руке.

— Знаешь, что это?

Я изобразила лёгкое недоумение.

— Нет.

Она хмыкнула и чуть приподняла бутылку.

— Квас. Что-то вроде русской хлебной колы.

Я скосила взгляд на неё, стараясь выглядеть отстранённо.

— Хочешь попробовать? У меня на родине дети его любят.

Я замялась, но в итоге кивнула.

Она протянула мне крышечку, наполненную жидкостью.

Я взяла её двумя пальцами и осторожно сделала глоток.

Глубокий, терпкий, с той самой лёгкой кислинкой вкус. Как только знакомый напиток наполнил рот, я словно снова оказалась летом, среди дворовых друзей. Жаркий воздух, раскалённый асфальт, липкие от пота пальцы. Мы, утомлённые игрой в прятки и догонялки, стоим в очереди к большой жёлтой бочке, слушая, как капли кваса с шипением падают в пластиковые стаканчики. А потом жадно пьём, сладковатый напиток, который приятно холодит горло.

Я моргнула.

— Ну как?

— Вкусно, — призналась я.

Надежда усмехнулась.

— Можешь попросить родителей отвезти тебя в русский магазин, а можешь сама дойти. Потом дам тебе адрес. Недалеко отсюда.

Я кивнула, но прежде, чем успела что-то сказать, она вернулась к своей обычной, чуть резкой манере речи:

— А теперь хватит отвлекаться. Исправляй ошибки и начинай на большом листе.

Я сглотнула, вернула взгляд к натюрморту и крепче сжала карандаш.

После занятия и ужина я села за уроки, которые, по очевидным причинам, не заняли у меня много времени. Я машинально заполнила рабочие тетради, решала примеры, переписала параграфы, создавая вид, что усердно думала и работала над материалом, хотя всё это уже давно было в моей голове.

Справившись с этим быстрее, чем ожидала, я позволила себе маленькую передышку. Некоторое время просто сидела, глядя в окно. Дождь к тому моменту уже прекратился, оставив после себя тонкие блестящие дорожки на стекле. Небо потемнело.

Наконец, я поднялась, приняла горячий душ, позволяя тёплой воде смыть остатки усталости дня. Сменив одежду на мягкую пижаму, я завалилась в кровать с книгой.

Тело приятно расслабилось, окутанное теплом одеяла. Я несколько раз моргнула, пробежавшись взглядом по строкам, но с каждой минутой буквы становились всё размытее.

Я так и заснула с книгой в руках, погружаясь в мягкую, убаюкивающую темноту.