Я медленно брела по коридору, ощущая себя призраком. Люди говорили, смеялись, шумели — мир жил своей обычной, равнодушной жизнью. Когда Мэй не было рядом, мне казалось, что я нахожусь за стеклом, будто граница между мной и остальными была настолько тонкой, что её можно было разорвать одним движением, но я никогда не решалась. Всегда оставалась в стороне.

Но сегодня...

Этот смех.

Режущий, острый, как бритва по коже. Хищный, безжалостный. Он бил в уши, как раскалывающееся стекло, как осколки, оседающие на полу.

— Ха-ха, да, очень смешно, конечно. Ой, отстаньте вы! — голос, знакомый до дрожи.

Мэй.

Я знала этот тон. Фальшивая лёгкость, тонкая оболочка веселья, сквозь которую просачивалось напряжение. Она делала вид, что всё в порядке, но я знала, что это ложь.

Перед глазами вдруг вспыхнуло воспоминание — старое, пыльное, забытое, но ещё живое.

Коридор школы из моей прошлой жизни.

Та девочка. Книга, выбитая из её рук. Она лежала в пыли у её ног, испачканная, смятая, ненужная.

Те же лица вокруг — ехидные, лениво-злые. Не ярость, нет. Просто скука, просто развлечение.

А я...

Стояла в стороне, вжавшись в стену, сжав кулаки так, что ногти врезались в ладони.

Я знала, что это несправедливо. Я знала, что это неправильно. Я знала, что нужно было сказать что-то, сделать что-то.

Но я сделала выбор.

Прошла мимо.

Не услышала её.

Не услышала себя.

А потом... потом было поздно.

Я помню, как лежала в постели той ночью, смотря в потолок, как огонь стыда жёг меня изнутри. В груди разрастался комок тошноты, пальцы дрожали от бессильной злости. Я прокручивала в голове всё, что могла сказать, что могла сделать.

Но не сделала.

Я боялась.

Я всегда боялась.

И вот он, тот самый момент, снова повторяющийся, снова ставящий передо мной выбор. Что я сделаю?

Толпа впереди.

Те самые "сильные" — острые улыбки, скользкие взгляды, слова, льющиеся как яд.

Мэй стоит в центре, по привычке расправив плечи. Но я вижу, как дрожат её пальцы, как губы чуть прикусаны.

— Хатсумэ, ты правда думала, что это сработает? — лениво протянул один из них.

— Гений, ага, — фыркнул другой.

— Что за мусор ты собираешь в лаборатории?

Я ощущаю себя дрожащим осиновым листком. Всё нутро сжимается, но не от страха — от отвращения.

Я знаю, каково это.

Я знаю, как потом жжёт изнутри ненависть к себе.

Я знаю, каково это — ложиться спать с желанием вернуться в прошлое, чтобы сделать хоть что-то, сказать хоть слово.

И вдруг мне становится нестерпимо тошно.

Я устала.

От себя. От своего молчания. От вечного огня стыда, который грызёт меня изнутри. Я не могу смотреть на Мэй в таком состоянии, лишённую её привычной уверенности, её искры. Это нестерпимо.

Я делаю шаг вперёд.

— Эй.

Голос звучит странно спокойно.

— Если что-то не работает, это не значит, что оно бесполезное. Это значит, что у него есть потенциал принести пользу в будущем. В отличие от вас.

Тишина.

Воздух густеет, липнет к коже, становится вязким, как перед грозой.

Кто-то усмехается, кто-то переглядывается, но энтузиазм поутих. Ещё пара ленивых, вялых шуток. Веселье испорчено.

— Ну, смотри, Фуракава, ты ещё пожалеешь.

Я выдыхаю.

— Жалеть тут надо только вас.

Кто-то хмыкает. Кто-то пожимает плечами. Один из них что-то буркает, махает рукой. Интерес потерян, зрелище окончено. Компания размыкается, растворяется, исчезает.

И вот, в коридоре остаёмся только мы с Мэй.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Хо-хо, — выдыхает она, улыбаясь. — Да ты ничего, Фуракава. Я уж думала, ты просто молча убежишь.

Она смеётся — коротко, но искренне.

— Ладно, раз теперь ты официально моя защитница, значит, продолжаем работать в команде! — Она хватает меня за плечи, притягивает ближе и громко добавляет: — Горгона и изобретатель. Как тебе?

Я чувствую, как моё сердце бьётся где-то в горле, а в груди медленно расползается странное, непривычное чувство.

Тёплое.

Непривычно тёплое.

После занятий я медленно плелась по коридору. В тот день у меня должно было состояться первое состояние от тхэквондо, и от этого меня тошнило. Ноги подкашивались. Я чувствовала себя полной дурой и уже сотню раз пожалела о своем выборе. Перед глазами проплывали бесчисленные сцены как я перед всеми позорюсь, то падая, то неуклюже выкидывая и выворачивая ногу. Еще одной причиной почему я не торопилось было и то, что я не хотела переодеваться со всеми так как не хотела светить змеями на руках. Когда я зашла в спорт зал в раздевалке, к моему счастью, как я и планировала уже никого не осталось. Я начала стягивать школьную форму. Когда я стояла перед зеркалом в раздевалке, мои глаза невольно скользили по своему отражению. Тело, которое я видела, казалось чужим. Лишь тонкая белая фигура с длинными ногами и руками, словно вырезанная из бумаги. Это было моё тело, но оно не воспринималось как моё. Оно было таким хрупким, таким неуклюжим. Я поймала взгляд, который отражался в зеркале, — испуганный, растерянный. Нижняя губа дрожала, а глаза были полны сомнений. Мне было трудно поверить, что это я эта девочка, эта фигура, эта реальность.

Я зажала кулаки, и в этот момент почувствовала, как кожа натягивается, словно натягивающаяся струна. Стиснутые зубы, сгибание рук, и я пыталась понять, как это тело могло быть моим. Как эти руки могли когда-нибудь быть сильными? Как этот хрупкий живот мог выдержать натиск удара? В голове вертелись обрывки мыслей: «Я не могу», «Я не готова», «Это не для меня».

Мой взгляд не мог удержаться от того, чтобы возвращаться к этому отражению, что было так непривычно и чуждо. Я пыталась сосредоточиться на каждом изгибе тела, на каждом мускуле, на каждой линии, но они казались такими слабыми, такими тонкими. Мои плечи были узкими, грудная клетка казалась чересчур сжато́й, а руки... руки были не теми руками, которые могли бы выдержать силу удара. Я чувствовала их, как тонкие ветви, которые могли быть сдвинуты только ветром, но не собственными усилиями.

Что если я упаду? Что если не смогу?

Моё тело было не только неуклюжим, но и чужим. Я не чувствовала в нём силы, не ощущала уверенности. С каждым взглядом на своё отражение сомнения в себе только углублялись. Вдруг я осознала, что боюсь — не только поражения, но и самой себя, своего нового тела, которое, казалось, не справляется, не может сделать то, что я от него ожидаю.

Я отвернулась от зеркала, как будто пытаясь избежать той правды, что она мне показывала. Но стоя в раздевалке, мне было всё равно тяжело не думать об этом. Каждое движение давалось с усилием. Я чувствовала, как одежда, словно душила меня. Кожа была холодной и липкой от пота, мышцы напряжены, как в предвкушении удара, который я никак не могла произвести. Я вздохнула, пытаясь выкинуть это чувство.

Но чем больше я пыталась избавиться от него, тем сильнее ощущала нарастающее сопротивление внутри меня. Оно не давало расслабиться, как невыносимое чувство тяжести, прибивающее меня к земле.

Зал пах потом и резиной. Раздавался скрип обуви и звуки шагов, тяжелое дыхание тренирующихся.

Я стою в строю, тело напряжено, руки сжаты в кулаки. Вокруг другие ученики — кто-то привычно двигается, легко, с отточенными движениями, кто-то, как и я, чуть запаздывает, путается, но всё равно держится увереннее.

Мне не место здесь.

Эта мысль свербит, цепляется за рёбра, расползается под кожей липким холодом. Я здесь чужая.

— Кихап! — голос тренера раскалывает воздух, как удар.

Всё делают резкий шаг вперёд, взмах руки, удар.

Я опаздываю.

Чувствую это всей кожей.

Мои движения медленные, тяжёлые, словно я барахтаюсь в воде, словно каждый мускул сопротивляется. Я запуталась в ногах. Неправильная стойка. Тренер кидает взгляд — быстрый, оценивающий, и я хочу исчезнуть.

Внутри пустота.

Я хуже.

Я слабая.

Я выгляжу глупо.

Мне казалось, все это видят, что всем смешно.

Но никто не смеялся. Они делали свои удары, снова и снова. Слишком вспотевшие, слишком сосредоточенные, слишком напряжённые, чтобы следить за окружающими. Кто-то рядом срывался с ритма, ошибался. Кто-то чертыхался, утирая пот с лица. Но никто не смотрит на меня. Все слишком сосредоточены на себе. Я сделала следующий удар. Он вышел чуть резче, чем прошлый. Я начала попадать в ритм. Я не больше не думала о взглядах. Я думала о движении.

Вперёд. Удар. Назад.

Стоило перестать думать о мнении окружающих, как у меня стало получаться лучше. Уйдя, навязчивые мысли освободили место для осознания и анализа техник и движений. Это было странное ощущение — как если бы страх начал медленно растворяться, сгорать в усталости, от повторяющихся движений.

И вот, в какой-то момент, когда мышцы уже горели, а дыхание совершенно сбилось, я вдруг понимала — мне хорошо. Нет, конечно, я устала. Тонкие руки и ноги, казалось, вот-вот сломаются. И все же, в этом было приятное удовлетворение, даже жжение, казалось, приносило удовольствие. Мне нравилось, что я делаю.

Конечно, каждый мой удар все еще был неровным, неуверенным. Я чувствовала, как мышцы сопротивляются, как тело всё ещё не слушается меня, как оно замедляется, будто не готово продолжать. Но я не останавливалась. С каждым повторением я ощущала усталость, но вместе с ней какое-то странное, не совсем понятное удовлетворение. Может быть, это было ощущение движения, ощущения, что я хотя бы пытаюсь.

Тело продолжало болеть. Каждое движение давалось с трудом, а дыхание сбивалось. Всё ещё неуклюже. Всё ещё тяжело. Я не могла окончательно избавиться от мысли, что выгляжу глупо, что все, кто смотрят, видят эту мою слабость. Но в какой-то момент я осознала, что я могу отвлечься от этого. Я просто продолжала делать. И, возможно, это было уже не так плохо.

Я не думала о совершенстве, но я не могла отрицать, что что-то внутри меня начало меняться. Я не могла сказать, что я горжусь собой. Я не могла сказать, что стала сильнее. Но я чувствовала, что не сдамся. Я продолжу. В следующий раз может, мне будет немного легче. Но сегодня... сегодня я могу просто двигаться.