Младшая школа прошла довольно спокойно. Учёба давалась мне легко, а занятия в клубах приносили удовольствие. Тхэквондо помогало выпустить пар и давало необходимую физическую нагрузку, шахматы научили продумывать шаги наперёд, а рисование стало своего рода отдушиной. Я упорно трудилась, выигрывая небольшие турниры по шахматам и соревнования по тхэквондо, что давало мне чувство уверенности. Рисовала небольшие панельные манги для школьной газеты, получая положительные отзывы. Время от времени даже мать, в нехарактерной для неё манере, одобрительно кивала, когда я приносила очередную грамоту. Пусть она и не стала дружелюбнее, но холодность определённо постепенно пропала.

Мэй оставалась рядом, её безграничная энергия делала каждый день интересным. Она вдохновляла меня на новые проекты и идеи. Наши занятия механикой и экспериментами с разными технологиями приносили радость. Мы обсуждали будущее, мечтали, строили планы. В целом, жизнь текла размеренно и стабильно.

Но ничто не длится вечно. Это я поняла, когда из-за новостей в прессе начала рушиться наша жизнь. Когда я заканчивала младшую школу, грянул скандал. Компания матери, специализирующаяся на оборудовании для героев, оказалась замешана в продаже технологий на чёрном рынке. Всё началось с утечек информации, которые всколыхнули прессу. Сначала это были слухи, которые быстро превратились в громкие статьи, а затем начались расследования. Оказавшись в центре внимания, компания пыталась отмолчаться, но всё становилось хуже. Пресса буквально раскапывала всё, начиная от сомнительных контрактов до переписок с анонимными посредниками.

Когда к делу подключились правоохранительные органы, власти быстро взяли ситуацию под контроль: счета были заморожены, офисы обысканы, партнёры начали отказываться от сотрудничества. Казалось, что обрушившаяся лавина сминает все на своём пути. Всё это происходило слишком стремительно, и даже адвокаты, которых мать наняла, не могли сразу найти правильную стратегию защиты.

Суды длились месяцами. На каждом заседании показывали всё больше доказательств, а старые партнёры матери начинали открещиваться от неё. Они в лицо говорили ей, что не знали о её действиях, обвиняли её в преступной халатности. Казалось, что её репутация рухнула навсегда. Мать пыталась удержать лицо, выжимала все юридические уловки, но правда была неумолима. В конце концов, она как-то умудрилась избежать тюрьмы, подставив фиктивного руководителя, на которого и свалили все обвинения. Это позволило ей избежать уголовной ответственности, но не спасло от насмешек и проклятий со стороны бывших коллег.

Однако самым неприятным стало то, что, несмотря на отсутствие судимости, ни одна компания не хотела с ней работать. Лишь несколько раз ей предложили какие-то временные проекты, но и те, всё чаще отказывались из-за репутационных рисков. И вот, несмотря на то что ей удалось откупиться от большинства проблем, всё было потеряно — не только бизнес, но и вся её жизнь как успешного профессионала.

Мы перебрались в крошечную съёмную студию, где едва умещались все наши вещи. Сбережений практически не осталось, а перспективы у матери были ещё хуже, так как судебные тяжбы и долги высосали все.

Прогресс в наших с матерью отношениях сошел на нет. С каждым днём она становилась всё злее. Потеря репутации, невозможность устроиться на работу, постоянные напоминания о провале сломали её. Её прежняя тихая холодность сменилась откровенной злостью и срывами на меня. Вскоре она начала пить. Не до беспамятства, нельзя было назвать её алкоголичкой, но достаточно, чтобы каждый вечер превращался в испытание. Раздражение и гнев всё чаще срывались на мне, и я делала единственное, что могла — уходила из дома, стараясь возвращаться как можно позже, надеясь, что к моему возвращению она уже будет спать.

Однажды я вернулась домой поздно, и когда вошла, мать сидела на кухне, сжимая в руках бутылку. Это был один из тех вечеров, когда её настроение резко менялось, и она могла сорваться без видимой причины.

— Ты опять опоздала, — начала она, едва взглянув на меня. Её голос был вязким, как молоко, которое долго стоит на плите. — Ты думаешь, я тут одна, за всех все обязана тянуть? Ты видишь, что у нас происходит? Вместо того, чтобы мне помогать, сделать что-то полезное, ты вечно мечтаешь! Ты хочешь твоя мать сдохла что ли?

Я попыталась объяснить, что я тоже переживаю и делаю всё, что могу, но она перебила меня, продолжая, почти не замечая меня:

— Ты думаешь, всё это просто так? Ты думаешь, я не пыталась бороться? Нет, нет... Ты, как всегда, сидишь тут, учишься, играешь в свои тупые шахматы, рисуешь, мечтаешь... ты даже не понимаешь, что произошло. Ты что, не видишь, как всё уходит под откос? Ты ничего не делаешь! Ты думаешь, если ты хорошенькая девочка, все тебе простят? Тебе ещё и везёт, что я откупилась, что меня не в тюрьму посадили, а то оказалась в чертовом детском доме! Ты не видишь, как другие нас ненавидят? Все меня осуждают из-за тебя, из-за нас!

Её слова были пьяными, бессвязными, но в них скрывалась ярость, которую она не могла выплеснуть наружу иначе.

— Ты вообще понимаешь, что ты не имеешь права бросить меня, как все эти лжецы? Я твоя мать! Я тебя родила! Выносила! Вырастила! Неблагодарная дрянь! Ты должна была быть другом, поддержкой. А что ты сделала? Ты просто уходишь гулять, и ничего больше. Я же тут сижу и терплю, а ты почему-то сбегаешь! Все разрушено! И ты всё ещё думаешь, что твои рисуночки это что-то значат?!

Я пыталась сказать, что я тоже переживаю, но она продолжала кричать.

— Ты думаешь, что если я не могу работать, если всё потеряно, ты можешь меня бросить? Ты вообще не в состоянии меня понять. Никто из вас ублюдков не в состоянии! Ты это понимаешь?

Она схватила пустую бутылку и яростно поставила её на стол, глядя на меня с ненавистью, которая заполняла комнату.

— Ты просто бесполезна, как и все остальные, кто стоит на моем пути в этой грёбаной жизни. Думаешь, можно просто выйти из этого без потерь? И кто виноват, скажи мне? Ты! Ты, кто вместо того чтобы быть полезной, вечно в своих фантазиях!

Тяжёлое молчание висело в воздухе. Я стояла перед матерью, ощущая, как её слова, словно камни, падали на меня, одна за другой. В её глазах горела неистовая ярость, смешанная с мутной вуалью алкоголя. Я чувствовала, как моё тело сжимается, будто я пыталась сделать так, чтобы внутри меня не было места для слов, что лились из рта этой женщины.

— Ты... Ты даже не можешь понять, — её голос дрожал, но в нём была ярость, которая не могла найти выхода иным способом. — Ты... бесполезная дрянь. Всё, что ты сделала, — это уничтожила всё, что я строила. Мой муж... Мой любимый муж, который погиб, защищая тебя, — она кивнула в мою сторону, её пальцы дрожали, и я почувствовала, как мне не хватает воздуха. — А ты... ты даже не можешь взять ответственность за свои поступки!

Я сжала кулаки, стараясь не дать себе сдаться, не ответить ей. С каждым её словом меня сжимало всё сильнее. Я знала, что, если скажу хоть слово, все станет ещё хуже. Но она продолжала, словно все её чувства вырвались наружу, безжалостно раня, не думая о том, что происходит со мной.

— Он умер, понимаешь? Он умер, потому что пытался защитить свою малолетнюю, ничтожную дочь! А ты... Ты даже не ценишь, что он для тебя сделал! Ты всё уничтожила, понимаешь? Всё!

Её слова рвались в меня, как молнии. Я чувствовала, как сжимаюсь, словно пытаясь исчезнуть, скрыться от этой боли, от её обвинений. Но, несмотря на всё, я не могла отвести взгляд. Она продолжала, прекрасно, я думаю, зная, что меня это разбивает:

— Ты виновата в его смерти! Он был мужчиной, настоящим мужчиной, и он бы жив был, если б не этот твой проклятый бардак! Ты думаешь, что тебе можно всё простить? Ты — причина, по которой моя жизнь рухнула! И теперь ты ещё и приходишь сюда с этим своим притворно сочувствующим лицом, с этой ничтожной заботой о чём-то большем, чем ты сама. Ты ведь даже не понимаешь, как я страдаю! Ты даже не можешь понять, что это всё из-за тебя.

Я стояла молча, пытаясь не дать этому всему поглотить меня. Мне было тяжело дышать, казалось, что воздух сжимается в груди, и в ушах пульсировала тупая боль. Но я ничего не могла сказать. Мне не было что ответить на её слова. Всё, что я хотела — это просто уйти, но я не могла.

И тогда её голос стал ещё более пронзительным:

— Ты даже не знаешь, как мне больно, как мне страшно... Всё, что я пережила, всё, что мы пережили... И всё это ради чего? Ради тебя! Ты понимаешь, что ты сделала? Ты уничтожила нас всех! Ты моя ошибка! Всё, что я пыталась построить, всё, что я для тебя сделала... Ты этого не стоила!

Каждое слово било в моё сердце, и я чувствовала, как от этого сдавливает горло. Но я молчала, не решаясь ответить.

Её слова продолжали разрывать меня, что-то внутри меня вдруг начало пробудилось. Она говорила, и, несмотря на всю боль, которую я испытывала, часть меня не могла не признать, что она была права в чём-то. Это чувство вины, которое я давно пыталась скрыть, вырвалось наружу, как призрак из давно забытого прошлого.

Я вспомнила всё. Как я пришла в этот мир, как я стала Шизукой. Вспомнила, как я украла жизнь этой девочки, её тело, её мечты и надежды. Словно потерявшаяся тень, я оказалась в её теле и мире, я не могла забыть чувства того, что это было неправильно. Я взяла не своё, и что-то мне подсказывало, что я должна была заплатить за это. Может, я и не была виновата в бедах этой женщины напрямую, но, возможно, именно мое появление, подобно эффекту бабочкт, было причиной того, что её мир рухнул. И теперь, стоя перед матерью, я не могла не почувствовать, как вина тяжелым грузом ложится на меня.

Мать была не в состоянии контролировать эмоции, и я чувствовала, как её боль и страх обращаются в ярость, на которую я ничего не могла ответить. Всё, что я могла — это стоять, пытаться не показать страха, но внутри я была разрушена её словами. Вся боль от потери — её жизни, ее мужа, её бизнеса — теперь ложилась на меня, как непосильный груз.

Но завтра, несмотря на всё, мне всё равно нужно было вставать и идти в школу. На следующий день меня ждали новые люди, новый мир, который я не могла контролировать, но который могла хотя бы попытаться понять. С каждым шагом мне было всё сложнее отпустить свой страх, но я знала, что, если не буду двигаться вперёд, я останусь там, где и была — в болоте, из которого не выбраться.

Утро началось с серого полумрака, размытых силуэтов мебели и шума дождя за окном. В комнате было душно, пахло затхлостью и перегаром. Я лежала на боку, затаив дыхание, прислушиваясь к хрипловатому, но ровному дыханию матери. Если бы разбудила её, день сразу пошёл бы наперекосяк.

Медленно, стараясь не скрипнуть матрасом, я выбралась из-под тонкого одеяла и на цыпочках прокралась в угол, где лежала моя школьная сумка. Одежду я приготовила с вечера — чтобы не шуршать, не тратить время. Натянула школьную форму и объемную, черную худи поверх.

На кухонном столе стояла банка дешёвого растворимого кофе. Я зачерпнула ложку, залила кипятком, помешала. Горечь взяла за язык, прокатилась по нёбу. Без сахара, без молока — только терпкость и тёплая иллюзия бодрости. Глоток. Второй. Третий. Быстро, пока не остыло.

Я старалась действовать, как можно тише, панически боясь разбудить мать, но казалось каждое движение, каждый предмет, весь мир нарочно стал в тысячу раз громче: ткань шуршала нарочно громко, половицы скрипели нарочито громко, каждое движение чайной ложки отдавалось колокольным звоном в голове. Мать периодически переворачивалась во сне и громко вздыхала. Каждый раз от этого меня захлестывало волной паники, сердце колотилось, в голове вспыхивали сценарии худшего развития событий, все тело напрягалось, казалось, все чувства обострялись в тысячу раз, словно у кота во время охоты. Но спустя секунду понимала, что всё в порядке, и заставляла себя расслабиться.

Шум дождя заставил меня повернуться в сторону окна. Мой взгляд лишь на краткий миг задержался на каплях, которые стучали по стеклу — я уже привыкла к таким дням. Я тихо открыла дверь и ступила в подъезд, где еще сильнее ощущались сырость и запах плесени.

Дождь стучал по тротуарам, разбивался о крыши машин, капли стекали по рукавам её худи. Зонта не было, так что я натянула капюшон, спрятала руки в карманы и зашагала вперёд, проваливаясь мыслями в полусонное оцепенение. Капюшон спасал от ледяных струй, хотя промозглый ветер всё равно пробирался под одежду, заставляя ежиться. Каждый шаг был почти механическим, с едва заметным усилием. В этом городе всё одинаково. Всё так же серо. Вокруг меня всё проплывало — люди, машины, здания. Лица прохожих сливались в однородную массу. Люди не замечали меня, а я их. Шла и думала, что, возможно, сегодня день будет не таким тягостным, но очень быстро поняла, что я ошибалась. С момента начался скандала, все дни слились в однородную липкую массу. Я так и не поняла, почему каждый день должен быть похож на предыдущий. Всё как всегда — один и тот же круг, одни и те же ощущения. Мокрые волосы от дождя липли к щекам, но я не стала их поправлять.

До школы было десять минут пешком. Остановившись перед входом, я вдохнула влажный воздух, пытаясь окончательно проснуться. День только начинался. Войдя в школу, шла быстро, не теряя времени, но машинально подмечала детали. Это место совсем не походило на мою прежнюю частную школу. Здесь не было безупречно вымытых коридоров, гордых витрин с кубками и улыбающихся учителей, уверенных в каждом своём шаге. Но в этом месте чувствовалось что-то знакомое. Какая-то неуловимая схожесть с моей школой в России из прошлой жизни. Немного хаоса, немного запущенности — но и простая, невычурная реальность. И, пожалуй, она мне даже нравилась больше, чем блеск частной школы. Здесь я чувствовала себя свободнее, на своём месте. Здесь меньше давило.