— Нет. Нет, ни за что.

Мегуми энергично качает головой. Он уже представляет себе этот ужасный опыт, и от одной только мысли его начинает тошнить.

По тому, как хмурятся брови и поджимаются губы, можно понять, что Годжо-сенсею не нравится его ответ.

— Я знаю, звучит ужасно, и я понимаю, что ты предпочел бы что-то другое, но, Мегуми, я думаю, это важно. У тебя все еще могут быть повреждения…

— Мне все равно, — он говорит решительным, твердым тоном, не оставляющим места для возражений. Его учитель приглушенно вздыхает, проводя рукой по волосам. Он выглядит разочарованным. От этого грудь Мегуми сжимается. Он не уверен, когда именно его стало волновать мнение учителя о нем и разочарован ли тот в нем или нет, но он чувствует странную потребность оправдаться. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал, сенсей, — тихо произносит он, нервно заламывая руки. — Я не могу рассказать об этом никому другому. Я не готов. Не хочу проявить неуважение к Иэйри-сан, но ты единственный, кому я это доверяю, — как только слова срываются с его губ, он тут же жалеет о них. Он звучит так слабо, уязвимо, как глупый ребенок.

При этих словах Годжо-сенсей замирает, его ярко-голубые глаза меняется. Они выглядят… грустными? Нет, не так. Лучше сказать — эмоциональными. Ошеломленными. Он никогда не видел у него такого выражения, и оно ему не нравится.

— Ладно. Как будет… лучше для тебя, Мегуми, — наконец, произносит он, хотя и неохотно, сдержанным, мягким тоном. В нем слышится сочувствие.

Ты слабый.

Годжо, наверное, так думает. Видно, что он жалеет его. Мегуми ненавидит это. В животе начинает скапливаться неприятное чувство. И вдруг, ни с того ни с сего, он чувствует презрение абсолютно ко всему, что привело к этому моменту.

— Перестань это делать.

— Делать что?

— Просто… прекрати это! Обращаться со мной, как с чертовой фарфоровой куклой!

— Я правда не понимаю, о чем ты говоришь…

Годжо раздражает. Выражение его лица искренне растерянное, он, вероятно, думает, что Мегуми слетел с катушек или просто сумасшедший, и это только больше злит его.

— Вот почему я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, потому что понимал, что они будут смотреть на меня так, как ты смотришь на меня сейчас, сенсей, серьезно, перестаньте смотреть на меня так, с ЖАЛОСТЬЮ в глазах…

Годжо выглядит удивленным его внезапной реакцией. — Эй, Мегуми, подожди, я не жалею тебя, дело не в этом…

Мегуми не слышит его, чужие слова звучат как помехи, кровь в жилах пылает огнем, бушует, переполняет его. Он так зол, словно в его мозгу что-то щелкнуло.

— Не знаю, зачем я вообще открыл рот… Забудь, что я вообще что-то говорил и никогда больше не упоминай об этом, — он вскакивает, пересекает свою комнату и с грохотом распахивает дверь. Он пристально смотрит на учителя, сидящего на краю его новой кровати, с яростью в глазах.

— Уходи, — вырывается гневное шипение.

Выражение лица Годжо становится совершенно пустым. Почти жутким. А затем…

— Нет.

Ответ наполнен силой, напором, уверенностью, от которых Мегуми замирает. Он неуверенно бормочет: — Что?

— Нет. — снова повторяет Годжо, качая головой. Складывается впечатление, что учитель раздражен, но в этом нет никакого гребаного смысла.

— Что значит «нет»? УХОДИ!

— Я не жалею тебя, Мегуми. Твой гнев направлен не на меня, а на то, что произошло. Все дело в чувстве, что ты не контролируешь ситуацию.

— Ты что, гребаный эксперт по из… по изнасилованию? — он ненавидит, ненавидит, ненавидит, как это слово пережало горло, как его голос почти сорвался. Годжо заметно вздрагивает, явно не ожидая, что он скажет это прямо в лоб. От такой реакции учителя ему становится еще хуже, лицо горит, глаза слезятся, и нет, он не заплачет, он больше так не сделает…

— Собираешься проводить психоанализ, пока мне не станет лучше? Поделишься мудростью, чтобы я смог это пережить? Годжо-сенсей, как, черт возьми, от того, что я тебе рассказал, хоть что-то стало лучше? Все по-прежнему полное ДЕРЬМО!

Теперь его голос срывается. Это приводит в ярость. И ему не нужно прикасаться к лицу, чтобы понять, что из глаз снова текут слезы. Он чувствует себя таким жалким. Таким никчемным, слабым, отвратительным, совершенно бесполезным…

Две сильные руки крепко держат его за плечи, тут же возвращая к реальности. Когда, черт побери, он успел подойти к нему? Годжо некоторое время ничего не говорит, кажется, что он хочет обнять его, но что-то его сдерживает.

— Прости, Мегуми.

«Прости»? Этот человек серьезно? Ему хочется ударить его прямо в лицо. Он агрессивно сбрасывает руки учителя.

— За что, черт возьми, ты просишь прощения? За то, что выбрал для обучения явно ущербного ребенка, который даже не может постоять за себя против проклятия, не обладающим полной силой…

— Замолчи. Перестань винить себя, — приказывает Годжо. Лазурные глаза пристально смотрят на него. Губы Мегуми автоматически сжимаются. — Ты шестнадцатилетний ребенок, ты не должен… — пауза, наполненная нотками разочарования. — Я твой опекун, я должен был предотвратить это. Мегуми, это не твоя вина, это я виноват, — Годжо вздыхает, и это звучит так, словно он несет на своих плечах груз всей вселенной. И, технически, так оно и есть. — Мне жаль, что я не смог выполнить свои простые обязанности. Но я не могу изменить прошлое, все, что я могу, это сосредоточиться на настоящем. Я рад, что ты рассказал мне, но я не знаю, как ты хочешь, чтобы я отреагировал на твою боль. Я хочу помочь, но не знаю как. Скажи, что тебе нужно, — синева снова смягчается.

Мегуми измотан и так устал. Пару часов назад он проснулся после той ужасной истерики, которую он устроил практически на коленях у Годжо (как унизительно), и все равно ощущает себя так, будто готов проспать два дня подряд. Он борется не только со своими дерьмовыми чувствами, но теперь и с дерьмовыми чувствами Годжо. Потому что, по-видимому, тому тоже не по себе от этого. Он не может поверить, что заставил своего учителя чувствовать себя виноватым из-за него. Годжо не чувствует себя виноватым. Он никогда не извиняется.

Мегуми не может поверить, что раньше он насмехался и критиковал этого человека за его неспособность быть серьезным, брать на себя ответственность и вести себя по-взрослому в сложной ситуации, но теперь, когда тот это делает, он хочет, чтобы это никогда не повторилось.

— Я не знаю, что мне нужно. Как ты только что сказал, мне шестнадцать, откуда, черт возьми, мне знать, что делать? Разве не ты здесь взрослый? Разве не ты должен знать или хотя бы попытаться понять? Не можешь ли ты, пожалуйста, хотя бы раз в жизни приложить хоть каплю усилий, чтобы сделать вид, что тебе не все равно?

Годжо молчит. Что с тобой не так? Мегуми чувствует, как его сердце резко сжимается, потому что он знает, он абсолютно точно знает, что его учителю не все равно, что тот действительно очень старается, просто это оказалось больше него, а Мегуми тем временем занят тем, что ведет себя как кусок дерьма. Он знает, что снова и снова противоречит сам себе.

Почему ты ведешь себя как придурок?

— Все в порядке, Мегуми. Не переживай. Я хочу, чтобы ты отпустил свой гнев. Ты можешь причинять мне боль. Я это заслужил, — он слегка улыбается и пожимает плечами, отчего у Мегуми возникает острое желание закричать во все горло. Он хочет проклинать своего учителя до посинения, потому что к черту все это общение. Он так устал от этого разговора. Ему тошно от того, что учитель так слащаво любезен с ним.

— Я хочу, чтобы ты знал, что я горжусь тобой.

Весь его гнев и досада мгновенно улетучиваются, и он совершенно сбит с толку.

— Что?

— Ты остановил меня от кое-чего плохого. Ты был прав насчет Юджи. Я собирался нацелиться на Сукуну, но, в конце концов, это тело Юджи. Он бы, вероятно, уже лежал на шесть футов под землей, если бы ты не успокоил меня. И ты это сделал после всего? Не думаю, что на твоем месте я поступил бы так же. Наверное, я хотел бы уничтожить весь мир.

Мегуми с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться.

Ты бы никогда не оказался на моем месте. Ты сильнейший.

Он не хочет этого говорить, поэтому молчит. Однако есть и положительный момент: похоже, что Мегуми выдохся. Клубок негативных эмоций, бурлящий в его нутре и груди, наконец-то утих, пусть и ненадолго. Напряжение в воздухе рассеивается.

— Мне нужно еще поспать, — бормочет он и медленно забирается под одеяло, хотя Годжо все еще сидит на краю кровати. — Я устал.

Мегуми, возможно, больше никогда не выйдет из своей комнаты. Теперь, когда Годжо поселил его в роскошных апартаментах с огромной кроватью, великолепной ванной и маленькой гостиной, он чувствует себя в некотором роде королевской персоной. Он не хочет думать о причинах, и просто делает вид, что учитель решил повысить уровень его жизни по своей прихоти. Это лучше, чем альтернатива. Во всем можно найти положительную сторону, верно?

— Хорошо. Приятных снов, Мегуми-тян, — Годжо встает, чтобы уйти, взъерошивая волосы на его голове, как будто он маленький ребенок, отчего Мегуми борется с желанием огрызнуться на него. У этого человека есть врожденная способность выводить из себя, как ни у кого другого. Честно говоря, у него к этому талант. И все же, на самом деле, он не хочет, чтобы тот уходил, и борется с еще большим желанием попросить его остаться снова.

Мегуми действительно устал желать совершенно разные вещи одновременно. Эмоциональные качели, которые он устраивает этому человеку, должно быть, непомерно тяжелы. Мегуми признался, что Годжо — единственный человек, которому он доверяет, а затем, спустя полторы секунды набросился на него только потому, что Годжо не так посмотрел на него. Мегуми хотел, чтобы он перестал вести себя как ответственный взрослый, но накричал на него за то, что тот не разобрался во всем сразу, как подобает взрослому.

А теперь? Он хочет, чтобы Годжо ушел, потому что не хочет продолжать эти изматывающие разговоры, и он устал раздражаться, устал стискивать зубы, чтобы не сказать учителю заткнуться, но в то же время он чувствует надвигающуюся панику, видя, как тот уходит. Глупый. Он просто такой глупый.

Мегуми не может постоянно держать учителя рядом с собой, когда ложится спать, хотя в этот раз ему действительно удалось заснуть, когда Годжо остался рядом с ним. Ему не снились кошмары, и он не чувствовал, что вот-вот задохнется насмерть.

Дверь со щелчком закрывается. Мегуми остается один.

Он уже испытывает жгучее отвращение. Он в самом деле ощущает себя ребенком, боящимся темноты, который будет скулить и рыдать, пока не придет его папа и не убедится, что в шкафу и под кроватью нет монстров. И нет, он не сравнивает Годжо-сенсея со своим отцом, пошли вы.

— Смирись, Фушигуро, — раздраженно говорит он себе. — Ты так долго спал в одиночестве, а теперь едва не сходишь с ума? У Годжо-сенсея есть дела, он не может быть обременен твоим дерьмом. Перестань быть таким жалким.

Он решительно закрывает глаза. Уже довольно поздно, около трех часов ночи, так что, может быть… может быть, есть шанс, что на этот раз у него не возникнет проблем. Он действительно чувствует себя измотанным.

***

Мегуми мгновенно понимает, что спит, но не может очнуться ото сна. Или, точнее, от кошмара.

Итадори рядом с ним, и они смотрят тот дурацкий фильм, который этот гиперактивный болван уговаривал его посмотреть, тот самый гребаный фильм, о котором он ничего не помнит. Он уже слышит храп товарища. Его сердце бьется так быстро, и, хотя еще ничего не произошло, ему уже хочется плакать.

Потому что он не может изменить этот кошмар, он знает, что его ждет, и он хочет убежать, хочет позвать на помощь, но не может. Он делает все точно так же. Его тело движется как на автопилоте, повторяя те же действия, что и в тот ужасный день. И это случится снова, и будет больно. Это всегда так больно. И, хотя он не религиозный человек, он мысленно молится любому Богу, который готов его услышать, чтобы тот сделал что-нибудь, чтобы вырвал его из этого кошмара, положил ему конец.

Но, конечно, как всегда, Мегуми покинут. Ни один Бог не слушает. В душе он дрожит, но внешне держится спокойно и собранно, хотя тело спящего Итадори только что дернулось.

— Итадори-кун? Ты проснулся? Подними свою ленивую задницу с татами, иначе у тебя заболит шея…

— Здравствуй, Фушигуро Мегуми.

Иногда в этом кошмаре у него появляется возможность отключиться. На короткие мгновения. Это означает, что он получает отсрочку от всех ужасных, мучительных подробностей. Как, например, сейчас. Похоже, Бог все-таки немного сжалился над ним.

Но это все еще худший опыт за всю его жизнь.

Потому что все, что испытывает Мегуми, это ужас. Он чувствует, как его запас кислорода иссякает из-за безжалостной руки, сжимающей трахею. Он слышит отвратительные звуки удушья, вырывающиеся из собственного рта.

Он чувствует вкус пальцев, засунутых в его горло, скрежет острых длинных ногтей внутри и едва сдерживает рвоту. Его спина горит, он ощущает, как по рубашке стекает струйка крови, когда деревянные щепки пронзают ткань и впиваются в кожу. Перед глазами мелькает ехидный оскал, татуированный язык насмешливо виляет перед ним.

Он отключается.

И снова возвращается.

В приступе ярости и отчаяния, забыв, что это тело Итадори, Мегуми откусывает два пальца. Его рот наполняется тошнотворно теплой кровью. Он выплевывает их, давясь, его тошнит. Сукуна только посмеивается и отращивает их заново.

— Ты милый, Фушигуро Мегуми. Мне нравится, когда ты хрипишь.

— Пошел ты.

Отключается.

Возвращается.

В этом не было необходимости — так жестоко швырять его в окно. Комната кружится. К горлу подкатывает тошнота. Мегуми не знает, что хуже — чувствовать, как острые лезвия ногтей вспарывают шею, или как язык слизывает кровь, пролитую этими самыми ногтями. Отвратительно. И он вспоминает, какая мысль пришла ему в голову в тот момент.

Неужели я умру здесь?

— Зачем ты это делаешь, я не понимаю… — его голос звучит так слабо, странно невнятно, как будто его накачали наркотиками, и он мысленно кричит, потому что именно в этот момент в его душе что-то ломается.

— Потому что могу, — желание ^{В оригинале «Leer», означающее: смотреть на кого-то жутким, похотливым взглядом, вызывающим дискомфорт.}, ликование в голосе Сукуны отвратительны.

Отключается.

Возвращается.

Ты мог бы ударить его сильнее, ты был слишком медлителен, чтобы призвать шикигами, теперь он держит тебя за запястья, ты все сделал неправильно НЕПРАВИЛЬНО НЕПРАВИЛЬНО…

Мегуми лихорадочно соображает, в то время как его губы произносят что-то более отчаянное. Жалкое. Умоляющее.

— Не делай этого, черт, не надо, просто остановись, прекрати, пожалуйста, не надо, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, я умоляю тебя… Нет, отойди от меня, НЕТ-НЕТ-НЕТ, не трогай меня, кусок дерьма, не смей… больной ублюдок, пошел ты, НА ХЕР ТЕБЯ…

Никто не придет, чтобы спасти его. В конце концов, его никто не услышит.

— Кричи сколько хочешь, малыш. На самом деле, мне это нравится.

Отключается.

Возвращается.

БОЛЬНО. БОЖЕ, КАК БОЛЬНО, ПОЖАЛУЙСТА, ПУСТЬ ЭТО ПРЕКРАТИТСЯ…

Отключается.

Возвращается.

НЕТ.

ЭТО ЕЩЕ ХУЖЕ. ПУСТЬ БОЛЬ ВЕРНЕТСЯ. ЛУЧШЕ БОЛЬ, ЧЕМ ОТВРАЩЕНИЕ. Я МЕРЗКИЙ… ХВАТИТ, ХВАТИТ, ГОДЖО-СЕНСЕЙ, САТОРУ-НИИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИ МНЕ, ПОМОГИ ПОМОГИ ПОМОГИ!!!

— МЕГУМИ!

Раздается отчаянный, испуганный голос, который не принадлежит ни Сукуне, ни ему самому. Он начинает понимать, что кто-то довольно сильно трясет его за плечи.

— Проснись, Мегуми, пожалуйста…

Где Сукуна? Он остановился? Это не то, чем заканчиваются его кошмары.

— Тебе больше не нужно кричать…

Мегуми, наконец, открывает глаза, отстраненно замечая, что его рот широко раскрыт, и, о черт, он все еще кричит, и он так сильно вспотел, что пижама промокла и прилипла к коже. Он в замешательстве, не понимая, существует еще опасность или нет, не в состоянии сделать что-то настолько простое, как сфокусировать взгляд на человеке перед собой, чтобы опознать его.

Он больше не чувствует… ни боли, ни всего остального.

— Мегуми, это я, Годжо-сенсей, я здесь, пожалуйста, посмотри на меня. Посмотри, ты больше не там…

И наконец-то он видит своего учителя прямо перед собой, пронзительные голубые глаза, сияющие в темноте, как сверкающие флуоресцентные драгоценные камни, широко раскрытые, со зрачками, похожими на крошечные точки. Тот выглядит таким испуганным, крепко сжимая его плечи, и Мегуми, черт возьми, словно парализовало, потому что: «Боже, это Годжо? Сатору действительно здесь? Как…

— Да, это я, ты здесь, со мной, Мегуми…

С громкими, отвратительными рыданиями, глубоко пронзающими его легкие, как когти, он тут же бросается на Годжо, обхватывая его руками за шею так крепко, что тот может задохнуться, однако он слышит, как учитель вздыхает и кладет свою большую ладонь ему на спину, — тепло заполняет его разум, утешая и успокаивая.

Несмотря на то, что Мегуми знает, что он больше не в кошмаре, его тело не понимает этого и продолжает кричать об опасности. Он все еще чувствует, как его грудь быстро и резко вздымается, он хватает ртом воздух, мокро и мерзко, его дыхание поверхностное, похожее на хрип, и он чувствует головокружение, как будто вот-вот потеряет сознание. Нет, нетнетнетнетнет, что, если он вернется в кошмар, чтобы дойти до конца? Нет, он скорее умрет, чем вернется. Руки Мегуми крепче обхватывают шею мага, и он инстинктивно прижимается к нему грудью, как будто подсознательно хочет слиться с одеждой и кожей другого, покинуть собственное испорченное тело, оставить воспоминания, забыть обо всем и…

— Посмотри на меня, Мегуми-тян. Дыши. Дыши глубже. Просто делай, как я, хорошо? Повторяй за мной. — Годжо слегка отстраняется, обхватывает пальцами тыльную сторону ладони Мегуми и кладет ее себе на грудь. Его голос успокаивает — почти шепот, ласкающий слух.

Он чувствует, как учитель демонстрирует, как медленно и плавно поднимается его грудная клетка.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Это занимает некоторое время, но он следует примеру, пока оба не начинают дышать синхронно. Голова болит, как будто набита ватой, но теперь он действительно может дышать, и облегчение тяжестью опускается в его костях, отчего он едва не плачет.

Годжо нежно обхватывает лицо ладонями и Мегуми чувствует, как большие пальцы проводят по влажным щекам, вытирая их, словно он пятилетний ребенок, а не шестнадцатилетний подросток. Глаза учителя полны беспокойства.

О, подождите. Мегуми не переставал плакать. Просто «замечательно».

Где-то вдалеке мелькает мысль, что он почти безостановочно плакал перед Годжо весь вчерашний день и сегодняшнее утро. Это чертовски неловко, и он, вероятно, стыдливо бы спрятал лицо, если бы не был так рад и счастлив, что Сатору-нии рядом с ним.

— О, Мегуми, я тоже рад быть с тобой.

Черт, Мегуми сказал это вслух, да? Как раздражает. Унизительно. Он отстраняется от прикосновения, щеки покрываются румянцем от искреннего тона учителя. Это даже не прозвучало дразняще, что только усугубляет ситуацию. Он знает, что Годжо-сенсей услышал, как он его звал, чего Мегуми так давно не делал, поэтому он в некотором роде благодарен за избавление от насмешек. Впрочем, он не слишком переживает. В этот самый момент он понимает, что его больше не так уж и волнует сохранение лица, или, по крайней мере, не так, как обычно. Он и так уже достаточно опозорился, выкрикивая имя учителя в темное время суток, как маленький ребенок.

— Ты так громко кричал. Я был уверен, что ты разбудишь весь этаж.

— Все комнаты звукоизолированы. Как… как ты узнал, что нужно прийти? В соседней комнате или нет, ты все равно ничего не должен был услышать.

— Твоя проклятая энергия просто зашкаливала, Мегуми.

— Оу…

— Хочешь поговорить об этом?

— Я бы предпочел этого не делать.

— Хорошо. Могу я задать только один вопрос? Клянусь, я не буду доставать тебя.

Мегуми кивает.

— Это часто случается?

Мегуми долго молчит, прежде чем снова медленно кивает, опустив глаза. Его учитель хмурится. Он чувствует странную потребность пояснить: — Но это первый раз, когда я зову на помощь кого-то конкретного.

— Что ж, я рад, что смог помочь, когда кое-кого конкретного позвали на помощь. Я прямо по соседству, если понадоблюсь, Мегуми-тян. Пожалуйста, не забывай об этом, — искренне говорит Годжо.

Мегуми знает, что не забудет. Простое понимание, что его учитель так близко, приносит ему огромное облегчение. От этого сердце успокаивается в груди. Как у ребенка, который наконец-то получил ночник после долгих страданий и плача в темноте. Сукуна не сможет приблизиться к нему ни в реальной жизни, ни во сне. Единственное отличие от ночника в том, что Годжо лучше всех сражается с монстрами.

После этого учитель, похоже, глубоко задумался: брови нахмурены, подбородок покоится на ладони, локоть упирается в ногу, и в этот момент Мегуми понимает, во что тот одет.

Шелковая, дорогая на вид пижама с вышитыми на ткани солнцами, лунами и плачущими облаками. Это настолько нелепое зрелище, что он подавляет смешок. У него, наверное, есть и тапочки в тон. И маска для сна. Мегуми легко может себе это представить.

Сильнейший маг замечает перемену в настроении и усмехается. — Что смешного?

— Ничего, — он качает головой, едва заметно улыбаясь. Годжо обиженно надувает губы.

— Ты что, смеешься над моей крутой пижамой? Она у меня лучшая! — драматично восклицает он, устраивая шоу.

Мегуми закатывает глаза. Типичный Годжо… нормальный Годжо.

— Да, я вижу, — он решает подшутить над ним, небрежно пожимая плечами.

Улыбка учителя становится шире.

***

Ключ от комнаты Годжо дрожит в руке Мегуми.

Прямо перед тем, как учителю было поручена миссия по всему миру, от которой он не мог отказаться, потому что на кону стояло множество жизней, он дал Мегуми дубликат, предложив мест, где тот мог бы отдохнуть, если почувствует себя подавленным, но не сможет оставаться в своей комнате или общаться со сверстниками.

В то время он наотрез отказался принимать предложение, но учитель привел веский аргумент: «Ты не обязан его использовать, если не хочешь. Это всего лишь вариант, который я хочу предложить». Затем Годжо открыл первый попавшийся ящик стола, небрежно сунул туда ключ и вскоре помахал на прощание.

Мегуми был уверен, что никогда не воспользуется им, но неделю спустя, после осмотра, проведенного Иэйри-сан, он почувствовал себя таким… незащищенным, таким униженным и подавленным, что не мог дышать, запершись в одиночестве в своей комнате.

Он знает, что Иэйри-сан ни в чем не виновата, что она просто выполняла свою работу, но все равно это был один из худших опытов в его жизни. Он почти проклинает Годжо за то, что тот убедил его наконец пойти провериться. Он уступил только после того, как тот согласился с его требованием, что учитель сам все ей объяснит, потому что Мегуми просто не может этого сделать.

И он знает, что это было необходимо, потому что Иэйри-сан была очень обеспокоена после завершения процедуры и попыталась объяснить, что обнаружила, но Мегуми сразу же оборвал ее, совершенно не интересуясь результатами. Годжо-сенсей узнает все подробности позже, когда вернется с миссии. Должно быть, это что-то серьезное, потому что, хотя он и находился под воздействием ее обратной проклятой техники в течение нескольких часов, она все равно прописала ему множество сильнодействующих лекарств с множеством конкретных инструкций. Он не может думать об этом. Он застрял в собственном разуме. Он больше не может с этим справиться.

К черту все. Ключ поворачивается в дверном замке, и Мегуми бесшумно входит, словно стараясь никого не потревожить, хотя в комнате явно никого нет. Она намного больше, чем его, но оформлена минималистично и несколько неорганизованно. Очевидно, эстетика жилища занимает довольно низкое место в списке приоритетов учителя.

Он бесцельно бродит по комнате, просто осматривая все вокруг в надежде, что что-то привлечет его внимание. Когда ему становится скучно, он в течение трех секунд размышляет, уместно ли заходить в спальню учителя (определенно, неуместно), но все равно решает зайти.

Постель в беспорядке, небесно-голубые простыни спутаны, точно так же, как, по его воспоминаниям, выглядел футон Годжо, когда он заглядывал в дом Фушигуро и оставался у них с Цумики на выходные много-много лет назад. Некоторые вещи действительно никогда не меняются.

Мегуми видит бумаги и книги на тумбочках по обе стороны кровати и слегка наклоняется, чтобы попытаться прочитать текст. Он понимает, что подглядывает, но не может найти в себе силы остановиться.

Имя Сукуны всплывает сразу, и его дыхание тут же становится учащенным. Тем не менее, он хватает бумаги, чтобы прочитать полностью, и понимает, что учитель пытается найти лазейку, чтобы разделить Короля проклятий и Итадори. Годжо жаждет мести.

Он кладет бумаги обратно на прикроватную тумбочку, не желая развивать эту мысль, и переходит на левую сторону кровати. Там лежат несколько тонких справочников, аккуратно сложенных друг на друге. Годжо, очевидно, читает их, поскольку на всех книгах в разных местах торчат маленькие неоновые стикеры. Рядом с ними лежит раскрытый блокнот, исписанный какими-то письменами.

Он подходит ближе, чтобы прочитать название книги, лежащей на самом верху стопки.

«Исцеление от причиненного вреда: Руководство для родителей, как помочь своему ребенку преодолеть последствия сексуа…

Что? Его охватывает непреодолимая дрожь. Рука бессознательно и резко выталкивает книгу из стопки на кровать, как будто та лично оскорбила его. Следующее название ничуть не лучше.

«Когда ваш ребенок был…

Что за фигня? Почему Годжо… Он…

Мегуми берет блокнот, исписанный мелкими каракулями, но, увидев надпись «посттравматическое стрессовое расстройство» в самом верху, быстро решает, что больше не хочет ничего читать, и покидает комнату.

Каким-то образом… узнав о том, что учитель читает в свободное время, Мегуми почувствовал себя уязвимым. Обнаженным. Как будто он сделан из стекла. По какой-то причине он также чувствует себя виноватым. Сильнейший маг в мире не должен постоянно беспокоиться о том, как справляется глупый подросток. Он должен спасать мир.

Не можешь ли ты, пожалуйста, хотя бы раз в жизни приложить хоть каплю усилий, чтобы сделать вид, что тебе не все равно?

Он знал, что вел себя как засранец, но, боже, теперь он чувствовал себя так, словно его ударили ножом в грудь, когда осознал, каким ОГРОМНЫМ мудаком он был.

И он даже не извинился.

Мегуми достает телефон и нажимает на имя. Он звонит и звонит. Надеясь, что Годжо возьмет трубку раньше, чем его решимость иссякнет.

***

Нобара и Юджи изо всех сил стараются не показывать, что вот-вот лопнут от возбуждения, когда спешат в дальний конец общей комнаты, где их ждет Мегуми. Он знает, что они очень стараются.

У троицы планы пойти на пляж. Планы, которые инициировал сам Мегуми. Оба товарища громко разговаривают, перекрикивая друг друга, повторяя что-то вроде: «Вау, ты больше не похож на скелет, Фушигуро!» или «Почему ты бросил нас ради преподавательского этажа?! Это явный фаворитизм!».

Нобара зачем-то щиплет его за щеку, ему кажется, что она его за что-то отчитывает, но он не придал внимания их разговорам. Но все в порядке. Прямо сейчас, в этот самый момент, ему кажется, что все хорошо.

Они больше не давят на него, чтобы он что-то рассказал. Он рад. За исключением Годжо-сенсея, он вообще никому ничего не смог сказать. Возможно, он никогда не сможет раскрыть им правду. Особенно Итадори. Тот будет опустошен, будет винить себя, а Мегуми этого не хочет.

Итадори заслуживает счастья, и проклятие не должно разрушить счастье его лучшего друга. Если он расскажет Нобаре, она поймет и будет уважать его желание не сообщать Итадори, но, вероятно, это произойдет не скоро.

Нобара и Юджи громкие, нахальные, немного раздражающие, но также очень терпеливые. Они ждали, когда он придет в норму. И они просто счастливы, что он рядом. Не нужно никаких объяснений. Никаких извинений или оправданий.

Он улыбается. Едва заметно. С ним все будет в порядке.

Он знает законы этого мира. Он знает, что единственная справедливая вещь в этой жизни — это то, что в ней ко всем относятся несправедливо. Этот факт странным образом успокаивает его. Потому что он не выделяется. Ему не приходится хуже, чем всем остальным. Внутри Итадори двадцать четыре часа в сутки сидит чертов демон. Цумики все еще в коме, терзаемая проклятием, и неизвестно, как долго это продлится.

Годжо-сенсей… Мегуми не знает всего, что скрывается за его беззаботной маской, но он знает, что его учитель видел и прошел через ужасное дерьмо. И Годжо верит в него. Это значит, что Мегуми может справиться с этим. И он справится. Рано или поздно.

Он дал ему обещание, что так и будет.