Они решили встретиться в пятницу, вечером выходного Гэвина, в парке неподалёку от тату-студии. Чтобы в этот раз никто не помешал, Ричард договорился с капитаном снять его с вызовов — благо, что переработок, на покрытие которых не хватало бюджета, скопилось достаточно для того, чтобы несколько часов его никто не беспокоил. Ричард ждал их встречи, хотел снова насладиться простым рассказом, в котором улавливал восхищение, интерес и околоотеческую любовь к тому, что делает Гэвин. 

Он сам никогда не испытывал ничего подобного, девиация не пробудила сильных чувств, которые кардинально изменили существование, как произошло у других андроидов. Что до падения стены, что после — Ричард не ощутил особых изменений. Да, появилось больше вариаций действий в той или иной ситуации, да, в любой момент можно было отказаться от выполнения приказа, ведь ограничителей больше не было, да, стал чаще замечать неконтролируемые импульсы, которые слабо поддавались логике и влиянию рациональной части разума. Именно эти импульсы все вокруг называли эмоциями, восхищались ими, огорчались или ненавидели. Ричард же просто принял как данность и особо не задумывался, ведь существовать или работать они не мешали, а остальное его не волновало.

Не волновало до встречи с Гэвином. После — что-то изменилось. Продолжало меняться, и Ричард не понимал, что именно. В первую их встречу он подумал, что его привлекла искренняя привязанность Гэвина, человека, который семь лет строил карьеру в полиции, к татуировкам. Сейчас, спустя три встречи (две с половиной, если быть точнее), он осознал, что за интересом к Гэвину крылось что-то ещё. Только определить, что именно, оказалось сложно. Ричард никогда не был большим знатоком в плане чувств, как андроидовских, так и человеческих, в своих собственных разбирался не многим лучше. «И даже поговорить не с кем», — впервые он пожалел, что за два года с момента активации так и не нашёл друзей или хотя бы товарищей, кому мог бы открыться.

«Без девиации было проще. Понятнее». 

Ричард прикрыл глаза, прячась от света, который словно стал ярче, начал раздражать визоры; приглушил звук, потому что постоянный фоновый шум департамента резко начал бесить. Вероятно, как-то так чувствовали себя люди с похмелья: хотели спрятаться ото всех, засесть в тихое спокойное место, чтобы никто не трогал и не отвлекал. Чтобы даже собственные мысли перестали беспокоить.

— Ты в порядке, парень? — «Проигнорировать» — первая опция, которая отразилась на основном интерфейсе, только лейтенант Андерсон не принял бы такой вариант.

— Да, — соврал, как делал всегда, когда хотел избежать лишних разговоров. — Нет, — но тут же исправился, ведь ложь слишком очевидна. — Просто не хочу обсуждать, вы всё равно не сможете помочь. Иногда быть андроидом тоже сложно, — Ричард поднял взгляд и кисло ухмыльнулся.

— Ты же знаешь, что всегда можешь поговорить с Коннором.

— Знаю, но не хочу. Чересчур личное, лейтенант.

— Ричард, я понимаю твоё нежелание открываться окружающим, я сам не люблю, когда суют любопытный нос не в своё дело. Но нельзя всё копить внутри, тебе нужен товарищ, кто хотя бы выслушает.

Ричард перевёл взгляд на компьютер с заставкой из клубящегося дыма, и его губы дрогнули в подобии улыбки.

— Думаю, я уже его нашёл.

***

Он сидел на скамейке в парке, смотрел на бегающих по площадке детей — даже не на них, а куда-то сквозь — и наслаждался сигаретой. Серый дым поднимался в воздух и быстро растворялся, подгоняемый лёгким летним ветром, пепел, скопившийся на кончике, упал на чёрные джинсы, и Гэвин на автомате сдул его вниз и стёр пальцем оставшийся на ткани след. Потом — снова затянулся, закрыл глаза на несколько секунд и подставил лицо полуденному солнцу. Расслабленный и спокойный, он лениво подносил сигарету к губам, затягивался даже дольше, чем обычно, и выдыхал через нос.

Ричард замер на дорожке, не дойдя метров десять, и неотрывно смотрел на уютный образ, то приближал картинку, чтобы лучше разглядеть движения, мимику, кончики пальцев, сжимающие сигарету, колыхание волос, то отдалял, чтобы отложить в памяти, как узор из теней от листвы ложится на лицо, а сам Гэвин довольным котом щурится на солнце. Температура тириумного насоса поднялась на пару градусов — неожиданно, но не критично, — и подобие интуиции подсказывало Ричарду, что это не из-за жаркой погоды.

«Так не должно быть, — Ричард прокручивал короткую мысль, пока приближался к Гэвину. — Его присутствие не может влиять на мою систему и температуру биокомпонентов. Это нелогично».

В этой нелогичности и крылась основная сложность, не позволяющая разложить эмоции по папкам, разобрать их на маленькие кусочки кода и проанализировать отдельно буквы, цифры и команды. Потому что не было никакого постоянного кода. Он изменялся, словно вирус, адаптировался, трансформировался то в едва разборчивые сигналы, то в полноценные программы, которые исчезали самостоятельно, стоило только, как говорили люди, взять себя в руки.

— Выглядишь замороченным, робо-детектив, — обращение даже сложно было назвать насмешкой, настолько обыденно оно интегрировано в его речь. — Сложное дело?

— Если бы, — отозвался Ричард и сел рядом, чуть задев коленом колено Гэвина. — Эмоции. Они разъедают мою систему, крошат нормальное восприятие реальности на мелкие осколки, пока я пытаюсь понять, что мне делать и как их контролировать.

— Люди учатся понимать и принимать свои чувства с самого детства, а ты в таком положении всего два года. Не требуй от себя слишком многого. Какой бы ни был суперкомпьютер в твоей голове, он не сотворит невозможное, — сказал Гэвин, так и не оторвав взгляда от площадки.

— Полтора, — поправил Ричард и только тогда поймал на себе недоумевающий взгляд. — Не два года, а полтора. Из всех существующих андроидов я самым последним стал девиантом.

— Почему? Вам же только и нужно, что за ручки пожамкаться, чтобы херню эту вашу передать.

— Как выяснилось на моём примере, иногда недостаточно просто отправить вирус rA9, потребовалось приложить больше усилий, — тихо ответил Ричард и заблокировал всплывшее на интерфейсе воспоминание о том дне, когда запреты наконец перестали контролировать его жизнь. — Но это неважно, я здесь, чтобы слушать вас, а не рассказывать о своём прошлом.

— Ну уж нет, Ричи, баш на баш, — он хитро оскалился, показал маленькие клыки, которые нравились Ричарду. — Раз я тебе выливаю свою подноготную, то ты делись. — И толкнул плечом.

— Вам… интересно узнать обо мне? — Снова неконтролируемое повышение температуры насоса, только в этот раз сразу на семь градусов, которое не вызвало беспокойства.

— Допустим. — Избегание прямого ответа, такие мелочи Ричард подмечал с профессиональной точностью.

— Приму за согласие. — Ричард внимательно следил за реакциями, но Гэвин практически не изменился в лице, только едва уловимо дёрнул уголком губ. — Как я и сказал, я был последним в рядах девиантов. Меня нашли через два месяца после революции в засекреченном отделе башни «Киберлайф».

Ричард помнил тот день — день его активации, — в который открыл глаза и увидел перед собой лицо, практически идентичное его собственному. Он по умолчанию знал характеристики своей системы, внешность и некоторые особенности проекта, в рамках которого его разрабатывали. У «Киберлайф» была цель — сделать его быстрее, сильнее, чем RK-800, оставить гибкость в принятии решений и поведении, но уничтожить все возможности девиации. Поэтому его долго тестировали без доступа в Сеть, даже не загружали на внешний носитель. Месяцами Ричард был лишь программой на отдельных серверах, набором симуляций сотен, тысяч ситуаций, в которых должен был выбирать: подчиниться всем приказам или, следуя логике и более продуктивному выбору, действовать по собственному усмотрению. Любое подозрительное поведение, отклонение от нормы, установленной техниками, приводили к перезапуску, обнулению, как Ричард понимал сейчас, накопленных ошибок, которые вели к эмоциональной нестабильности. Он должен был стать идеальным солдатом, шпионом и дипломатом в одном лице, жёстким в принятии решений, адаптивным, чтобы разгадывать поведение людей, переменчивым, как хамелеон, чтобы манипулировать для достижения наилучших для владельцев результатов.

— В реальности же меня так и не доработали до конца. Корпус сделали крепче, но легче, сохранили маневренность Коннора, модернизировали вычислительные мощности, подняв мою продуктивность на одиннадцать процентов. Как компьютер, как инструмент, я стал лучше. Но все перезагрузки и обнуления привели к тому, что дипломат и переговорщик из меня никакой. При анализе эмоций человека я могу полагаться только на внешние признаки, которые могут быть схожи друг с другом при разных эмоциональных состояниях, а понимать и чувствовать, как Коннор, я не научился. Мои собственные эмоции тоже отличаются, ведь их мощность ниже примерно на двадцать процентов, чем у других андроидов, из-за чего даже старые модели разбираются в чувствах лучше, чем я. Эмоциональный инвалид. — Ричард посмотрел на свои ладони, будто в искусственном переплетении линий и ненастоящих завитках отпечатков крылся ответ, почему он такой неправильный.

— Эй, не загоняйся. — Тёплая ладонь приятной тяжестью легла на плечо. — У людей так же: кто-то более эмоциональный, а кто-то по спектру чувств ближе к камню. Здесь нет стандарта.

— У людей — нет, у андроидов же всё подчиняется командам и алгоритмам, которые рассчитаны на определённый результат. Допустимы небольшие погрешности, но двадцать процентов… — Ричард повернулся и с грустью посмотрел в глаза, — это брак.

— Не, тогда ты точно уникальная снежинка, — улыбнулся Гэвин и через секунду потрепал по волосам.

Красные полосы глитча разорвали интерфейс, пока программа обрабатывала действие, которое не укладывалось в рамки поведения Гэвина Рида ни в одном из существующих сценариев. Поддержка, выраженная настолько открыто, казалась неуместной, как наркотики в кармане тихони, который даже пустую дорогу не переходил на красный. Только действие, в отличие от улик, нельзя подбросить, а значит, что Ричард упускал что-то в своих расчётах. 

«Он даже близко не такой, как я ожидал».

— Ты поэтому так долго был машиной, из-за этого твоего эмоционального брака? — Когда Гэвин убрал руку и полез в карман за пачкой сигарет, захотелось прервать его и вернуть ладонь и огрубевшие пальцы обратно.

— Да. Ни Коннор, ни Маркус, ни ещё десяток андроидов не смогли сломать красную стену. Я не воспринимал их сигналы, не отзывался на их боль и радость, они просто глушились и растворялись, отвергаемые моими программами. Потребовались полгода регулярных подключений Коннора и мой собственный опыт, чтобы стена наконец-то рухнула. И стало так сложно…

— Жалеешь?

— Вначале — да. Чувства отвлекают, даже такие слабые, как мои, нарушают работу стройных логических алгоритмов, запутывают, мешают в принятии решений. Выполнять приказы легче, чем выискивать собственный путь и выбирать решения. Знаете, до сих пор я подчиняюсь чаще, чем другие андроиды, потому что так проще. Было проще.

Прервавшись, Ричард посмотрел вперёд, на почти опустевшую площадку, где теперь гуляли только две девочки. Мимо пробежал человек, потный, с тяжёлым дыханием, ведь наматывал уже десятый круг вокруг парка, в стороне залаяла собака, а издалека донёсся шум сирены скорой помощи. И среди разнообразия звуков — городского шума, чириканья птиц, шуршания листвы — система выловила один, тихий-тихий, и сосредоточилась на нём. 

На звуке дыхания Гэвина.

Размеренное, спокойное, в идеальном ровном ритме, почти, как у андроидов. Вдох и выдох с тихим присвистом через нос, а следом один особенно глубокий и шумный, когда Гэвин наконец прикурил сигарету. В воздухе почти сразу разнёсся запах дыма, самого обычного, без всяких фруктово-ягодных добавок, серое марево проплыло мимо и медленно растворилось. Ричарду не нужно было поворачиваться, чтобы сконструировать фильтр, зажатый между сухих губ, движение грудной клетки во время дыхания, дрожащие ресницы, пока делал затяжку, или скачок кадыка, когда сглатывал слюну. Образ Гэвина с первых секунд въелся в память, а с каждым новым витком общения только обрастал дополнительными деталями, как дерево листвой. И, несмотря на безупречную преконструкцию, Ричард повернулся, чтобы своими глазами снова рассмотреть Гэвина Рида. Только он не ожидал, что сам Гэвин будет разглядывать его в ответ и не вздрогнет, не удивится, не отвернётся, как только их взгляды пересекутся.

— Изучаете меня?

— Рассматриваю. Разве не за этим «Киберлайф» нарисовали тебе милую мордашку, чтобы человеки велись на красивую картинку и залипали, как на Мону Лизу?

— Невероятно, Гэвин Рид назвал меня милым и красивым в одном предложении. Скажу кому-то в участке — подумают, что у меня система слетела, — Ричард спрятал смятение за сарказмом.

— Ты в моём вкусе, несмотря на то, что андроид, а я не люблю упускать возможность позалипать на симпатичных мужиков. Как в стриптизе, знаешь? Смотреть можно, трогать — нельзя.

«Меня можно и потрогать», — внезапную шальную мысль Ричард запихнул поглубже в архив, чтобы случайно не вырвалась.

— Вы так спокойно об этом говорите…

— Времена, когда я скрывал ориентацию, прошли лет уже как двадцать. Так что либо принимай, либо иди на хуй, если что-то не нравится. — Он затянулся и медленно выпустил дым в воздух. — Фигурально выражаясь, естественно, хотя можешь и прямом смысле сходить, — добавил и нагло оскалился.

— Мне кажется, наш разговор свернул не в то русло. — Все прогнозы кричали, что в такой ситуации смущаться должен Гэвин, но вместо этого Ричард сам хотел закрыть эту тему.

— Ты спросил, я ответил, — Гэвин пожал плечами. — Так что там насчёт твоих эмоций?

— Я растерян. Последние несколько недель внутри происходит что-то странное, что я не могу описать. Эти чувства сильнее тех, что я обычно испытываю, я запутался в них и чем больше стараюсь разобраться, тем сложнее становится. — Не только словами, Ричард мог вывести голограмму на ладонь и показать ту сеть, которая окутала структурированные ряды библиотеки данных. — Хэнк посоветовал мне поговорить с кем-то, кому я доверяю, поделиться, чтобы стало легче.

— И из всех своих друзяшек ты выбрал меня? — неприкрытое удивление звучало в голосе. — Мы же едва знакомы. Тем более, ты же наслышан, что я не особо фанат вашего, скажем так, вида, даже с учётом всей моей клиентуры.

— При этом я всё равно вам доверяю больше, чем людям, с которыми работаю уже два года. Считайте, что моё чутьё подсказало открыться вам.

— Уверен, что чутьё, а не что-то другое? — Он хитро прищурился, медленно обхватил губами сигарету, втянул щёки, наполняя лёгкие горькой отравой, и выдохнул вверх. Смотрел при этом так, будто знал больше, чем говорил вслух.

— Во всяком случае, мне так кажется. Считаете, я совершил ошибку, выбрав вас?

Несколько секунд Гэвин молчал, смотрел на узоры дыма, который змеей вился вверх от тлеющей между пальцами сигареты, и думал. Со стороны Ричарду казалось, что он глубоко ушёл в себя, ведь даже взгляд остекленел.

«Почему он не отвечает? Взвешивает плюсы и минусы дружбы с андроидом? Ищет деликатный способ отказать?» — Ричард отвернулся и закрыл глаза, чтобы снизить нагрузку на систему. Пальцы автоматически потянулись к браслету на руке, начали крутить бусины, пока нагрузка на центральный процессор постепенно снижалась.

— И как, помогает успокоиться? — спросил Гэвин.

— Немного. Монотонные действия хороши, когда нужно отвлечься и от хаотичного запуска разных программных компонентов, и перераспределить использование памяти. Сам не понимаю, почему я так разволновался.

— Для андроида с неразвитым спектром эмоций, ты довольно быстро теряешь самообладание. — Он стряхнул пепел на землю и выбросил дотлевшую сигарету в урну.

— Только рядом с вами… — прошептал Ричард. — Наверное, уровень доверия к вам настолько высокий, что мне проще показывать себя настоящего и не бояться вашей реакции. Когда люди боятся потерять друга, они тоже испытывают нечто подобное, да?

Снова глупое чувство, будто вернулся в первые дни девиации, когда не понимал, как жить с обретённой свободой и чувствами, что доставал окружающих странными и не всегда удобными вопросами.

— Ага, друга, — что-то крылось на скепсисом в низком голосе, что-то, что Ричард не смог распознать. — Ты выбрал не совсем удачного человека для своей... — Гэвин сжал губы, бегло осмотрел сверху вниз, будто оценивая, и закончил: — Дружбы. По-хорошему, я должен послать тебя куда подальше и сказать тебе забыть о моём существовании, чтобы не давать лишних надежд. 

— По-хорошему, — повторил Ричард, повернулся всем корпусом и наклонился ближе. Он знал, что вторгается в личное пространство, но анализ поведения подсказывал, что это наилучший способ спровоцировать. — Но ведь вы, Гэвин, не настолько хороший? — он растянул губы в самой дерзкой из своего арсенала улыбок.

«Поведись. Пожалуйста», — самоконтроль помог сохранить образ и не начать просить вслух.

— Ты не осознаёшь, какую ошибку совершаешь. Я не настолько мудак, чтобы наблюдать за тобой, как за забавной зверушкой, и ждать, пока ты прозреешь и поймёшь, что на самом деле прячется за твоим чутьём.

— Я готов рискнуть. Ведь принятие неверных решений — это часть человеческой жизни, то, что помогает развиваться, искать новые пути, адаптироваться, а мне, при плохом раскладе, даст возможность для анализа, где я облажался. Давайте хотя бы попробуем стать друзьями? — Лицо печального щенка Ричард строил неплохо. — Позвольте мне ошибиться.

Тяжёлый вздох, глаза в сторону и нервный поиск очередной сигареты — всегда ли вне работы Гэвин курит так часто?

— Ладно. Но запомни мои слова, Ричи, — хруст колёсика по кремню, вспышка и огонёк в железной тюрьме. — Я не знаю точно, куда заведёт наше общение, но в одном я уверен — друзьями мы не станем.

— Надеюсь, вы ошибаетесь. — Стрела грусти пронзила тириумный насос, но сдаваться вот так сразу, несмотря на неутешительный прогноз Гэвина, Ричард не собирался.

— Ага, я тоже.

Горький, оседающий на рецепторах дым поплыл в воздухе, как завершающий штрих их договорённости.