***

Место для стоянки было самое подходящее.

Великий лес юга выслал на ополье отряды раскидистых старых дубов. Они стояли купами по пять-семь великанов, окруженных порослью жимолости и малины. В тени такого острова можно было укрыться всей дружиной с конями. По ложку, заросшему ивняком, из леса вытекал большой ручей. Он устремлялся почти прямо на восток, к темной полоске на горизонте. Наверное, там была какая-нибудь речка, несущая лесную воду в Гелион.

Освобожденные от седел кони сразу принялись кататься по траве — в воздухе поплыл горьковатый запах молодой полыни.

Маэдрос спустился к воде и плеснул в лицо несколько горстей. Длинные копья ирисовых листьев закачались — кто-то шмыгнул в них на всякий случай, оставив в ручье быстро утекающую кляксу мути.

Пока охотники наскоро растягивали навес и копали яму для костра, Маэдрос решил пройти за близкую опушку.

Об этом лесе он слышал много странного. Никто не знал, как далеко тот простирается. Только полудикие авари, народ подозрительный и скрытный, в своих бесконечных скитаниях иногда заходили туда. Так говорили. Среди синдар лес тоже пользовался дурной славой — в их преданиях он был обителью теней и призраков, порой выползавших оттуда, чтобы делать зло. Это, конечно, были сказки — ни близнецы, обосновавшиеся на юге четыре столетия назад, ни Карантир, укрепивший Амон Эреб после Битвы Внезапного Пламени, не встречали никаких теней. Зло всегда было вещественным и приходило совсем с другой стороны. Лес, однако, продолжал оставаться землей неизвестной. Он даже толком не имел названия — все эти «Лес Больших Деревьев» и «Лес Южного Безмолвия» были только наспех составленными сочетаниями, неуклюжими изобретениями хронистов, которым надо было как-то называть новые места.

Но отсюда, с лугов, Таур-им-Дуинат выглядел совершенно обыкновенно. Над рябинами и кленами опушки громоздились кроны дубов и лип. Ветер с поля слегка качал ветви, донося влажные запахи густой травы. Распевали черные дрозды, им помогала птичья мелюзга.

Копье Маэдрос брать с собой не стал. Какие бы животные ни обитали поблизости, они наверняка уже подались вглубь леса, заслышав и почуяв охотников. А на случай хватит длинного кинжала и тяжелого стального протеза.

На краю леса клены, липы и дубы опустили ветви к самой земле, не дав вырасти под ними ничему, кроме травы. Маэдрос отодвинул в сторону мягкую лапу с сердцевидными листьями, шагнул через маленькую кочку черных муравьев и оказался в сумрачной прохладе. В траве виднелись пучочки по два-три дубовых листка — успевшие прорасти и окрепнуть желуди позапрошлого года. Редкие кусты лещины сторонились толстых прямых стволов, образуя заросли там, где один из хозяев леса упал от старости.

Скоро луговая трава почти полностью заменилась лесной осочкой. Из нее уже поднялись мыски и полянки желтяницы. Скоро и эта трава зацветет, обозначив конец весны…

Кабаны явно побывали здесь осенью: на стволах деревьев виднелись задиры от их клыков. Там, где они перепахали носами землю, вместо осочки выросли буквица и яснотка. А на старательно выкорчеванном и раскрошенном трухлявом пне пристроилась пахучая собачья мята.

Свежих кабаньих следов пока не попадалось. Конечно, вепри предпочитали сейчас пастись у воды на мучнистых корнях рогоза да выискивать птичьи гнезда.

Уже давно чувствовался легкий уклон, у стволов стало больше черно-зеленого копытня. Значит рядом лесной овраг, по которому тоже течет ручей. По нему можно будет выйти на опушку, заодно определив, далеко ли речка, куда бегут эти ручейки.

Маэдрос огляделся. Лес вокруг заметно переменился. Дубы поредели, зато прямые стройные липы густолесья совсем приглушили солнечный свет. Травяной покров распался на куртинки. В темной зелени широких листьев тут и там белели колокольчики ландышей. Их запах одолевал даже острый дух травных соков.

Тропка попалась под ноги совершенно неожиданно. Черная, хорошо натоптанная по жирной земле липового леса. Ветки жимолости нигде не перегораживали ее, а это значило, что тропу пробили не животные. Значит, в этом таинственном лесу живут авари, как в любом другом. И рассказывают пришельцам страсти, чтоб отвадить их от своих угодий.

Маэдрос шел, глядя под ноги. Если попадется знак, запрещающий чужим подходить к поселению, он остановится и положит у тропы маленький подарок в знак мирных намерений. Например, узкий браслет, которым застегивал правый рукав. А потом пошлет разведчика проверить, как отнеслись к дару местные жители. Если вместо браслета окажется какая-нибудь их вещь, можно будет послать к ним переговорщика с дарами. Если же браслет будет валяться на земле… Что же, каждый волен жить так, как считает правильным… Маэдрос замер. Прямо под ногами оказался отпечаток подковы. Точнее, двух подков. След копыта поменьше почти перекрывал более широкий — передней ноги. Конь шел размашистой рысью. И подковы были не такие, какими куют пахотных лошадей, а воинские: с более длинным внешним рогом, с крупным зацепом.

По лесу, в котором, по общему мнению, не жил никто, крупной рысью проехал всадник на боевом коне. Проехал не ранее, как сегодня утром — след не успел подсохнуть.

***

Солнце перевалило макушку дневной дуги и припекало по-летнему. Кони сбились в тени, дремали, помахивая хвостами. Собаки даже поскребли лапами землю, чтоб устроиться попрохладнее. От костров тянуло березовым дымком пополам с ароматом жареного мяса. Отдохнувшие охотники сидели на ворохах веток, присматривались к возившимся у костров товарищам. Есть после скачки с рассвета хотелось уже по-настоящему.

Наконец младшие дружинники сняли с рогаток вертела, потащили их под дубы. Там мясо раскладывали на широкие деревянные тарелки, в деревянные чаши разливали вино и холодную родниковую воду.

— А где наш лорд?

На удивленное восклицание молодого охотника заоглядывались даже собаки.

— Лорд Нельяфинвэ вроде сразу пошел посмотреть лес. Еще когда лагерь ставили…

— И не возвращался? — старший оруженосец лорда еще раз осмотрелся вокруг. На разбросанных плащах никто не спал.

До лесной опушки было шагов сто. Но Формендил все же подбежал к самым рябиновым зарослям и вскинул рог.

Долгий переливчатый звук разнесся по лугу, ударился в лиственный занавес, просочился сквозь него и затих где-то в чаще. Оруженосец прислушался, протрубил еще пару раз.

Оба вожака химрингской стаи уже стояли возле него, все резче взмахивая хвостами.

— Не мог наш лорд заблудиться. Все ручьи тут к опушкам текут, любой сообразит идти по спаду воды. — Ильменсиль-разведчик держал в руках уже натянутый лук. — Что-то случилось, надо идти искать.

При лагере строгим приказом «никуда ни под каким видом» оставили пятерых.

— Хвестэ, Анкарак, след!

За вожаками с лаем бросились гончие. Эльдар едва поспевали за ними, пытаясь свистом одержать горячо взявшую запах стаю.

Вскачь промчавшись по редкой дубраве, собаки дружно пустились в липняк и вдруг заметались между темными стволами.

«Где? Где?» — взлаивали бурые травильщики, тычась носами в землю. Оба волкодава, сделав рысцой круг в десяток саженей поперечником, подбежали к Формендилу, растерянно разведя уши. Тот в недоумении зачем-то принялся разглядывать кроны.

— Что это значит? — Ильменсиль смотрел на старшего оруженосца прямо со злобой. — Улететь лорд не мог — значит, его кто-то утащил.

— Чтобы уволочь такого эльда, как лорд Нельяфинвэ, нужен орел Манвэ. А посмотри — ни одна ветка не сломана наверху. По земле же никто не пройдет, не оставив запаха. Как и по стволу дерева не влезет.

— И что теперь?

— Разведчик, а задаешь глупые вопросы. Расходимся в линию, идем вниз к оврагу, зовем.

— Ну, так труби что есть силы.

Каждый встречный овраг охотники просматривали от истока до самой опушки: искали хоть какой-то след или заметку вроде ссыпавшейся земли или обломанной ветки. Но попадались только кабаньи накопы да оленьи погрызы. Собаки было срывались за зверем, но волкодавы тут же возвращали стаю.

Стемнело в лесу быстро. Эльдар уже едва передвигали ноги, да и гончие при каждой остановке норовили прилечь, вывалив языки. Злые на весь свет и придавленные виной, охотники повернули к лагерю.

— С рассветом надо будет пройти опушку налево и направо. И смотреть, не попадется ли какого чужого следа. Может, лорд вышел из лесу где-то в стороне и наткнулся на кого-то.

Но все понимали, что по воздуху в лесу никто пронести целого эльда не мог. И не представляли себе, что будут делать дальше. Настроение было — хоть на меч бросайся. Кто-то предложил послать сокола на Амон Эреб за Туркафинвэ.

— Пока он доберется сюда, лорд окажется на полпути в Ангамандо…

— Не говори чепухи! — оборвал Формендил. — Отсюда до Ангамандо больше трехсот лиг. Моринготто давно забыл о нас.

Жалкие беглецы, потерявшие все и едва сохранившие собственные жизни, — они больше не интересовали Врага, ибо даже в мечтах ничем уже не могли ему навредить. Всего два года назад он обещал награды за головы принцев нолдор, а теперь даже лорд Нельяфинвэ не стоил того, чтобы Моринготто посылал за ним в такую даль своих лазутчиков.

— Но если это не он, то кто же тогда?! — запальчиво возразил один из лучников.

Формендил не ответил, а сказал совсем другое:

— С утра продолжим поиски.

***

Странное дело. Маэдрос попробовал немного вернуться обратно — тропинка поворачивала в другую сторону, ныряла в кусты орешника, мимо которых он точно не проходил. Она уводила не туда, откуда он пришел. Чтобы убедиться, Маэдрос сделал ножом зарубку на одном из стволов и отшагал пятьсот шагов вперед и потом столько же назад, — и не нашел своей отметины. Она исчезла бесследно. Деревья тоже были другими. Неведомое колдовство являло себя здесь, но кто и зачем творил эти чары, Маэдрос не мог даже представить. Авари вряд ли умели такое. Это тревожило, но не сильно. Чтобы напугать бывшего лорда Химринга, требовалось нечто большее, чем бродячая тропа.

Лес становился плотнее, гуще. Сквозь сомкнутые кроны не пробивался свет. Серые пятна лишайников взбирались по древесным стволам и сучьям, укрывали упавшие деревья. Почти исчез подлесок, в плоской низинке, словно в большом блюдце, стояла темная вода — то ли озерцо, то ли большая лужа, оставшаяся после апрельских дождей. В неподвижном воздухе звенели комары. Почву устилал плотный слой сырых, слежавшихся прошлогодних листьев, но тропа была свободна, и на черной влажной земле теперь уже ясно продолжалась цепочка сдвоенных отпечатков подков — следы лошади, бегущей рысью.

Потом уклон сменился чуть заметным долгим подъемом. Тропа делалась шире, уверенно вела дальше. Лес посветлел, между липами стали проглядывать толстые стволы старых сосен. В сырую прель вплелись запахи нагретой смолы. Сосны не жадничали, оставляя под кронами достаточно света и тепла для все густеющей травы. Доцветала синяя живучка, к ней присоединились желтые и розовые сородичи. Липы и клены уступили место орешнику, березам, редким осинкам. Те в свою очередь начали расступаться вокруг дубов — не таких великанов, как на опушке, зато прямизной почти не уступавших соснам. Ветви начинались высоко над землей, раскидывая круговую тень. Тропа нырнула между кустами калины, мимо дикой яблони и вылилась на широкую поляну, всю золотившуюся лютиками и лиловевшую мышиным горохом.

В конце поляны, словно прислонившись к противоположной опушке, стоял высокий частокол из старых серых от времени бревен. Верх его усаживали выбеленные погодой черепа — лошадиные, песьи. Над частоколом виднелся конек и самый верх двускатной крыши в зеленых пятнах мха. Окованные полосами железа ворота были заложены на простой засов — от случайного лесного зверя.

Маэдрос постучал и прислушался. За частоколом стояла тишина. Чуть подождав, он постучал снова, уже громче. Ничего не изменилось. Никто не отозвался, не слышно было ни шагов, ни собачьего лая. Тогда Маэдрос отодвинул засов, толкнул створку и вошел.

За воротами был заросший муравой двор. В дальнем его углу притулилась низенькая бревенчатая лачужка без окон. Крышу ее тоже сплошь затягивал мох, а прямо под стеной была уложена поленница. От ворот тропинка вела мимо колодезного сруба к дому, каких Маэдросу встречать еще не доводилось — деревянный, как и все здесь, дом стоял на двух высоких столбах. Столбы, верно, когда-то были стволами деревьев, их растопыренные обрубленные корни еще стлались по земле. В стенах были проделаны маленькие окошки, но двери нигде не было видно. Маэдрос еще разглядывал это странное жилище, гадая, кто же поставил его здесь, как дом вдруг медленно и со скрипом начал поворачиваться. Столбы-опоры, словно живые, переступили с места на место и снова вцепились в землю корнями. С конька крыши пустыми глазницами смотрел рогатый бычий череп. В стене под ним обнаружилась дверь и отворилась как будто сама собой. Таким же непонятным образом от высокого порога до земли встала лестница-приступок — две жерди с прибитыми перекладинами. Кругом по-прежнему не было ни души. Все эти приготовления делались для пришельца. Маэдроса явно приглашали в дом.

Чуть поколебавшись, он поднялся по лестнице. Пришлось сильно нагнуться, чтобы войти в низенькую дверь. За ней было темное помещение — верно, прихожая — шириной в три шага и другая дверь, ведшая в единственную комнату дома. Почти четверть ее занимала массивная печь, отчего и так маленькая комната делалась еще теснее. Только одно из подслеповатых, в бревно высотой, оконцев было раскрыто, а остальные затянуты пузырем, и в доме царил полумрак. Обстановка была проста: широкие лавки вдоль стен, полки-надлавочницы, стол, пара больших сундуков. Немудреная утварь, горшки и короба, прялка с куделью, возле печи — глиняный рукомойник над ушатом, рядом на лавке ведро с водой и подвешенным на краю ковшиком. Со стропил свисали пучки сухих трав. Потолка не было вовсе, и только поэтому Маэдрос мог выпрямиться во весь рост.

Но, хоть жилой и не заброшенный, дом был пуст. Маэдрос коснулся печной заслонки — она была теплой. Печь еще не успела остыть, ее топили совсем недавно, сегодня утром. Должно быть, хозяева ушли и вернутся к вечеру. Тогда он сел на лавку и стал ждать.

Время шло. Послышалось какое-то царапание. Маэдрос насторожился, но откуда-то из-под печи вылез большой пестрый кот. Он внимательно рассмотрел чужака, принюхался, помавая хвостом, но подходить ближе не стал, а вспрыгнул на печь и улегся там, поглядывая сверху зелеными глазами.

День заканчивался, солнце все больше клонилось к западу, а потом и вовсе ушло за деревья. В доме стало почти совсем темно, и только прямоугольник вечернего неба синел в раскрытом оконце. Стих шорох ветра в ветвях, замолкали дневные птицы. Где-то в отдалении в ручье или лесном озерце на разные голоса заливался лягушачий хор.

К звукам леса примешался еще один, едва уловимый звук. Кто-то, подшаркивая, шел к дому, не слишком быстро и не слишком медленно. Остановился перед воротами. Маэдрос вспомнил о засове — если это возвращается хозяин, он сразу поймет, что внутри кто-то есть. Сам Маэдрос сейчас поднялся и встал посередине комнаты, чуть сбоку от двери, ощущая биение собственного сердца — он не боялся встречи с одним существом, кем бы оно ни было, но эти мгновения неизвестности и ожидания взвинчивали даже против воли.

Скрипнула створка, скрежетнул запираемый внутренний засов. Кот мягко спрыгнул с печи. Шаги. Теперь заскрипели перекладины лестницы, открылась наружная дверь. Надтреснутый голос сказал что-то на незнакомом языке, явно обращаясь к пришельцу.

— Прости, почтенный, — откликнулся Маэдрос в знак своих добрых намерений, — я не понимаю твоего наречия.

Отворилась и внутренняя дверь. На пороге показалась низкая темная фигура и произнесла, пришепетывая, на квенье:

— Никак, гость у меня.

Маэдрос коротко, по-воински, поклонился:

— Здравствуй, почтенная хозяйка.

Та прошла мимо него к печи, отодвинула заслонку, бросила на угли бересту. Вздула огонь, затеплила лучину. Слабый желтый свет немного потеснил темноту, сдвинул ее под кровлю и в углы. Хозяйка оказалась сгорбленной от старости сухонькой аданет. Седые пряди выбивались из-под темного платка, длинный крючковатый нос стремился к торчащему подбородку. Однако старая аданет была щеголихой: синяя рубаха, несшитая по бокам юбка в красно-бело-черную клетку оторочена тесьмой, под платком еще одна повязка, саженая мелким речным жемчугом. Как она жила одна здесь, в этом лесу, и какими судьбами попала сюда? И откуда знала квенью?

Воткнув лучину в светец, старуха всмотрелась в Маэдроса острым, цепким взглядом.

— Ну, назовись, кто таков.

— Нельяфинвэ Феанарион, почтенная.

— Вон кто, — заметила старуха без особого удивления, как будто имя было ей знакомо. — Давно с той стороны ко мне не заглядывали. Что же, дело у тебя или так, скуки ради пожаловал? И как дорогу нашел ко мне?

— Дорога сама нашла меня, — и Маэдрос пересказал случившееся.

Старуха выслушала и сказала туманно:

— Устроил лес штуку… Да знать бы, к добру или к худу. Ну, коль уж пришел, будь гостем.

— Спасибо, почтенная, — Маэдрос поклонился еще раз. — А как твое имя?

— Ягой кличут. Однако и ужинать пора. Проголодалась я. — Старуха хлопнула в ладоши: — Эй, верные мои слуги, сердешные други! Подавайте сюда, что есть в печи!

К кому она обращалась? В доме не было никого, кроме кота. Но раньше, чем Маэдрос успел удивиться, перед Ягой возникли две пары рук — самых настоящих, с пальцами и ладонями, от запястий одетых в рукава, которые парой дюймов выше постепенно растворялись в воздухе. Маэдрос остолбенел. Смертные не умели колдовать. Они верили в существование меж собой колдунов и ведуний, но это были только сказки и предрассудки. Настоящее чародейство было им недоступно. Он ошибался, когда принял старуху за аданет. Прислужникам Моринготто вряд ли понадобилось бы забираться так далеко. Значит… одна из валинорских майар поселилась здесь с давних времен, подобно тому, как, говорят, поселилась в лесу Нан Элмот Мелиан. Или… в рассказах и поучениях валар порой очень смутно мелькало что-то об айнур третьего рода, которые порознь спускались в Арду после ее завершения и не примкнули ни к одной из сторон.

Руки ловко убрали заслон, рогачом вытащили из печи пузатый горшок и еще другой, поменьше. Достали с полки глиняные расписные миски и кружки, а из подстолья пару деревянных ложек. Яга указала Маэдросу на рукомойник и место на лавке. Привычным движением Маэдрос обмотал платком стальное запястье, плеснул на него воды, как следует потер об платок ладонью и сполоснул ее еще раз. Полотенце тоже украшала вышивка, красная и черная.

Чудные слуги ставили на стол миску сметаны и берестяную солонку, резали каравай темного хлеба. В кружках остывал взвар из сушеных лесных яблок. Из-под снятой с большого горшка крышки распространился запах варева. Кот ходил у стола в ожидании своей доли. Варево оказалось густым супом из мяса, зелени и капустных листьев.

— Хорошо уварились, — похвалила Яга после первой ложки.

Дальше ужинали в чинном молчании. Аппетитом Яга обладала отменным — она управилась со своей долей раньше, чем Маэдрос съел хотя бы половину. Потом, дождавшись, пока и гость покончит с трапезой, она пересела к прялке, сказав:

— Теперь рассказывай.

— С чего мне начать, почтенная? — спросил Маэдрос, не зная, вести о каких событиях уже достигли Яги, а каких она еще не слышала.

— С начала. Какими путями пришли сюда, зачем пришли.

Крутилось веретено, из-под узловатых пальцев бежала нить. Сыто и сонно жмурился кот на огонек лучины. Яга молча покачивала головой, будто дремала под слова Маэдроса, но тонкая нить тянулась непрерывно и без остановки, словно само время…

Прямоугольник неба в оконце сделался черным.

— Пора спать, — сказала Яга, вставая. — Банька сегодня не топлена, так поди к колодцу. — Из короба она достала полотенце, сняла со стропила другое, постарее — для ног. — На́ вот. Холодной воды, я чаю, ты не забоишься.

Снаружи Маэдроса обступила влажная прохлада. Ветер улегся совсем, черная стена деревьев стояла неподвижно. Над самой кромкой леса, там, где небо хранило еще последние отсветы заката, висел тонкий молодой месяц. Бычий череп на крыше отливал призрачной синевой. Лес сонно дышал волнами запахов: цветущей калины, почти вызревших березовых листьев, дальних сосен и сочных тенелюбивых трав. Совсем неподалеку выводил свою песню соловей.

На колодезном срубе стояло деревянное, пахнущее сыростью ведро, рядом висел ковш. На всякий случай Маэдрос посмотрел вокруг. Двор уже залила синяя тьма.

Ведро ушло в гулкую черноту, коснулось там воды, наполнилось, и, будто нехотя, веревка понесла его назад. Маэдрос поставил его на край колодца, и в воде отразились звезды: оранжевый Морвинион и белый Аранья, голубоватая Алдинга, желтый Арассэ и красный Карнисиль, и все другие, помельче, — они просыпались на дно пригоршней драгоценных камней, и рябь блестела их мерцанием. Маэдрос скинул одежду, сложил ее прямо на траву, в сторонке, чтобы не замочить ненароком, и зачерпнул полный ковш этой многоцветной россыпи. Вода была холодной, но не ледяной. Он провел мокрой рукой по лицу, а потом, задержав дыхание, опрокинул ковш над головой. Звезды текли по плечам, падали осколками в траву, словно роса в Пруды Варды, уносили прочь усталость души и смягчали бремя потерь. Кожа покрылась мурашками, но Маэдрос, радостно выдохнув, лил и лил на себя эту колдовскую воду пополам со светом, пока ведро не опустело. Оставалось обтереться и надеть исподнюю рубаху и штаны. Затем, собрав сапоги и верхнюю одежду, он вернулся в дом. Трава стлалась под босые ноги лучше всякого ковра.

Спать ему постелили на лавке — плоский тюфяк, набитый душистым подмаренником, подушку и тканое суконное покрывало. Подождав, пока гость уляжется, Яга задула лучину и полезла на печь.

Всю ночь ухали и переговаривались совы.

Печь остыла, и в дом затекала предрассветная прохлада. В лесу поднялся птичий гомон. Маэдрос поплотнее завернулся в одеяло и тут сквозь дрему услышал тяжелый и гулкий топот копыт. Яга заворочалась, встрепенулась, спустилась с печи и вышла, плотно притворив за собой обе двери. Топот умолк где-то рядом, уже знакомо скрипнули ворота. Доносилось пофыркивание лошади и тихий разговор на том же незнакомом языке. Разговор был долгим, и Маэдрос незаметно снова соскользнул в сон. Ему приснилась мать. Нэрданель сидела у окна в их тирионском доме и вышивала. Маэдрос никогда не видел ее за этим занятием. «Ты умеешь вышивать?» — спросил он удивленно. «Научилась, — сказала Нэрданель. — Порой иглой можно сделать больше, чем резцом. Посмотри». Маэдрос сделал пару шагов к ней, споткнулся на ровном месте… и понял, что уже не спит.

Вернувшаяся Яга плескала рукомойником.

— Каково спалось?

— Благодарю, почтенная. Так хорошо выспаться мне не случалось уже много месяцев.

— А снилось ли что?

Вряд ли это было простым любопытством или желанием поддержать разговор. Маэдрос пересказал свой сон. Яга покивала многозначительно, но объяснять ничего не стала.

Умывался Маэдрос, как и накануне, у колодца. Солнце еще не поднялось над деревьями, двор лежал в тени и был по-прежнему пуст. Неведомый всадник, кем бы он ни был, уже уехал.

— Позволь и мне спросить тебя, почтенная, — сказал Маэдрос, пока руки-слуги собирали на стол. — Я видел много следов и под утро слышал стук копыт. Кто ездит по лесным тропам?

— Это слуги мои, и знать тебе о них не надо.

Завтракали они молоком и крутой холодной кашей — в Белерианд эти коричневые трехгранные зерна принесли с собой истерлинги, но эльдар не успели перенять в свой обиход новую снедь, и Маэдрос пробовал ее впервые.

— Теперь послушай, что я тебе скажу, — начала потом Яга, зачем-то сматывая напряденную вчера нить с веретена в клубок. — Валар бились с Моринготто, да без толку, и вы сколько ни бейтесь, толку не будет. Он, видишь, хитрый и спрятал свою силу далеко, оттого она и не убывает.

Эти слова, хоть и мрачные, все же не походили на обычные посулы валар.

— Но на всякую хитрость найдется другая. Слушай же: растет в чистом поле дуб, на дубу в ларце спрятана игла. В той игле сила Моринготто. Если знаючи ту иглу сломить, вся его сила сгинет, и все, что он сотворил, прахом пойдет. Понял ли меня?

— Да, — выговорил ошеломленно Маэдрос. Он не мог еще до конца поверить тому, что слышит. — Но где же искать это чистое поле?

— За лесом, между восходом и полуднем. Туда правься, куда в день солнцеворота радуга концом упрется.

— А далеко ли тянется этот лес, почтенная Яга?

— Кто его мерил? Самое малое месяц пути, что конному, что пешему, если не примется лес глаз отводить. Но и на то средство есть: как начнешь плутать, из одежды что сними и навыворот надень — отстанет. А теперь ступай. Ни к чему тебе более тут задерживаться.

Маэдрос поднялся. Ему хотелось спросить еще о многом, но хозяйка явно давала понять, что этот разговор окончен. Об остальном Маэдросу следовало догадываться самому. Что ж, это было справедливо — победа над Моринготто не должна подноситься готовой. Уже одно то, что к этой победе существует хотя бы призрачный путь…

— Почтенная Яга, я даже не знаю слов, какими благодарить тебя…

— Благодари свою матушку. Кстати был твой сон, она мне знак подала. Ну, иди. Ищут уж тебя. Да возьми-ка, — Яга протянула ему нитяной клубочек. — Брось перед собой, он тебя коротким путем выведет.

Яга проводила его до ворот. Там Маэдрос простился с ней, еще раз поблагодарив за гостеприимство и помощь. Яга указала на дальнюю опушку и ушла за ворота. Чуть погодя Маэдрос оглянулся и увидел, что дом под замшелой крышей снова поворачивается, как стоял вчера.

Край поляны окаймляли цветущие кусты калины. Тут даденный клубок завозился в руке, и Маэдрос выпустил его. Тот прыгнул в траву, вильнул распушившимся кончиком нити, будто хвостом, и покатился вперед. Круглый проводник оказался таким резвым, что сразу пришлось сильно прибавить шагу. Сырые места клубочек брезгливо обходил, а вот под валежины нырял с удовольствием, предоставляя Маэдросу перепрыгивать их.

Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кроны, показывали, что двигаются они почти прямо на восток. Лес больше не сходился чащобой: дубравы сменялись светлыми березняками, буковым редколесьем и сплошь цветущими маленькими полянками.

Впереди внезапно послышался лай: заливистые голоса гончих, перебиваемые отрывистым брехом травильных псов. Клубочек остановился, подергивая хвостиком, повернулся на месте и неспешно покатился обратно в лес. Маэдрос помахал ему рукой в благодарность за помощь.

Он не успел дойти до кустов на опушке, как ему навстречу выскочили оба боевых пса. Чтоб не свалиться под натиском их радости, пришлось присесть на корточки, а потом на ходу утираться рукавом.

— Лорд! — Ильменсиль замер на месте, рванулся было вперед и снова встал. — Мы ищем тебя уже сутки!

— Побывал у местных жителей, — Маэдрос положил руку на плечо разведчика. — Послать сообщение не мог — не с кем было.

— У местных жителей? Тут все же кто-то живет?.. Хвэстэ, быстро зови Формендила!

Серебристо-чепрачная сука побежала стелящейся рысью вдоль опушки на юг.

— Лорд, мы просто… ну, не знали, что и подумать! С тобой все в порядке?

— Все как надо. Никаких чудовищ не встретил. Давай, собирай собак.

Старший оруженосец примчался на бешено храпящем коне и соскочил на землю белкой.

— Мой лорд!

— Труби всем «на лагерь».

Длинный призыв рога сменился тремя переливистыми трелями.

Маэдрос отказался садиться на лошадь и пошел, не торопясь, по изрядно потоптанным травам в окружении все еще скачущей восторженно собачьей своры. Он размышлял, стоит ли рассказывать всей дружине о странной старухе и ее невероятных словах.