Вечером Ковальски, выбравшийся из лаборатории, был подавленно-раздражённым. Несмотря на то, что это почти не проявлялось, его состояние буквально чувствовалось. Затем Шкипер заметил, что Ковальски, собираясь укладываться на боковую, обошёл Рико по достаточно большой дуге, и, ощутив очевидное несоответствие этому того, что сам Рико, выйдя от Ковальски, лаконично поднял большой палец, он отозвал того на кухню.

– Это, – Шкипер выразительно указал большим пальцем себе за спину. – «В порядке», по-твоему?

Изобразив на лице недоумение, Рико пожал плечами. Сейчас его, похоже, ещё и крайним выставят.

– Что значит... – на лице Шкипера начала вырисовываться догадка. – Вы что, поссорились?

Рико поколебался. Может быть, проще было бы оставить Шкипера с этой мыслью... тем более что Ковальски, похоже, действительно был на него обижен.

У Шкипера, принявшего отсутствие отрицания за согласие, на лице появилось несколько виноватое выражение.

– Ну, это... – он неловко кашлянул, не зная, что сказать. Сейчас Рико лучше было не раздражать и не злить, потому что у них было на одного человека меньше, способного того утихомирить в случае чего: Ковальски в его нынешнем состоянии мог воспринять разбушевавшегося Рико всего лишь как досадно отвлекающее обстоятельство, а то и вовсе не воспринять. Кроме того, Рико именно с Ковальски общался больше всего, а учитывая, что они поссорились, фактически, из-за него...

Рико отмахнулся, показывая, что уже в любом случае было поздно что-то говорить, и что ему ничего не нужно было. Шкипер-то был не виноват. Да и он из-за этого всё-таки немного объяснился с Ковальски, хоть и всё ещё не понимал, какая именно шлея попала тому под хвост.

Выждав ещё немного и ничего больше не услышав, Рядовой выставил громкость телевизора на прежний уровень и уселся обратно на середину дивана, больше не прижимаясь к подлокотнику около стенки, разделявшей комнату с кухней. Шкипер, как обычно, обладал медвежьим тактом, проявлявшимся редко и не к месту (хотя с женщинами у него почему-то почти всегда всё получалось удачно). Совершенно ведь понятно было, что немного оклемавшегося Ковальски следовало оставить одного, потому что этого тот и хотел; не хотел бы – ещё некоторое время поизображал бы игнорирование всего на свете, но находясь с ними в одном помещении, особенно с Рико, обычно располагавшимся ближе всего.

А может быть, именно с последним Ковальски не хотел находиться рядом... Может быть, и впрямь у них что-то случилось, только не сейчас, а немного раньше, прямо перед тем, как они вернулись в Нью-Йорк. Неужели заинтересованные взгляды Рико в сторону Ковальски ему совсем не мерещились, как и намёк в некоторых поступках и фразах? Вдруг тот решил, что тогда случился подходящий для чего-нибудь откровенного момент? Или просто решил, что раз Ковальски был не просто не в себе, а ещё и пьян, то потом ничего не вспомнит? Хотя вряд ли пьяный в доску Ковальски мог кого-либо привлекать. Если только у Рико не было к тому что-то именно романтическое...

Рядом с ним на диван плюхнулся мрачный как туча Шкипер, и Рядовой, покосившись на него, краем глаза заметил неуверенно топтавшегося сзади Рико, поглядывавшего на стул, временно занимавший место около коек. Затем тот, передумав привычно шелестеть страницами около Ковальски (может быть, определил, что тот ещё не спал – Рико как-то умел это делать), тоже уселся на диван по другую сторону от него. Между ними со Шкипером мгновенно создалось едва ощутимое напряжение.

Попавший в это поле Рядовой беззвучно вздохнул.

На следующий день он заметил, что Ковальски начал едва заметно обходить Рико стороной, соблюдая дистанцию не меньше шага. А это значило, что он был прав. Между этими двумя случилось что-то такого характера, который теперь побуждал Ковальски соблюдать свои личные границы в неприкосновенности. И это Ковальски, который совершенно спокойно воспринимал известия о том, что между двумя мужчинами или двумя женщинами могло что-то происходить, в отличие от Шкипера, к которому вообще неизвестно как с этим подходить... и пора было, кстати, что-нибудь придумывать, пока у них был этот перерыв от работы, потому что на какие-то поползновения на миссиях Шкипер не реагировал вообще никак – времени обдумывать что-то лишнее у того не было. Да и не то чтобы у него хватало смелости на что-то, что посторонний наблюдатель действительно мог бы назвать поползновениями...

Ну вот, проблемы у Рико с Ковальски, а у него мысли даже с них сворачивают на то, как бы к Шкиперу подлезть.

Он вздохнул.

– Отставить вздыхания, – раздражённо буркнул Шкипер, со всем присущим ему терпением ожидавший, когда начнётся шоу монстр-траков, на которое пацан отвлечётся со своих чёртовых лупоглазых лунорогов и переключит, наконец, чёртов канал.

Рядовой решил проверить, насколько у того было паршивое настроение:

– А можно мне...

– Нет.

Не сколько паршивое, сколько нудно-противное, заключил он. И это сегодня ещё ничего не происходило... Либо Шкиперу не нравилось именно это (натура его требовала, чтобы происходило хоть что-нибудь), либо тот тоже заметил довольно изящное оберегание своей личной зоны от Рико Ковальски. Мог. Шкипер мог неправильно толковать некоторые их эмоции, но уж чужое расположение в пространстве тот подмечал всегда.

Рядовой снова вздохнул. Назло. Шкипер, уже очень долго сдерживавший весьма похожий вздох (а может, и не один) по поводу идиотского детского мультика, которым младшенький занимал своё свободное время и их терпение, покосился на того, но смолчал. Его раздражало ничегонеделание. Оно заставляло его размышлять о вещах, истинного ответа на которые получить порой было нельзя, а гадать он не любил. Ему по жизни хватало гадания о намерениях, действиях и иногда о мотивах его противников. И на данный момент он размышлял о том, какого чёрта Ковальски избегал Рико, хоть и очень ловко, но для него, умевшего смотреть, почти что очевидно. Между членами его отряда что-то происходило, а он был ни сном ни духом; кто-то мог бы сказать, что это могло быть чем-то личным и что ему не стоило совать между ними нос, но те, кто так считал, были не в курсе того, что есть отряд и что есть взаимоотношения в нём. В идеале последние не должны были влиять на слаженность работы и субординацию, но на практике они выливались в последствия. Бывали времена, когда кто-нибудь из них с кем-нибудь ссорился, и тогда Шкипер если и не видел эти самые последствия воочию, то чувствовал. В сомнении во взгляде, в небольшой, едва ощутимой задержке в помощи, в избегании парной работы или связанных с этим человеком обязанностей. Поэтому когда среди них случались ссоры, он при необходимости разбивал их в пары иначе, чтобы работа продолжала идти гладко и без переругиваний.

Это было то, что касалось работы. Что было делать с мирным сосуществованием на одной площади, он не знал. И пока он ожидал начала шоу, на которое можно было отвлечься, его беспокоила эта мысль и, до кучи, – предположения о том, что именно случилось между этими двумя, будь они неладны. Из-за того, что Ковальски всё ещё был слегка не в себе, неполадки у них выражались в такой форме, которая, как правило, свидетельствует о том, что всех остальных с проблемой ознакомлять не собирались, из-за чего это его напрягало. Уж лучше бы в открытую цапались. А то вот это вот выяснение отношений исподтишка наводило на очень странные мысли, и довольно нелепые по отношению к этим двум. Они... органично выглядели друзьями. Представить что-то другое, на что и намекала сложившаяся ситуация, он был не в силах, и несоответствие это его довольно-таки раздражало.

От размышлений его отвлекло наконец-то начавшееся шоу, на вступительную часть которого попал Рядовой, периодически переключавшийся на другой канал, и он привычно позвал:

– Рико, Ковальски!

Рико тут же появился, с интересом глядя на экран, и, чуточку замявшись около дивана, при этом оценивающе глядя на них, будто что-то прикидывал, оттеснил их с Рядовым к подлокотнику, оставив между собой и вторым подлокотником свободное место. Очевидно, отметили Шкипер с Рядовым, покосившись друг на друга.

– Ковальски! – громко протянул Шкипер ещё раз, немного растягивая гласные.

Тихой долговязой тенью явился Ковальски, отправил безучастный взгляд экрану, потом опустил его на диван, несколько долгих мгновений о чём-то размышлял, и, наконец, покачав головой, так же тихо исчез. Рядовой со Шкипером почти синхронно обернулись, проводив его взглядом, и снова переглянулись. Ковальски тоже любил монстр-траки и не упускал случая посмотреть шоу вместе с ними (разумеется, можно было посмотреть выложенную в интернете запись, но они всегда собирались под телевизором; было в этом что-то глубоко ностальгическое), а сейчас отказался явно только из-за того, что не хотел сидеть рядом с Рико.

Шкипер вопросительно приподнял брови, и Рядовой едва заметно пожал плечами, показывая, что не был в курсе хоть чего-либо. Ему было немного жаль, что Ковальски ушёл; сейчас Шкипер подвинет Рико, чтобы не тесниться, и отодвинется сам, а его, между прочим, вполне устраивало сидеть к тому вплотную. Ну-с, в любом случае можно было закинуть руку на спинку дивана за Шкипером. Тот всегда начинал забавно ёрзать, когда наконец замечал. Или если замечал; это радовало его далеко не каждый раз.

Примерно к середине шоу Шкипер начал нервно, раздражённо поёрзывать. Мало того, что его мысли периодически возвращались к Ковальски с Рико, он ещё и заметил, что Рядовой сидел, вольготно закинув руку на спинку дивана за ним. Его это несколько раздражало, потому что он начинал чувствовать себя не в своей тарелке, и оттого, что повторялось это уже не в первый раз. Иногда ему и вовсе казалось, что это делалось с умыслом, но он обычно отгонял эту мысль: они были почти что семьёй, какие тут могли быть умыслы?..

Из-за Рико и Ковальски ему теперь казалось, что это могло быть и так. Чтоб они уже помирились, будь они неладны. Или хотя бы не вели себя подобным образом, наталкивавшим на бесплодные и совершенно лишние и бесполезные мысли.

Едва дождавшись рекламной паузы, Шкипер ушёл на кухню пить кофе, почти успешно подавляя мысль о том, что на некоторое время сбежал.

На кухне обнаружился Ковальски с чашкой, окружённый крепчайшим, чуть ли не сочным запахом кофе.

– Ты что, хлещешь мой кофе? – придирчиво поинтересовался Шкипер.

Ковальски отправил ему долгий, отчего-то пристальный взгляд.

– Мой кофе, Ковальски? – Шкипер решил дожать, видя хоть какое-то достаточно отчётливое изменение в выражении лица и взгляда их гения.

Снова такой же долгий взгляд. Затем Ковальски, поняв, что от него действительно хотели что-нибудь услышать, неохотно разлепил губы:

– Не планирую сегодня спать.

Шкипер удовлетворённо кивнул. Для режима дня это, разумеется, было плохо, но если Ковальски (на минуточку, впервые с приезда сюда соизволивший с ним заговорить), не планировал ночью спать, значит, либо решил, что сна с него было достаточно, либо чем-то там у себя в лаборатории заинтересовался. Оба варианта были хорошими: Ковальски что-то планировал, что-то хотел делать, а следовательно, уже почти пришёл в себя. Но это только если у их великого изобретателя не случилась бессонница...

– Слушай меня внимательно, – Шкипер, уже успевший представить себе, что мог наизобретать не до конца очухавшийся Ковальски, да ещё и с бессонницей (предположительно), и ужаснуться, слегка прищурился. – Я запрещаю тебе проводить хоть сколько-нибудь опасные эксперименты и конструировать что-либо сложнее... – Шкипер пощёлкал пальцами, пытаясь подобрать пример, достаточно несложный, чтобы быть безопасным, но в то же время не слишком простецкий, дабы не отбить тому желание что-либо делать. В голову почему-то лез калькулятор, но это было уже слишком сложно. Точнее, зная Ковальски, опасно. – ...Циркуля. Обычного циркуля. Ты услышал меня?

Брови у Ковальски дёрнулись, однако он послушно кивнул.

– Вот и хорошо, – с облегчением констатировал Шкипер, занявшись, наконец, кофе, за которым изначально и пришёл. Ещё чуть-чуть – и ему бы начало не хватать болтовни Ковальски, хотя он обычно был первым, кто её прерывал.

Ковальски упрятался в лабораторию ещё прежде, чем дождался, пока остальные уснут. В лаборатории было хорошо. Если бы Шкипер не вцеплялся в него каждый раз, он бы здесь и спал, и жил в целом в эти периоды; тут было привычно и спокойно. Лаборатории всегда действовали на него благоприятно, любые, даже обустроенные им вручную. Появлялась в этих помещениях какая-то особая атмосфера.

Работать теперь было особенно не над чем: Шкипер наложил вето на подавляющее большинство возможных проектов, так что оставалось ему немногое. К сожалению, все приборы он уже откалибровал. Даже пипетки и колбы. Увы. Предстояло ещё решить, чем же заниматься всю ночь, потому что кофеина он уже набрался, как и сна за прошедшее время, а большая часть доступного ему функционала теперь тоже была недоступна.

А он-то собирался мозг делом занять... чтобы в него не вползали уже порядком доставшие его мысли.

Взгляд Ковальски остановился на полудохлом растении в горшке, выглядевшем как – метафорически выражаясь – загнанная лошадь. С растениями он дел не имел и не особенно желал, а это ему, как и ещё парочку, сердобольный Рядовой подсунул, всё беспокоясь о том, чтобы ему тут хватало кислорода. Он полагал, что дело было не в кислороде – у него тут вентиляция имелась, о чём все отлично знали, – а в том, чтобы оживить помещение, выглядевшее, по мнению их младшенького, безжизненным. У Ковальски была по этому поводу иная точка зрения. Во-первых, ему было всё равно, сколько жизни было в его рабочем помещении, если это не касалось какого-либо эксперимента. Во-вторых, периодически отиравшийся у него Рико справлялся с этим куда лучше.

Ковальски устало потёр лицо, поймав себя на том, что мысли в конце концов снова остановились на Рико. И запретил себе думать о чём-либо, что не могло занять его мысли в сугубо научном или прикладном смысле.

Идей было немного, так что он взялся за тот самый горшок с поникшей зеленью. Полусдохшая – значит, будет оживлять, для чего-нибудь в этом духе у него реактивы должны были найтись; не найдутся – элементарно, приспособит.

По прошествии нескольких часов он успел найти всю необходимую ему информацию и приготовить пробный раствор для подкормки; к сожалению, результат будет виден не сразу, так что ему придётся ещё и некоторое время наблюдать. Эксперимент он, получается, выбрал довольно-таки затяжной. Впрочем, его это вполне устраивало: было чем заняться, было куда потратить время, пока Шкипер не разрешит пользоваться полным инструментарием.

Когда дверь в лабораторию тихонько открылась, он, занятый созерцанием горшка и обдумыванием того, как бы обустроить автоматический капельный полив (или хотя бы просто автоматический полив) доступными ему средствами, даже не оглянулся: тревоги не было, значит, свои. Может быть, видя, что он был занят, его и вовсе передумают трогать, потому что ночью по делу обычно врываются, а не тихонько проскальзывают.

Однако посетитель не ушёл. Более того, Ковальски отчётливо ощущал его присутствие. Он беззвучно вздохнул, ненадолго прикрыв глаза, и попытался заранее предугадать, кто это был; так тихо и настойчиво мог вести себя Рядовой, которому приспичивало поговорить – точнее, по большей части поныть и пожаловаться на Шкипера, – и который с этим ходил именно к нему, потому что Рико, по заявлению Рядового, после попытки завязать с ним подобный разговор приобрёл вид, буквально говоривший «ну-ка закрой рот, сопляк пискливый». Ковальски, впрочем, предполагал, что тот преувеличил, чтобы его всё-таки выслушали; Рядовой прекрасно знал, что он редко когда мог ему отказать, и периодически этим пользовался. Реакцию Рико, очень уважительно относившегося к Шкиперу, он тоже понимал.

Коротко оглянувшись, он обнаружил, что к нему забрел не Рядовой, а Рико. Этого, наверное, тоже можно было ожидать: тот мог прийти выяснять, почему возле него предпочли не сидеть.

Ковальски, никаких объяснений прямо сейчас генерировать не намеревавшийся, просто отвернулся обратно.

Рико не ушёл и после этого. Только подошёл ближе, и остановился сбоку, в полутора шагах от него, на расстоянии почти... уважительном, чего трудно было ожидать от Рико, особенно не задумывавшегося о чужих личных границах. И это, судя по тому, что на него поглядывали с осторожностью, было не случайно.

Ковальски вдруг стал неприятен самому себе. Он избегал Рико, а тот, скорее всего, не понимал, в чём было дело, ещё и посчитав себя в чём-то виноватым. И он ничего Рико не объяснил. И вряд ли решится; зачем? Испортить отношения? Кроме того, сам Рико в своё время приучил их к тому, что общался почти без слов, не называя при этом причины, так что он, должно быть, мог поступить тем же образом и просто приучить Рико к тому, чтобы не пытаться оказаться ближе, нежели тридцать сантиметров, отчего отпадёт, собственно, сама возможность прошептать что-то ему на ухо. Причину он тоже мог не объяснять.

Однако он всё равно чувствовал себя неприятно. И это было странно: Рико-то, небось, совершенно спокойно свою задумку воплощал. Может быть, оттого, что тогда ещё не успел к ним привязаться?..

Рико, внимательно наблюдавший за Ковальски, снова рассмотрел у того в выражении лица разочарование в себе. О чём же Ковальски всё размышлял? И почему разочарован был именно в себе? Может, проблема заключалась в самом Ковальски, а не в нём? Но если так, то зачем было избегать?

– 'Альски, – прошелестел он, собираясь уже напрямую спросить (благо, по сравнению с днём, ночью было куда более тихо, и его было хорошо слышно), в чём было дело... и заметил, как тот едва заметно дрогнул. Так дело действительно было в этом! Только что именно?.. Ковальски это раздражало? Он знал, что голос у него был не слишком приятным, но шёпот всё-таки – нейтральная вещь... по крайней мере, он так считал.

– Что? – коротко спросил Ковальски, и ему это резануло слух: обычно Ковальски говорил «да?».

Рико похлопал себя по животу, вопросительно приподняв брови, и Ковальски отправил ему в ответ долгий, очень долгий взгляд. Кажется, Рико пытался... наладить отношения.

– Да, пожалуй, проголодался, – наконец согласился он, хотя не слишком-то был голоден на самом деле. Но он ещё собирался довольно длительное время бодрствовать, так что ему всё равно скоро захочется.

Качнул головой в сторону кухни, что означало подходить немного позже, Рико ушёл. Сбившийся с мысли Ковальски, продолжив созерцать вялое растение в горшке, некоторое время пытался поймать конец собственных размышлений, но не сумел, и тогда просто направился на кухню вслед за Рико. Последний уже успел отправить в микроволновку одну из тарелок, и Ковальски мимолётно подумал о том, что сейчас та разбудит до жути чутко спавшего Шкипера, отчего тот притопает на кухню – посмотреть, что происходит, и устроить выговор (даже если ничего, в общем-то, и не происходило – для профилактики, чтобы больше не будили). Однако как-то обошлось. То ли Шкипер, помня, что он собирался ночь просиживать в лаборатории, сознательно проигнорировал звук работавшей микроволновки, то ли снилось что-то уж больно интересное. Одно из, как любил говаривать сам Шкипер, трёх.

Сняв с вилки кусочек рыбы, Ковальски немного приподнял бровь. Рико хорошо это видел, потому что сидел напротив него. За рыбой последовала картошка, и Ковальски, ощутивший пресный привкус ещё сильнее, полувопросительно произнёс:

– Рико?

Рико, умудрившийся сварить и рыбу, и картошку без соли, молча поднялся и поставил перед ним солонку; Ковальски сконфуженно кивнул, подспудно ощущая, что еда получилась пресной из-за него.

– Ну, хорошо, что не пересолил, – неловко пошутил он.

Острый взгляд Рико, незамедлительно поднятый на него, потемнел, и Ковальски прикусил язык: Рико нравилось готовить, а большинство людей, любивших это делать, не испытывали особой радости, когда блюдо становилось испорчено по их собственной оплошности.

– Извини.

Рико совершенно неожиданно для него добродушно усмехнулся. Едва не выронив вилку, Ковальски уставился на него, пытаясь понять, как это толковать, и Рико торопливо опустил взгляд.

– А ты чего не спишь? – поинтересовался неловко кашлянувший Ковальски, оставив попытки понять, что это за взгляд-то такой был. Злился Рико обычно не так... а он сам прискорбно плохо разбирался в тонкостях чужих эмоций.

Рико лаконично указал большим пальцем на отделявшую их от комнаты стену, прямо за которой был телевизор; он всегда был немного взбудораженным после шоу монстр-траков, так что спать его не тянуло. А уж учитывая, что он знал, что Ковальски ковырялся в лаборатории, и сейчас не спали только они двое – уснуть он тем более не мог.

– А. Понимаю.

Несколько долгих секунд Рико смотрел на него, раздумывая, не спросить ли напрямую о том, какого чёрта тот изображал на протяжении уже нескольких дней, но затем передумал: Ковальски не стеснялся сообщать окружающим, что те лезут не в своё дело, а ему уже разок сказали, что что-то у того там было личное. Ещё раз он слышать это не хотел. С другой стороны, в Ковальски могла и совесть проснуться... это, конечно, были очень редкие случаи, но они как раз таки по отношению к товарищам и бывали.

– Что шарахаешься? – прошуршал он. Ковальски замер ещё, чем он закончил фразу.

– Я не шарахаюсь, – ответил Ковальски, постаравшись хотя бы изобразить невозмутимый тон. Рико в ответ скорчил такую гримасу, что ему тут же стало стыдно, и он уткнулся взглядом в тарелку, но всё-таки промолчал.

Не выдержав, Рико бесцеремонно пнул его под столом, и Ковальски, дёрнувшись, рефлекторно отодвинулся вместе с табуретом, с грохотом проехавшимся ножками по выложенному плиткой полу.

Несколько мгновений они молчали, глядя друг на друга и выслушивая в ночной тишине, не заскрипит ли раздражённо койка Шкипера.

– Отстань! – зашипел Ковальски, ничего тревожащего не услышав. – Я хочу работать, а не копаться в себе, это мне уже надоело по самое горло! Почему нельзя просто оставить меня в покое?

Он ожидал, что Рико разозлится. Или – в худшем случае – взбесится. Однако тот, прищурившись, как-то по-птичьи наклонил набок голову, и до Ковальски вдруг дошло, что он всё-таки сболтнул лишнего. А теперь было либо молчать, либо объясняться. Он выбрал первое.

Рико вообще никак не прокомментировал сказанное, что уже было довольно странно, да ещё и сделался задумчивым.

Задумчивым Рико был недолго. Очень недолго. По большей части он думал о том, когда и как можно будет что-нибудь сделать с Ковальски, и совершенно не думал о том, можно было с этим к тому подходить – можно было, очевидно; только что он почувствовал контекст того, о чём Ковальски говорил, и понял, что у того что-то действительно щёлкнуло в мозгу в день, когда тот вернулся из бара. И щёлкнуло очень, очень удачно для него. Можно сказать, невероятно удачно. Потому что получить Ковальски, которого он хотел – это было одно, а вот получить Ковальски, который хотел бы его – это... о да...

Прежде чем он успел представить что-то конкретное, его запоздало настигла мысль о том, что Ковальски наверняка сочтёт подобное неприемлемым в дружеских отношениях. А уж если тот что-то решал... Ковальски был жутко упёртым, если вбивал себе что-то в голову. Когда их проблемой случилась дамочка, внезапно оказавшаяся умнее Ковальски, тот взял и решил, что объегорить её должен был именно он. И, решив подойти к проблеме с другой стороны, вскружил той голову, для чего в кратчайшие сроки научился танцевать. Вот взял и научился, их-то слегка нескладный Ковальски, да ещё и как! Он тогда слегка опешил, увидев, что тот начал вытворять, и даже сознательно пропустил мимо ушей распоряжение Шкипера, велевшего это прекращать, ради того чтобы досмотреть. То, что Шкипер потом, прокрутив в голове всё от начала и до конца, задал ему неприятный и очень неудобный вопрос, было ещё не самой большой платой за это.

С этого момента его, кажется, на Ковальски застопорило совсем прочно, потому что до этого ему было как-то попроще с тягой к тому справляться. Может быть, потому, что в движениях у Ковальски просквозило что-то настолько обещающее, что ему начинало слегка не хватать воздуха, когда он об этом вспоминал, а может, и потому, что танцы эти бесследно тому не прошли, и двигаться Ковальски после этого начал куда приятнее глазу.

Поняв, что мысли ускакали куда-то не туда, Рико снова задумался о том, с какой стороны к Ковальски подходить и как. Если бы Ковальски спокойно к этому относился, было бы куда проще. Но на намёки тот чаще реагировал отрицательно. Либо это был непонимающий взгляд, либо скептический. А однажды, когда он в шутку – совершенно безобидную – подвалил к невыспавшемуся Ковальски с распространённой и уже почти нарицательной (в некотором роде) фразой «как делишки?», тот так затравленно посмотрел в ответ, что он отлип и на всякий случай очень долго не позволял себе даже лишний раз ему подмигнуть, ограничиваясь просто долгими взглядами. И он понятия не имел о том, чем это было вызвано, и были ли у Ковальски какие-то связанные с этим проблемы, поэтому подумывал для начала быть поаккуратнее, а не просто набрасываться на того. Мечты мечтами, а с реальностью следовало считаться, иначе она пересчитает его самого. В виде пересчитанных Ковальски рёбер. Тот сумел бы, если бы понадобилось, пусть и не честным путём.

В любом случае, если Ковальски собирался копаться в себе, нельзя было давать ему заниматься этим слишком долго. Лучше было подбросить ему что-нибудь, что могло бы убедить его принять благоприятное для них обоих решение.

Поэтому после этого ночного перекуса Рико направился в лабораторию вслед за Ковальски.

– Ты сегодня спать не собираешься? – отвлечённо поинтересовался тот через некоторое время после того, как Рико остановился рядом.

– Не-а.

И снова тишина. Ковальски о чём-то размышлял. Рико ждал подходящего момента.

На самом деле Ковальски не чтобы усиленно о чем-то задумался; он действительно устал от копания в себе, и сейчас вяло обдумывал всё тот же автоматический полив, параллельно анализируя собственное состояние, интересовавшее его немного больше. При полном отсутствии какого либо рода интеллектуальной деятельности он через некоторое время начинал потихоньку сходить с ума, поэтому обычно, как правило, постоянно был чем-либо занят. Однако сейчас, когда и калибровка приборов и посуды, и вот эти вот неспешно тянувшиеся эксперименты, состоявшие более чем наполовину из наблюдений и полуконкретных прикидок, напрягали его мозг совсем незначительно, он почувствовал, что потихоньку начинал впадать в своего рода спячку, хотя занимался этим не так долго.

Он по привычке поделился этим наблюдением с Рико, отчего-то не уходившим спать и всё ещё торчавшим рядом, и тот только покивал и сообщил ему в ответ, что все нормальные звери впадают в спячку раз в год. Ковальски подумал было возразить (как минимум потому, что не все звери это делали), но потом поймал за хвост мысль о том, что это было произнесено иносказательно. Внимательно наблюдавший за ним Рико приподнялся на цыпочки, придержал его за плечо и, дотянувшись до уха Ковальски, с придыханием добавил:

– А все нормальные люди раз в год уходят в отпуск.

Ковальски дёрнулся ещё прежде чем он договорил, снова потирая затылок, и не выдержал:

– Изволь прекратить!

– Из-зволь привыкать, – нагло сообщил ему Рико, откровенно его передразнивая.

Ковальски развернулся на пятках – а когда высоченный Ковальски вот так разворачивался, выпрямившись во весь рост и взирая сверху вниз, это было достаточно внушающее зрелище, хоть и впечатляло оно обычно на краткое время, – и, задев локтем горшок, который только что созерцал, перехватил его обеими руками, тут же уменьшившись в размерах обратно. Решив, что это и был подходящий момент, Рико прильнул к нему, оттесняя к самому столу, чтобы никуда не делся, однако изворотливый Ковальски, успев вернуть горшок в устойчивое положение, вывернулся к столу спиной. Рико непроизвольно и уже поздно ухватил его за бока, чтобы не вертелся, и наткнулся взглядом на светлый, почти ледяной взгляд: Ковальски злился.

– Объяснись, – обманчиво ровно произнёс тот. Рико хитро усмехнулся: уж на кого-кого, а на него это не действовало.

– Ну, 'Альски, – он перешёл на почти интимный шёпот; Ковальски, едва заметно поёжившийся, отпустил в ответ такой взгляд, которым обычно смотрел на Рядового, торчавшего под телевизором за просмотром лунорогов (или на него самого после какого-нибудь почти невинного подмигивания), и Рико непроизвольно облизнулся, сдерживая нервный смешок. – Кончай копаться в себе, не нужно оно.

– Что ты хочешь этим сказать? – Ковальски сохранил прежний тон уже с куда большим усилием: по нему опять интенсивно забегали мурашки. Хорошо, что он не был легко одет, и этого не было видно...

Рико снова едва сдержал смешок: Ковальски, прикидывающийся дурачком, – слишком забавное зрелище.

– Да я не говорить хочу, – продолжая придерживать его за бока, Рико погладил его большими пальцами. Он, конечно, уже давно мог бы просто взяться его тискать, но ему всё-таки нужно было получить на это разрешение. В смысле, согласие. Не то чтобы ему было принципиально, но иначе ему же хуже потом будет.

– И ты считаешь, это нормально?

– Сначала попробуй, потом считай, – отмахнулся Рико, взявшись расстёгивать надетый на Ковальски халат. Халат мешал. Ограждал, показывая, что сейчас Ковальски принадлежал науке и лаборатории. Расстёгнутый уже был куда лучше.

– Рико, мы же с тобой друзья? – обманчиво дружелюбно спросил Ковальски, в первые несколько мгновений потеряв дар речи от такой наглости. Затем ему жутко, почти до зуда, захотелось отыскать шлем для чтения мыслей, который точно был именно в этой лаборатории, чтобы узнать, не подшучивали ли над ним... если не откровенно измывались.

Более того, его разозлила собственная реакция. Мало того, что он снова покрылся мурашками, когда Рико зашептал, придвинувшись поближе, хотя он с присущей ему предупредительностью уже потратил некоторое время на то, чтобы убедить самого себя в том, что в этом не было ничего особенного, и, следовательно, приучить себя не реагировать, так он ещё и обнаружил, что начал возбуждаться, и это совершенно не поддавалось рассудку. Дружелюбный Рико не привлекал его в этом смысле, в шутку заигрывающий – тоже, а откровенно пристающий, как оказалось, очень даже... Почему? Да почему же?! Какого чёрта Рико привлекал его только в последнем случае? Какого чёрта его мозг так странно оценивал сексуальную привлекательность? Нет, ему бы, конечно, порадоваться в такой ситуации, если влечение действительно было обоюдным, но Рико был ему другом. Другом! И продолжал бы им оставаться, если бы ему в голову непонятно с чего не стукнуло такое проделать.

Подняв на него взгляд, Рико кивнул, но занятия своего не прекратил, и тогда Ковальски сорвался на шипение:

– Так скажи мне, пожалуйста, какого х...

Рико боднул его снизу в подбородок: он не любил, когда Ковальски матерился; это вызвало у него чувство несоответствия почти до неприятия.

– Заткнись, – выдохнул он Ковальски в шею и, ткнувшись носом ему под ухо, глубоко вдохнул: тот приятно пах. Он и раньше замечал, но ни разу не подбирался настолько близко. – Заткнись и соглашайся. Дружить это не мешает.

– Знаешь, что?

Немного отстранившись, Рико вопросительно приподнял брови и, придержав Ковальски за пояс штанов, уложил ладонь ему под ключицы и заскользил ею вниз.

Ковальски повело вперёд. Это было даже не так, как бывает непроизвольно, а ещё менее осознанно, чуть ли не бессознательно; у него вылетело из головы то, что он собирался сказать. Однако он почти тут же отодвинулся обратно, на всякий случай взявшись за столешницу, и попытался заново сформулировать фразу. Рико тем временем прижал к нему уже обе ладони повыше пояса, повёл ими вверх, с интересом знакомясь с тем, как ощущался под ними Ковальски (и ему нравилось), отчего последний, снова сбившись с мысли, сильнее вцепился в столешницу и, прикусив губу, прогнул спину, прижимаясь к ощупывавшим его ладоням, а затем и вовсе запрокинул голову назад и прикрыл глаза, совсем забыв о том, что вроде как был против. Обычно, когда его пытались облапать люди, которых он привлекал, но которые не нравились ему, ему было попросту противно. А сейчас было слишком приятно, чтобы возражать. И это было такое новое, такое интересное ощущение...

Довольно оскалившись, Рико потянулся вперёд к открытой, доступной на данный момент шее Ковальски и сперва просто прижался к ней губами, почти тактично предупреждая о том, что сейчас будет делать – шея всё-таки была жизненно важной точкой, к которой мало кого подпускали, – и почти сразу же прихватил кожу, жадно целуя, так, словно собирался за один раз наверстать долгое время ожидания и бесполезных намёков. С тихим шипением втянув в себя воздух, Ковальски судорожно выдохнул и в последний раз попробовал обратиться к разуму, уже слегка поплывшему от возбуждения и того, что с ним сейчас проделывал Рико. Разум издевательски неуместно выдал напоминание о том, что периодически сбрасывать напряжение полезно. Полезно так полезно, мысленно согласился разомлевший Ковальски и, отцепившись от стола, взялся за плечи Рико; он ещё не потянул его к себе, ещё только наметил движение, а тот уже подался ему навстречу сам, тут же прижавшись всем телом. И потёрся об него. Тоже весь. Ковальски мгновенно стало жарко.

– Рико...

Видимо, приняв это за возражение, Рико крепко обхватил его за спину одной рукой, втиснул его в себя, будто он мог куда-то убежать, а второй придержал за затылок – явно чтобы не мешали творить с его шеей всё, что вздумается. Последнее Ковальски устраивало целиком и полностью; он бы уже и сам шею подставлял. А вот первое, учитывая, что Рико был гораздо крепче него – совсем нет. И он упёрся в того изо всех сил, когда у него начало темнеть в глазах:

– Рико, мне... не хватает... воздуха...

Рико отстранился от него, не понимая, как тому могло не хватать воздуха, если ему самому вполне хватало, и увидел, как нездорово покрасневший Ковальски жадно, со всхлипом хватанул воздуха полной грудью. Ноги у того, со всеми этими переживаниями забывшего, что нужно было ещё и стоять самостоятельно, подкосились, и Ковальски, тяжело дыша, неуклюже сделал шажок назад, чтобы хотя бы сесть на стол, но промахнулся мимо столешницы. Рико тут же его подхватил.

– Тих-тих, – выдохнул он, заботливо прислонив кое-как нашедшего опору в виде собственных ног Ковальски к столу. – Чего?

Ковальски помотал головой, тяжело дыша. Теперь ему стало слегка нехорошо уже от избытка кислорода, однако это уже не было опасно – он мог себя заставить дышать медленнее при гипервентиляции. Хорошо, хоть в штаны не спустил, промелькнула мысль у него, каких-то пару десятков секунд назад бывшего к этому очень близко. Вот смеху-то было бы...

– Уф, – выдохнул Ковальски, отдышавшись. Рико, и сам дышавший глубоко и тяжеловато, бросил взгляд куда-то вбок, затем, огладив его по плечу, вопросительно вскинул брови. – Я уж думал, ты меня удавить собрался.

У Рико сделался виноватый вид, и он столь же виновато погладил его по плечу, безмолвно извиняясь, после чего снова взглянул куда-то в сторону. Проследив за его взглядом, Ковальски понял, что тот смотрел на два длинных узких ящика, плотно придвинутых к стене и друг к другу, которые стояли у него возле умывальника и использовались им в качестве столика для просушки чего бы то ни было.

– Ну, как вариант, – вздохнул Ковальски, и Рико, не дожидаясь, пока тот переместится туда самостоятельно, сгрёб его в охапку и чуть ли не протащил эти пару шагов, усадил его на ящики, а затем на них же опрокинул. И, всунувшись ему между бёдер так, чтобы уже точно не смог вывернуться, уложил тяжелую лапу ему на грудь.

– Я тебе не женщина, – зашипел Ковальски, сжав его за запястье и пытаясь вывернуться, чтобы свести ноги, потому что он вдруг ощутил себя крайне некомфортно под голодным взглядом возвышавшегося над ним Рико. Особенно учитывая, что это он привык над всеми возвышаться. И уж тем более он не предполагал, что будет под кем-то. Ему всегда хотелось быть сверху. Рико, кажется, хотелось ровно того же.

Оставив в памяти заметку, что Ковальски не любил, когда его тискали за грудь (зато, может быть, в других местах – вполне; нужно будет проверить), Рико придержал того за бёдра, не давая отползти, и взялся за его бока, удерживая на месте. Затем, нависнув над ним, с нажимом повёл ладонями вверх, соскользнул с рёбер на грудь, и жадно, едва заставив себя хоть немного притормаживать, заскользил ими вниз, до самого пояса штанов. Ковальски выгнул спину, прижимаясь к его рукам, запрокинул голову, и Рико, обнаруживший, что вот это Ковальски уже очень даже нравилось, взялся его заглаживать, с удовольствием вслушиваясь в его частое рваное дыхание. Он, конечно, много раз себе это представлял, но он не был настолько самонадеян, чтобы полагать, будто Ковальски будет так реагировать на его прикосновения. Реальность пока что оказывалась лучше. Реальный Ковальски дышал уже с едва заметной хрипотцой, от которой по нему бегали мурашки, и поставлялся под его касания сам.

– Рико, – почти просяще выдохнул Ковальски, пытаясь до того дотянуться: в какой-то момент он сообразил, что ему-то было хорошо, а вот Рико от него ничего не доставалось.

Увидев, что Ковальски к нему потянулся, Рико и вовсе довольно зажмурился; затем, не заставляя того ждать, наклонился над ним, опираясь на руки, упёрся коленом в ящик между его ног, а вторым переступил через бедро Ковальски, тут же подсунув под его колено щиколотку, почти обвив его ногу. И Ковальски совершенно отчётливо почувствовал, что вот теперь он действительно никуда не сможет деться. Следом он почувствовал чужую жадную ладонь на внутренней стороне бедра, и обе эти вещи вдруг отрезвили его. Он вспомнил, что ничего не уточнил, ни о чём не договорился предварительно, и что понятия не имел о том, какой у Рико был опыт (и был ли вообще), а Рико определённо пытался быть сверху. Учитывая, что у него самого подобного опыта не было...

– Так-так-так, притормози, – Ковальски извернулся, суя цепкие пальцы между рукой Рико и своими же брюками. – Рико, притормози. Рико-о! Я не в курсе, как это у мужчин правильно делается, мне нужно сначала хотя бы по интернету прошвырнуться, чтобы разобраться...

Рико фыркнул. Да, сейчас. Отпусти его, и он утонет в Интернете на полтора часа; Интернет поглотит его, и ничего в этот промежуток Рико не достанется, а ему хотелось, и хотелось уже. Нет, он, конечно, и глупым не был, и прекрасно понимал, что там было не всё так просто. Да и порно по одному из каналов ночью показывали всякое, так что он был в курсе. Как и, ясен пень, в курсе того, что не стоило верить всему, что там показывали. И, тем не менее, судя по тому, что непосредственно перед тем, как в игравших роль нижнего оказывался член, в них более чем в половине случаев бывали пальцы или другие вещицы (в основном пальцы, конечно), это было не какое-то изощрение (или извращение), а реально нужная вещь. Так что он оставит узнавать это Ковальски, – потом, когда тот освободится, – потому что уж тот узнает всё досконально, а сейчас он может совершенно спокойно сунуть руку ему в трусы и просто наглаживать его, пока ему не станет совсем хорошо. Это уж точно все практикуют.

– Вот так, – коротко, но настойчиво выдохнул он, пытаясь потискать Ковальски хотя бы сквозь брюки, прихватив при этом в лапу и его пальцы.

– Только так? – понятливо переспросил Ковальски. – Хорошо. Дай, я расстегну...

Рико отпихнул его пальцы и взялся за застёжку брюк сам: ему нравилась сама идея раздевать Ковальски. И... ну, хотя бы так.

Сдвинув мешавшую ему одежду в сторонку, он стиснул член Ковальски в пальцах, тут же взявшись его потирать, и Ковальски вдруг дёрнулся и упёрся ему в плечо, больно стиснув коленями его бока.

– Полегче, – выдавил тот, и Рико торопливо ослабил хватку, вглядываясь ему в лицо, а затем с запозданием понял, что у них не только темпераменты могли быть разными, но и чувствительность. – Ага, вроде того...

Рико непроизвольно нахмурился: ему нужно было не «вроде того», а вполне определённое «хорошо»; в конце концов, если Ковальски не понравится, то ничего больше не будет, а он уже, похоже, умудрился промахнуться. Он наклонился ниже, опёршись на локоть, и мягко, извинительно поцеловал Ковальски под ухом, затем, не утерпев, жадно лизнул, пробуя его на вкус, и столь же жадно прихватил влажную кожу губами. Ковальски довольно вздохнул, поглаживая его по плечам. Потом очертил пальцами линию ключиц, щекотливо сбежал ими вниз по груди и животу, а следом Рико почувствовал ищущее прикосновение к поясу собственных штанов; затем их ловко расстегнули, чуточку приспустили спереди вместе с трусами, и Ковальски взялся за его член. После первого же движения прохладных пальцев Рико дёрнулся и изогнулся, коротко зашипев... и тут же зажмурился, пряча взгляд и стыдясь собственной почти что животной реакции. Когда к нему кто-то там прикасался, это обычно было крепко и местами даже грубовато, а ласковое прикосновение показалось ему неправильным, настолько, что он отреагировал, даже не успев подумать. Это было почти неприятно и одновременно с этим как-то слишком... откровенно.

Ощутив, что Ковальски под ним как-то странно затих, Рико взглянул на него и чуть не ужаснулся: он испугал Ковальски. Тот пытался этого не выказывать, но он его испугал. И ничего удивительного: тот был не в самой выигрышной позиции, а ему самому порой вожжа попадала под хвост, что всем было прекрасно известно.

– Ш-ш-ш, – успокаивающе зашелестел он, погладив Ковальски по волосам, и надеясь, что сумеет адекватно передать сожаление взглядом, потому что нормальных слов у него не нашлось. И погладил ещё, почувствовав, что под другой рукой у него всё едва ощутимо увяло. Ковальски чуточку качнул головой:

– Рико, ну я же не ребёнок, – изрёк он. В ответ на это тот выразительно и очень красноречиво указал взглядом вниз. – Э... хе-хе... ладно, ты прав, такое с детьми не делают. Я сделал что-то не так?

Рико помотал головой. Лучше, наверное, было позволить Ковальски делать так, как ему было привычно, чтобы тот мог расслабиться. Потому что чем более расслабленным был Ковальски, тем было лучше, это он уже усвоил.

– Продолжай, – тихо выдохнул он.

Ковальски снова взялся за его член, но уже не ласково, а почти осторожно, и Рико разочарованно вздохнул, сожалея о том, что не сдержался. Сейчас прикосновения ощущались всё такими же странными, оттого что он мало что чувствовал, и это было совсем не то, на что он изначально рассчитывал. Что ж, придётся потерпеть.

Однако очень скоро он обнаружил, что начал чувствовать то, как его трогали, отчётливее, хотя Ковальски продолжал делать всё то же самое. Затем он ощутил, что нажим чуточку усилился, и это тоже было странно, потому что подобных тонкостей он обычно не чувствовал. Что Ковальски умудрился с ним сделать? Следом он почувствовал слабое, но приятное жжение внизу, и что-то странное в районе затылка, ощущавшееся горячим; обычно он испытывал что-то похожее, когда смотрел на Ковальски, при этом думая о том же (если не сказать «мечтая» – бывало, он порой не мог контролировать мысли). Ковальски, словно в кои-то веки зная, что именно он переживал, пытался взглядом передать, что всё нормально, всё так и должно быть, и он доверился ему.

Поглаживания стали быстрее, ритмичнее, крепче, и тут он наконец ощутил, что это было приятно. Так приятно, что он зажмурился, пытаясь вникнуть в это ощущение сильнее, и, когда его настойчиво потрогали за запястье, он не сразу сообразил, что его тормошили, потому что он перестал двигать рукой. Ещё он не сразу осознал, что тяжело дышал и толкался в ласкавшие его пальцы. Ох, если Ковальски потом согласится повторить, он ради такого залюбит его так, чтобы тот понял уже, что лучше Рико в руке, чем Дорис вдалеке...

Удовольствие нарастало постепенно, и он даже не представлял себе, где это возрастание должно было закончиться; обычно оно было довольно сильным, но ровным, а сейчас всё росло, грозя сорвать ему крышу. Почему ему никто раньше такого не показал? Это ведь вполне можно было делать и самому, и Ковальски наверняка неплохо расслаблялся подобным образом, раз взялся это делать уже по привычке.

Затылок у него уже горел. И не только он. Рико чувствовал, что распиравшее его удовольствие подпирало к какой-то границе, за которой он, по идее, должен был кончить уже, но он совершенно не представлял себе, как это будет, отчего ему было жутко интересно и немного боязно.

А затем его пробила короткая дрожь, зародившаяся, кажется, ещё где-то в коленях и докатившаяся до самого мозга, удовольствие из которого тут же покатилось обратно вниз и утонуло в самом его очаге, откуда кровь начала гонять блаженство по телу. И в эти волны добавлялись приятные ощущения от того, что Ковальски всё ещё почти невесомо его поглаживал. Неописуемо, невыразимо хорошо...

К сожалению, удовольствие затихло. Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, но очень хорошее обычно обидно коротко, да...

– М-м... Рико?

Тон у Ковальски был такой, которым тот что-то напоминал. Рико благодарно поцеловал его под ухом, испытывая желание потереться об него всем телом, а потом вдруг вспомнил, о чём ему пытались напомнить, и торопливо взялся за член Ковальски, о котором забыл из-за новых для него и крайне приятных переживаний. Вряд ли он, конечно, сумеет сделать тому так же хорошо, хоть он и будет пытаться повторить то же, что проделали с ним самим, но он готов был компенсировать количественно. Несколько скользящих, как можно более мягких движений – и Ковальски откинул голову, расслабившись при этом, кажется, весь. Теперь Рико ощутил, насколько Ковальски был до этого напряжён, и виновато потёрся носом об его шею.

Прерывисто вздохнув, Ковальски расслабился окончательно, тревожась теперь только о том, чтобы не быть слишком шумным, а это уже был вполне приемлемый уровень расслабления; по крайней мере, чтобы сбросить напряжение, ему точно хватит. А он не сомневался, что сбросит: судя по ощущениям, Рико пытался воспроизвести то, что он только что с тем делал, а это именно что был его способ сбрасывать напряжение и стресс. Он редко это делал, потому что в одиночку это занимало довольно много времени, которое он не всегда хотел на такое тратить, однако с кем-то это должно было быть уже куда быстрее.

Он почти сразу понял, что зря настроился на что-то привычное. Пальцы Рико всё-таки не были его пальцами... логично, однако дошло до него только тогда, когда он прочувствовал разницу. Рико трогал его так, как трогал внутренности собираемой им взрывчатки: уверенно, хоть и с долей здоровой осторожности, и воодушевлённо, с предвкушением, зная, что эта штука здорово бахнет, если как следует с ней поковыряться... Вряд ли, конечно, взрывчатка испытывала такие переживания... ему даже нечем было описать свои ощущения, несмотря на обширность его лексикона; у него просто не было нужных слов. Это было хорошо, горячо, шершаво, снова горячо, до остроты, до жжения, и он, задыхаясь, не мог понять, жалел ли он о том, что показал Рико, как делал это сам, потому что сейчас он успевал прочувствовать всё в полной мере, и это было невыносимо хорошо, а он не мог даже застонать, чтобы не всполошить спавших...

В момент оргазма всё его тело прошила крупная краткая дрожь, словно бы он чихнул, но весь, целиком. Этого с ним не случалось уже очень давно. Уже... несколько лет.

Отдышавшись, Ковальски уселся, тут же сунувшись в умывальник около ящиков, чтобы вымыть руки, и, взявшись приводить себя в порядок, задумался, уже на трезвую голову обдумывая все случившееся.

На бедро ему легла ладонь Рико.

– Ещё, – настойчиво шепнул тот. Ковальски аккуратно убрал с себя его руку:

– Не сейчас.

Рико всё с той же настойчивостью вернул ладонь обратно, заскользив ею по внутренней стороне бедра к паху, и Ковальски оттолкнул её уже достаточно бесцеремонно.

– Рико, мне нужно обдумать.

Вскинувшись, Рико вдруг схватил его за волосы, пригибая его к себе.

– Что тебе ещё нужно обдумывать? – яростно зашипел тот. – Я тебя хочу, ты меня хочешь, что тебе ещё надо?!

Ковальски, знавший достаточно много способов привести Рико в чувство, а главное – имевший статистику о том, что когда помогало, просто двинул его в ухо и, когда пальцы у того непроизвольно разжались (это, впрочем, было ненадолго, и тут всегда важно было не упустить момент), прижал его за плечи к ящику, после чего тут же, извернувшись, притиснул его ещё и коленом, и навалился на него чуть ли не всем собственным весом: как правило, Рико было сложно удержать на месте.

Эта вспышка, к счастью, была очень краткой. Взявший себя в руки Рико почти болезненно зажмурился, немного отвернув голову, и Ковальски, отпустив его, поднялся на ноги, всё же отступив на шаг на всякий случай. Рико тяжело сел, потирая шею, а затем неохотно проскрежетал:

– 'зви-ни.

Ковальски эта неохотность обеспокоила. Обычно Рико, если уж извинялся за то, что вытворил во вспышке гнева или ярости, то действительно о содеянном сожалел. Сейчас же... сейчас, кажется, – нет.

Поднявшись с ящика, Рико шагнул к нему почти вплотную, поправил полу свитера на нём (совершенно бессмысленный жест, поскольку он уже и так сам всё пригладил, приводя одежду в нормальный вид) и приподнял руку, глядя на его волосы, но затем передумал касаться и повторил:

– Извини, – а затем, подумав ещё немного, присовокупил: – Пожалуйста.

Брови у Ковальски сами собой уползли вверх. Последнее от Рико едва ли можно было услышать. Нужно было какое-то особое стечение обстоятельств, чтобы Рико произнёс «пожалуйста»... либо тому что-то очень надо было.

Не получив от Ковальски внятного ответа, Рико нахмурился. Ковальски нельзя было давать думать, предварительно до того не достучавшись, потому что закончится это ничем конкретно для него самого. В смысле, ничего он больше не получит. И, к сожалению, Ковальски не был настолько изголодавшимся, чтобы согласиться повторить, а как приостановить этот самый процесс думанья, он не знал. Ещё и сорвался, в самый неподходящий для этого момент сорвался...

– Не стоит нам повторять, – вынес вердикт Ковальски, уже произведший первичную обработку всех вводных данных. И прервал Рико, уже было открывшего рот, чтобы возразить: – Нет. Мы работаем так, что сохранить это в тайне будет невозможно. А я не хотел бы выносить такое на свет. Представляешь хоть, что скажет по этому поводу Шкипер?

Рико поморщился. Он, вообще-то, не собирался давать кому-либо об этом знать, тем более Шкиперу (мысль об этом действительно была не слишком приятной), и, в отличие от Ковальски, догадывался, как сохранить всё это в тайне. Хотя... Ковальски же у них был умным, а значит, знал и сам, но попросту боялся возможных последствий...

– Трус, – зашипел он.

– Подумай, что будет потом, – ровно произнёс Ковальски. – Выживет. Из отряда выживет, хоть и не напрямую. Да ещё и ославит, Шкипер по этим делам язык за зубами не слишком держать умеет. Я со своим образованием найду куда приткнуться, хоть и буду по вам скучать. А ты что будешь делать? Ты подумал?

– Трус! – Рико зашипел пуще прежнего, обиженный тем, что его ткнули носом в отсутствие у него какого-либо образования после среднего, да и то куцего, хотя Ковальски просто констатировал факт, не намереваясь его уязвить. А ещё – тем, что он полагал, что Шкипер окажется более понимающим – поворчит, поплюётся да смирится; мнение Ковальски по этому поводу было для него ещё более неприятным, чем его собственное. – Трус! Ковальски – трус!

– Я трус? А ты?! Ты! – Ковальски словно для наглядности указал на него, нехорошо щурясь. – Ты думаешь, мне очень хочется, чтобы меня в какой-то момент задушили, если тебя переклинит? Или ещё что-нибудь, что тебе в голову стукнет?

Рико отшатнулся, неверяще уставившись на того. Ему редко высказывали подобное напрямую, опасаясь разозлить, и он никогда не думал, что услышит такое от Ковальски в лоб. Тем более... тем более то, что тот тактично (внезапно тактично для Ковальски-то) облёк в неопределённое «что-нибудь». Он растерялся. Так растерялся, что ответных аргументов у него не нашлось. Он, конечно, понимал, что не был человеком, с которым хотелось отношений, но... но услышать именно от Ковальски... Обидно. До боли и до злости обидно. Рико наклонил голову, чтобы тот не видел его лица, держать которое уже не представлялось ему возможным (а его выражение сумел бы прочесть даже Ковальски), и, так как стоял к Ковальски вплотную, неизбежно ткнулся лбом в чужие ключицы.

Ковальски опешил; он понятия не имел, что это значило, и как это нужно было толковать. И что делать. И, на минуточку, делать ли, учитывая то, как исказилось лицо Рико сразу после непонимающего выражения на нём. Единственное, что он понимал – что Рико больше не к кому было прийти с таким, чтобы выговориться; разве что к нему.

А потом Рико прижался лбом к его ключицам немного сильнее, и у него возникло странное ощущение того, что Рико безмолвно жаловался ему на него же, словно ребёнок, и он неловко обнял того. В конце концов, Рико сам по себе не был виноват в доставшихся ему особенностях психики.

– Я не хотел... так резко, – произнёс он вдобавок.

Замерший от неожиданности Рико горько скривил губы, поморщившись оттого, что кожа около шрама неприятно натянулась. Ковальски, по сути, не извинился, и от слов своих не отказался, считая, что был прав. Однако он тоже ни от чего отказываться не собирался.

– Передумай.

– Что? – переспросил Ковальски, подумавший, что ослышался. Рико поднял голову, пристально глядя на него, и повторил:

– Передумай. Ты же умный. Можешь придумать что-нибудь, чтобы нас точно не застукали.

Ковальски прищурился, отпустив его и отступив ещё на шаг.

– Я сказал, что не хотел так резко, а не что могу проигнорировать этот факт.

Лесть не прокатила. Рико попытался пораскинуть мозгами ещё.

– Извини, пожалуйста. Я просто разозлился, – как можно более убедительно зашептал он, подступив ближе и почти прижав Ковальски к его рабочему столу. – Потому что мне очень хочется. Соглашайся, и я больше так не буду.

Ковальски, сперва снова мысленно споткнувшийся на слове «пожалуйста», возмущённо нахмурился: манипулировать людьми умели они все (особенно Рядовой), иначе поблажки себе от Шкипера выбить нельзя было, однако они всегда направляли это умение на командира. Но на него! Да ещё так бессовестно открыто!

– За кого ты меня держишь? – холодно поинтересовался Ковальски.

– А я тебе и не врал, – решив поставить уже просто на честность, Рико подался ещё немного вперёд, притёршись к нему всем телом, и упёрся ладонями в столешницу по обе стороны от Ковальски. – Мне вправду очень хочется. И я злюсь только потому, что ты чего-то себе нарешал и отказываешься, хотя тоже хочешь.

Ковальски, отклонившийся назад так, что уже чуть ли не опирался на стол локтями, раздражённо дёрнул бровью.

– Ты хоть понимаешь, что люди, занимаясь этим, обычно создают шум определённого уровня и определённого характера? А в процессе можно ещё и забыться. Ты даже не представляешь себе, насколько это будет некомфортно.

– Трус, – лаконично шепнул Рико.

– Да что ты... – Ковальски замер на полуслове. – Нет, ты меня на «слабо» не возьмёшь.

Рико устало, разочарованно вздохнул. Выражение его лица сделалось настолько расстроенным, что Ковальски смягчился.

– Достаточно, – он произнёс это даже мягче, чем собирался. – Мне нужно хорошенько всё обдумать.

А затем он вдруг ощутил, что Рико, всё ещё прижимавшемуся к нему, действительно очень хотелось.

– Рико! – высоко от неожиданности и изумления (и некоторого возмущения) воскликнул он, и тот смущённо потупился, однако отстранился не сразу, с небольшой задержкой.

– Передумай, – просительно шепнул Рико ещё раз, прежде чем выйти. Конкретно об этом его не просили, однако больше ему ничего не оставалось: всё, что он мог сказать, он уже сказал. А Ковальски теперь и впрямь нужно было время, чтобы обдумать, потому что это было сферой, в которой тот смыслил не слишком много, и лучше было некоторое время не попадаться тому на глаза. Особенно учитывая, что он сорвался; он, пожалуй, сам бы себя видеть после такого не захотел. А собирался-то аккуратно. Ох, лучше бы он ему просто двинул, умудрился же за волосы схватить... Ковальски ведь может и с какой-то там научной или психологической точки зрения взяться это толковать.

Хорошо бы Ковальски решился... Его всё-таки действительно злило, что тот пытался отказаться, прикрываясь возможными последствиями. Может быть, это можно было понять, потому что он за Ковальски заведение чего-либо похожего на отношения не замечал, но ему, откровенно говоря, понимать не хотелось, хотелось ему Ковальски. И хотелось так, что он не смог дотерпеть до гаража, где к нему точно никто сейчас не сунулся бы, и завернул в ванную, надеясь, что никому в неё не приспичит в ближайшие пять минут.

Ковальски тем временем нервно мерил шагами помещение лаборатории, со стороны чем-то напоминая Шкипера. Он пытался что-то решить, но решение никак ему не давалось. Как только к нему бесцеремонным напоминанием возвращалась мысль о том, что Рико у них был подвержен вспышкам ярости, порой и внезапным и на первый взгляд безосновательным, он непроизвольно касался шеи; ему почему-то сперва пришло в голову именно это, хотя Рико, будучи непредсказуемым, мог выкинуть вообще всё, что угодно, и картинка, нарисованная ему воображением, всё не выходила у него из головы.

Ещё он думал о том, что они будут ссориться. Это было неизбежно, потому что недопонимания случаются у всех, а они были слишком разными, чтобы дополнять друг друга, как порой бывает с разными людьми. А Рико не был человеком, с которым ему хотелось бы ссориться, особенно в этом контексте. Более того, так как у него не было толком отношений, то он плохо понимал, как в них всё работало, имея лишь представление.

В общем и целом ему было ясно, что проблемы могли возникнуть такие, что лучше бы этого не начинать. Однако он всё никак не мог принять это решение. Не мог, потому что ему не хотелось этого делать.

Хорошо быть Рико, устало подумал Ковальски. Хочет – делает. А ему так нельзя.

На следующий день Ковальски едва ли показывался из лаборатории. Однако Шкипер видел, что Рико утаскивал туда завтрак (хоть и очень поздний), обед и ужин, и, буквально через полчаса заворачивая в лабораторию снова, уносил посуду, поэтому он особенно не беспокоился. И когда прозвенел отбой, а Ковальски всё ещё не выбрался из лаборатории, Шкипер после недолгого размышления просто махнул на это рукой: лучше пусть работает, чем депрессует. А вот Рико, дождавшись, пока Шкипер и Рядовой уснут, тихонько выбрался в коридор и прокрался в лабораторию; он держался весь день, не беспокоя Ковальски, а теперь от этого ожидания был слишком взбудоражен, чтобы суметь заснуть, и надеялся хотя бы на разговор. Может быть, тот даже уже определился, и ему в благоприятном случае могло сразу что-нибудь перепасть... Было бы замечательно. Или хотя бы послушать Ковальски: он начинал скучать по его монологам. А голос того ему нравился. Настолько, что он даже не мог завидовать; он не был на это способен, потому что этот тембр приводил его в восторг. И откуда в тощем Ковальски брался такой низкий голос? На заданиях он часто бывал решительным, рычаще-хрипловатым, и от его звука по Рико, уже, казалось, приучившего себя не отвлекаться на это, пробегали требовательные мурашки. Может быть, что-нибудь расскажет, если в настроении...

Но Ковальски ни над чем не работал, как можно было ожидать. Когда Рико просочился в лабораторию, на него никто не поднял взгляд по достаточно простой причине: Ковальски, уложив локти и голову на стол, спал. Тихонько приблизившись, Рико заглянул ему в лицо, чтобы удостовериться, затем приподнял одну из прядей волос на макушке и уронил. Ковальски не отреагировал, только едва заметно нахмурился во сне. Он сам или Шкипер от этого моментально проснулись бы, а вот Ковальски по сравнению с ними спал достаточно крепко. Его можно было даже аккуратно потрогать. Это себе и позволив, Рико осторожно коснулся его волос, всё ещё жалея о том, что неосознанно в них вцепился.

– Не хочу, – пробормотал Ковальски, иногда разговаривавший во сне. Рико наклонился ниже, надеясь услышать что-нибудь, его интересовавшее. – Не хочу... отказываться.

Рико опёрся об стол, подняв взгляд к потолку. Ковальски, похоже, не просто застрял между «не хочу» и «надо» – его там заклинило, раз уж он даже во сне пытался что-то решить. Почему Ковальски так серьёзно к этому отнёсся? И почему было не согласиться сразу, если не хотел отказываться? Задумавшись, он соскользнул пальцами с затылка Ковальски и повёл ими вниз по его шее, касаясь только подушечками.

– М-м... – тихо выдал Ковальски, и до Рико только после этого дошло, что он делал; этот жест получился у него так естественно, словно он делал так регулярно. Вот только некоторое волнение в штанах, возникшее сразу после того, как он осознал, что делал, свидетельствовало об обратном. И вроде ведь не мальчик уже... – М?

Рико уложил ладонь тому на загривок, сделав вид, будто на самом деле его будил. И когда Ковальски поднял голову, вопросительно и сонно глядя на него, он просто постучал пальцем по циферблату часов на запястье Ковальски.

– А, уже почти одиннадцать... – Ковальски потёр лицо ладонью, и Рико отметил, что очки были не на нём, а лежали около него на столе. Значит, тот перед тем, как отключиться, не работал, а думал.

Усталый взгляд Ковальски обратился к нему.

– Это не Шкипер тебя послал, – констатировал Ковальски. Уловив в его взгляде едва заметное выражение беззащитности, уже виденное им, когда тот снимал линзы, Рико немного опешил. Затем ему вроде как показалось, что до него дошло: Ковальски мог чувствовать себя беззащитным, когда у него уставали глаза или когда он недостаточно чётко видел; в конце концов, острота зрения была для него крайне важна. Но даже несмотря на эту мысль, ему немедленно захотелось пообещать Ковальски, что он его не обидит, хоть и звучало это дёшево и затасканно. Желание заботиться было присуще даже ему, и оно не слишком-то отличалось от такового у всех остальных. Своё он находил, куда девать – когда у него накапливался какой-то невидимый запас, он обычно почёсывал эту нужду о Перки или Рядового, а о Ковальски заботиться он предпочитал опосредованно, чтобы случайно не проколоться; сложнее всего заботиться было о Шкипере, в плохие дни сразу начинавшем подозревать даже в незаметно появившейся около него кружке кофе тайный сговор варьирующейся от меры недосыпания степени размаха. – Рико?

Рико моргнул, осознав, что заблудился в мыслях.

– Нет, не Шкипер, – прошелестел он, подтверждая.

– А, ты... сам, – неловко, неуверенно, с едва заметной вопросительной ноткой ответил Ковальски. После этого повисла такая же неловкая тишина: Рико обычно приходил вытаскивать его из лаборатории только по указке Шкипера, потому что и сам знал, как не хочется отрываться от любимого дела. Не будь над ними Шкипера – режим у них обоих сбился бы к чертям.

– Ну? – не выдержал Рико. Он не отличался особым терпением, когда то, что он хотел, находилось прямо перед его глазами.

Ковальски некоторое время на него смотрел. Из его взгляда исчезла сонливость.

– Не сейчас, – ответил он, продолжая внимательно смотреть. Выпрямившись, Рико нахмурился, стиснув зубы, и завёл руки за спину; Ковальски догадался, что тот либо сцепил пальцы, либо сам себя крепко взял за запястье. Увиденное его немного успокоило: Рико явно очень не понравилось, что он потратил столько времени и всё ещё ничего не решил, но тот сдержался. Это был ещё один камушек на ту чашу весов, которая сейчас отвечала за согласие. Вот только на противоположной всё ещё лежало слишком много. Его всё ещё пугало то, что Рико мог понять, каким он был – а Рико мог, он у них многое чувствовал и понимал; что тогда Рико о нём будет думать? Он понятия не имел, как Рико отреагирует. Более того, его тревожила мысль о том, что он влюбится, если верить существовавшей на данный момент статистике, а Рико... ну да, Рико, хоть всё и понимал, был очень во многих аспектах сущим ребёнком. А это могло привести к проблемам. Причём не просто для кого-то, а лично для него, для его психического самочувствия. Дети ведь такие, поиграют и бросят...

А с другой стороны его подтачивало желание получить от жизни, неизменно подсовывавшей ему лимоны, хотя бы парочку причитавшихся ему сладостей. Молодость, в конце концов, утекала, и обратно не возвращалась (во всяком случае, пока он по этому поводу ничего не придумал), а в следующий раз, когда ему подвернётся какая-то возможность, он может уже быть совсем не в подходящей для этого форме.

Ковальски поднялся, глядя на Рико; на его лице вдруг отразилось какое-то болезненное сомнение, но Рико, обычно очень хорошо его читавший, впервые не понимал, что именно сейчас было на нём написано, словно бы язык тела Ковальски внезапно переключился на китайский. Что-то видно, но ничего не понятно. Затем его осенило: всё ещё колебавшегося Ковальски могло только что качнуть в другую сторону, и если так, то сейчас тот сожалел о сказанном; передумывать было не в стиле Ковальски, а, наверное, хотелось.

Опёршись бедрами на стол, Ковальски, не глядя на Рико, потёр ладони, не зная, куда девать взгляд, руки; для него неловкие ситуации не были в новинку, но они никогда ещё не были такого характера. Может быть, было бы легче, будь ему рядом с Рико неудобно – тогда бы он просто отгородился, закрылся от того, а так он не мог даже скрестить руки на груди: Рико знать не знал, что это считалось защитным жестом, но всегда безошибочно отличал просто привычку от попытки себя закрыть.

– Нам нельзя шуметь, – произнёс он, словно бы оправдываясь. – А без этого никак не выйдет. Я полагаю, Рядовому и Шкиперу нужно ещё некоторое время, чтобы крепко уснуть.

Подобравшись ближе, Рико ловко втиснулся Ковальски между бёдер, тут же придержав того, дёрнувшегося, за бока, чтобы не менял позу. Эта ему нравилась: почти сидевший на краешке стола Ковальски сейчас не возвышался над ним, а смотрел глаза в глаза, будучи, кажется, даже немного ниже.

– Проблемы с шумом не у меня. У тебя, – зашептал он, уже зная, что этот звук делал с Ковальски что-то, что заставляло его расслабиться и быть немного сговорчивее. – Так что это тебе надо бы потише быть.

Ковальски нервно облизнулся. Интонация Рико говорила о том, что на самом деле быть потише возможности ему не дадут. И помимо опаски, что они кого-нибудь разбудят, он испытывал несколько смущавшую его самого заинтригованность. Может быть... может быть, в этот раз всё пройдёт более гладко... хотя всё равно было немного жутко и тревожно – он опасался того, что Рико опять из-за чего-нибудь вспылит, как в прошлый раз. Однако Рико обещал, что не будет...

В конце концов он сдался подмывавшему его желанию, решив, что подумает о том, как себя обезопасить, немного позже. Чуточку наклонив голову набок, Ковальски коснулся щекой щеки Рико, а потом потёрся об неё прохладным острым носом и скользнул им ниже; как только он коснулся шеи Рико, по тому незамедлительно пробежала стайка мурашек. Прикосновение опустилось ниже, до самого воротника, потом Ковальски снова повёл кончиком носа вверх, на этот раз забравшись ему под ухо, отчего Рико, до этого момента вполне успешно сдерживавший вторую стайку мурашек, просто покрылся ими весь. Следом ему в волосы запустили пальцы, и он беззвучно вздохнул. Затем к нему пришло осознание того, что он, хоть и был сейчас взбудоражен, всё же немного успокоился; сейчас Ковальски отчего-то действовал на него так умиротворяюще, что он чувствовал себя почти как созданный тем же Джигглз, таким же желеобразным.

Однако стоило ему вспомнить о том, что Ковальски сейчас был в его распоряжении, причём согласный на то, чтобы с ним что-нибудь делали, – и прежний его запал вернулся. Задорно оскалившись, Рико уложил его спиной на стол и взялся за уже знакомое и так понравившееся ему занятие, принявшись заглаживать подавшегося ему навстречу Ковальски. Попутно он обнаружил, что тот, оказывается, уже расстегнул халат, до этого бывший небрежно застегнут на две пуговицы, сам расстегнул, и от этого у него словно бы зажглось что-то внутри.

– А, Рико... – выдохнул Ковальски, понявший, что его снова собирались поставить в сугубо принимающее положение (точнее, уже поставили; а ещё точнее – положили), и потянулся к нему, пытаясь погладить и его. Рико недовольно фыркнул: ему, преследовавшему вполне определённую цель, руки Ковальски только мешались, и он нетерпеливо прижал его запястья к столу, внезапно почувствовав после этого, что был бы не прочь их и вовсе привязать к чему-нибудь, чтобы ему не мешали... и не ограничивали доступ. Можно было бы потрогать Ковальски везде, где он бы только захотел, а движения самого Ковальски, прижимавшегося к его ладоням, приобрели бы уже несколько иной характер, в его представлении очень и очень соблазнительный...

Рико прерывисто вздохнул, так жадно огладив Ковальски по бокам и притиснув его пахом к своему, что тот аж всхлипнул, непроизвольно сжав его бока бёдрами. Не утерпев – ему всё ещё хотелось раздеть Ковальски, – Рико задрал на нём свитер вместе с футболкой, высоко, оголяя не только живот, но и грудь, и неспешно скользнул по ней ладонью, для начала знакомясь. И Ковальски, сначала подавшийся навстречу прикосновению, вдруг коротко дёрнулся.

– Шершавый, – выдохнул он. – Царапаешься...

Рико непроизвольно взглянул на ладони. Ну да, шершавые, а что тут поделать; не трогать теперь, что ли? Ковальски прямо не запретил, вообще-то...

Он снова взялся за Ковальски, желая ощущать его под руками, и та же двойственная реакция на его поглаживания повторилась, однако Ковальски мало того что не воспротивился, но так томно прикусил губу, зажмурившись, что сразу стало ясно: несмотря на всё это изворачивание, Ковальски ох как нравилось... Рико тут же снова захотелось привязать того, да пуще прежнего. Жаль, Ковальски не дастся...

Держался прикусивший губу Ковальски недолго, и, судорожно вздохнув, часто хрипловато задышал. А затем выгнулся, зажав рот ладонью, и Рико чуть ли не с радостью подсунул под него руку, оглаживая спину и с нажимом потирая подушечками пальцев поясницу. Тонкий Ковальски так интересно ощущался между его ладонями...

Его вдруг крепко схватили за запястья, отстраняя от себя.

– Хватит!.. – шёпотом взмолился Ковальски, жадно вдохнув после этого; Рико только сейчас заметил, что тот дрожал. – Я больше не смогу... тихо. Ох...

Рико, сперва нахмурившийся, по окончании фразы чуть ли не умилился. Ковальски так честно признавал, что не мог сдерживаться... Однако затем он насупился пуще прежнего, осознав, что именно происходило; ему сразу стало неприятно, оттого, что он наконец понял, о чём говорил Ковальски, когда сказал, что скрываться от остальных будет напряжно: тот, вынужденный контролировать уровень издаваемого им шума, не мог нормально расслабиться и получать удовольствие в полной мере, а он сам не мог делать то, что ему хотелось, столько, сколько ему хотелось. А вот Ковальски сразу это сообразил.

Разжав пальцы, Ковальски застыл, совершенно не понимая, как трактовать такую странную перемену в выражении лица Рико; удовлетворение на нём проскользнуло как-то быстро, и тут же снова скрылось за хмуростью.

– Мне нужно передохнуть, – неуверенно произнёс он, приподнимаясь на локтях и немного сдвигаясь назад, и Рико растерянно моргнул. У него что, просили разрешения? За кого Ковальски его держал всё-таки?.. Хотя, если задуматься, он действительно себя вёл слишком властно. Может быть, Ковальски нужно было немного больше свободы...

Ковальски тем временем сел, медленно и глубоко вздохнув, и, пока его не пытались снова уложить, взялся знакомиться с Рико сам; ему ведь тоже было интересно, и он тоже хотел что-нибудь с тем сделать, а лучше – проделать что-то такое, чтобы Рико ощутил, как ему сейчас было. Вот только для этого нужно было сначала что-то отыскать, а ему всё никак не давали это сделать.

Он несколько неуверенно взял чуточку подавшегося навстречу Рико за бока, ещё немного притягивая к себе – ему почему-то хотелось находиться как можно ближе, и, прижавшись виском к его щеке, взялся сначала за крепкие, широкие плечи, поймав себя на желании их ощупать, а затем свёл ладони к груди, кончиками пальцев следуя линиям ключиц, с нажимом проскользил ими ниже и, огладив бока, завёл ладони Рико на спину. Тот довольно зажмурился: приятно. А когда Ковальски, с любопытством (это почему-то ощущалось через прикосновения) его трогавший, добрался до его поясницы, взявшись потирать её подушечками пальцев, он и вовсе слегка прогнулся, пытаясь прижаться к Ковальски, и, придержав его за затылок, потёрся об него щекой, ощущая не просто желание – почти нужду заурчать. Жаль, не умел.

– Хорошо? – переспросил Ковальски, и Рико без лишних объяснений поймал его за руку и уложил ладонью на свой пах, давая удостовериться самому и не задавать глупых вопросов. Конечно, ему хорошо; ему уже давно хорошо. А будет ещё лучше, если его вот так же мягко, почти ласково погладят и тут – ему и в прошлый раз понравилось, а сейчас, когда он уже знал, как это будет, и мог расслабиться, должно было быть ещё лучше.

Словно бы догадавшись, что он хотел, Ковальски взялся за его штаны, и Рико, поощряюще погладив его по спине, в предвкушении прикрыл глаза. Когда Ковальски закончит – точнее, когда он сам в аккуратных пальцах Ковальски закончит, – он тоже им займётся; имелась у него одна идейка...

Оказалось даже лучше, чем он предполагал. Его неспешно и планомерно довели до оргазма, и последние пару минут ему было настолько хорошо, что он без всяческого стеснения взялся потираться об пальцы Ковальски сам, пытаясь поймать тот ритм, от которого у него всё внутри жгло до самого позвоночника. Так как Ковальски послушно подстраивался под него, то этот самый ритм отыскался без особых усилий, и под конец Рико просто поплыл от удовольствия.

А после этого он, отдышавшись, выдохнул Ковальски на ухо:

– Ну что, передохнул?

– Ага.

Немного отстранившись, Рико внимательно взглянул ему в глаза; во взгляде у Ковальски была странная смесь из тоски и некоторой опаски, и ему снова захотелось пообещать тому, что он его не обидит. Рико едва удержался. Вместо этого он коротко огладил Ковальски по бёдрам, присел на корточки, упёршись коленями в пол для удобства, и, обнаружив, что брюки на том уже и так были расстёгнуты, просто потянул вниз его трусы.

– Э... Рико?

Рико только отмахнулся. Он любил, когда ему делали минет, он наблюдал за процессом, так что он приблизительно знал, что делать, и точно знал, что Ковальски понравится. И он, высвободив наружу член Ковальски, без особенных прелюдий обхватил его губами, тут же прижимая языком к нёбу и с любопытством облизывая; дискомфорта он не испытывал вообще никакого – член Ковальски отчего-то удобно лежал что в ладони, что во рту. Хотя, следовало признать, ощущения были странными: оттого, что у него буквально был полон рот, он испытывал одновременно некоторое неудобство от непривычности подобного ощущения и странное, малообъяснимое возбуждение.

Ковальски вцепился в его плечи, но Рико даже не подумал прекратить – он знал, что Ковальски нравилось, потому что такие всхлипывающие звуки тот издавал как раз тогда, когда ему было совсем в кайф. А ещё у того дрожали колени. Поэтому Рико просто продолжал его посасывать, поглаживая языком, мягко соскальзывая с него губами и опять погружая глубже, до тех пор, пока согнувшийся Ковальски не начал ему мешать. Тогда он, на некоторое время прервавшись (Ковальски судорожно и почти разочарованно вздохнул в этот момент), уложил того на стол и продолжил. Так было чуть менее удобно, но зато бёдра Ковальски, которые тот всё пытался свести, не находились в опасной близости от его головы и шеи.

Если бы не нужно было следить за издаваемым им шумом, Ковальски бы просто расслабился и получал удовольствие, но из-за этого он расслабиться не мог, отчего пребывал в напряжении. Удовольствие он получал и так, конечно, но он бы всё же предпочел более свободные условия. И да, он отдавал себе отчёт в том, что хотел бы повторить. Да кто бы в его ситуации не захотел? Ему и делали-то такое впервые: обычно те, кого хотел он, его к себе не подпускали, а тех, кто хотел его, он, понятное дело, не подпускал к себе сам.

Однако несмотря на то, что ему было просто феерически хорошо, его не покидала мысль о том, что Рико запросит ответную услугу, а этого он делать не хотел: это он мог держать себя в руках – или, по крайней мере, держаться за краешек стола, – а Рико не мог. Плюс – как обычно, неизвестно, что у того могло в мозгу щёлкнуть. Плюс – размер...

Мысли у Ковальски начали уплывать. Это было очень странное ощущение: он вроде бы бодрствовал, ощущал и осознавал себя, но чувствовал себя настолько лёгким, что вся его осознанность под напором ввинчивавшегося в него удовольствия, почти блаженства, выдавливалась из него и испарялась, как будто места в нём хватало только для чего-то одного. И несколько секунд оргазма выдавили из него совершенно всё, оставив его бессильным, задыхающимся и с приятно лёгкой и пустой головой. Следом, когда он отдышался, на него накатила расслабленность и сонливость, да такая, что ему было лень даже зевать. Он мог бы, пожалуй, даже задремать. Однако это у него не удалось – его сначала похлопали по плечу, а потом настойчиво потормошили. Пришлось открыть глаза.

Над ним со столь же настойчивым и голодным видом навис Рико, и последнее привело его в чувство.

– Что? – слабо спросил Ковальски, больше всего на свете сейчас желавший доползти до койки и уснуть.

Рико потянул его за плечи, без особого труда усаживая, затем намекающе указал вниз. Он действительно умудрился снова возбудиться по полной программе, так что был бы не прочь сейчас сам расслабиться тем же образом. Ну, всё по-честному и всё такое...

Чего он не ожидал, так это того, что в полусонном взгляде Ковальски появится опаска. А когда он потянулся к нему – непроизвольно, просто погладить, он даже сам не сразу понял, что собирался сделать именно это, – Ковальски вдруг отклонился, всё так же глядя на него, и попытался отодвинуться.

– 'Альски?.. – переспросил Рико, не веря своим глазам; вот Ковальски выгибает спину, так открыто прижимаясь к его ладоням, вот он всхлипывает и шипит, пытаясь сдержать голос, а вот он же недоверчиво отстраняется, как обиженный людьми кот, который и не понял, что его погладили.

– Я не буду, – тихо, но твёрдо отозвался Ковальски. Рико насупился, обиженный. Он-то рассчитывал...

– Нечестно, – обвиняюще зашипел он.

Ковальски на мгновение опустил взгляд, а затем, уставившись на него с ещё большим опасением, помотал головой. И, покосившись на дверь, соскользнул со стола, тут же шагнув в сторону от него, после чего, одним торопливым движением втряхнувшись в трусы и брюки, направился прочь.

– Трус! – с напряжением проскрежетал в помещении лаборатории хриплый, неприятный голос Рико. Ковальски всего лишь ненадолго оглянулся, но Рико успел прочесть в его выражении лица обиду и злость; когда Ковальски отвернулся, ему показалось, что там, помимо этого, были ещё боль и сожаление, но сказать уже нельзя было наверняка.

Ковальски вышел.

Рико думал, что будет злиться. Что в нём будет кипеть бессильная злость, которую обычно нужно было куда-то выпустить, и с которой он редко когда мог управиться, потому что часто к ней примешивались и другие эмоции, всегда исправно конвертировавшиеся в ярость. Но сейчас он испытывал растерянность. Причём какую-то детскую, всеобъемлющую, с которой было непонятно что делать. А вот бессилие никуда не делось.

Подтянув штаны, – ему всё равно уже больше ничего не хотелось, – Рико потерянно уселся на стул Ковальски, чувствуя себя так, словно не знал не только что делать с самим Ковальски, но и что ему делать вообще. Это оказалось малоприятным ощущением.

Он понятия не имел, сколько так просидел, не зная, что с собой делать, пока ему в голову не стукнула мысль о том, что Ковальски, возможно, совсем недавно чувствовал себя так же. Во всяком случае, ему казалось, что его состояние очень на это походило. Но не могло же это значить... Не могло ведь?..

Рико уронил голову в ладони.

На следующий день Шкипер почти участливо поинтересовался у него, всё ли у него было в порядке. Пришлось кивнуть.

– Вот и славно. Метнись за продуктами. Список я тебе уже набросал, остальные могут присоединиться, если захотят.

Рядовой заинтересованно обернулся, ища взглядом что-нибудь, похожее на листочек и ручку, и, заметив Ковальски, с задумчивым видом что-то уже черкавшего в блокноте, решил просто поканючить лист и карандаш у него.

– Только никаких подозрительных запросов! – с нажимом напомнил всем Шкипер. – И учитывайте, что мы никуда не высовываемся. Ты тоже поосторожнее, не отсвечивай.

Последнее относилось к Рико, поэтому он послушно кивнул и ушёл собираться: если Шкипер выдал задание сейчас и ничего дополнительно не оговорил, то и выполнять его следовало сейчас.

Когда он пришёл к остальным за их списками, Рядовой выдал ему клочок листа, на котором было всего пару пунктов; он даже не смотрел, каких – его занимала мысль о том, что сейчас нужно будет подходить к Ковальски.

Ковальски повёл себя, с точки зрения Рико, по-свински: просто отдал ему вырванный из блокнота лист, ничего не произнеся. Так, словно они разругались вдрызг, чего уж точно не произошло. А произнести мог, потому что обычно Ковальски объяснял ему, что взять и какое правильно взять, так как частенько в подобных списках были какие-то лекарства, препараты, ещё какие-то специфические вещи, ошибиться с которыми было нежелательно... Рико на всякий случай пробежался взглядом по списку – вдруг всё-таки нужно было что-то уточнить. «Поищи, где продают семена растений. Нужны экзотические, с как можно более разными условиями содержания. До десяти видов», – сухо писал Ковальски после списка того, что ему нужно было из аптеки. Рико оскорблённо поджал губы: вот такое ему обычно действительно объясняли, разъясняя, где, что и как купить, и вот эти вот строчки говорили только о том, что с ним не желали говорить. Ковальски, конечно, могло быть неловко с ним после вчерашнего разговаривать, но уж мог бы из себя что-нибудь выдавить; они, в конце концов, всё ещё оставались друзьями.

Удержавшись от того, чтобы смять листок в пятерне, Рико просто сложил его пополам и сунул в карман, стараясь удержать на лице ровное выражение, а затем, развернувшись, ушёл на кухню, не заметив взгляда, которым проводил его Шкипер.