Вернулся Рико, бывший до этого не слишком понятного цвета, ярко-красным.

– Ты что с собой сотворил? – сварливо вопросил Шкипер, со своим фирменным прищуром глядя на жёстко топорщившиеся алые пряди и раздумывая о том, пытаться ли начинать привыкать уже: если Рико устраивал какую-либо самодеятельность, делал он это крайне упорно, так что отговаривать его от подобных вещей было сложно. Во всяком случае, на период затишья; потом же тому придётся что-то сделать с этим ярким цветом, потому что теперь Рико был слишком заметным.

Сложно было ожидать от Шкипера чего-то другого, поэтому Рико просто нейтрально пожал плечами в ответ.

– А мне нравится, – Рядовой, хоть и был исключительно, патологически наивен и вежлив, каких-либо комплексов по поводу чьего бы то ни было внешнего вида не испытывал. – Почему нет, если ему захотелось?

Шкипер бросил на него длинный, суровый взгляд, раздумывая, не закатить ли юнцу лекцию на тему того, что если все будут делать с собой то, что нравится и хочется, это будет уже не служба, а чёртов карнавал, или же ограничиться назидательным подзатыльником. Поймавший его взгляд Рядовой скуксился, бочком отступая от него на шаг, откуда примирительно миленько улыбнулся, и Шкипер передумал, раз до пацана и так дошло.

Ковальски же, в какой-то мере бывший причиной этого поступка, просто рассматривал, испытывая некоторый диссонанс от нынешней расцветки Рико (Шкипер испытывал его же, но вряд ли смог бы выудить из памяти это слово, чтобы описать свои ощущения).

– Краска вредит волосам, что бы там ни было написано на упаковке, – вынес он вердикт под ожидающим, почти настойчивым взглядом Рико, ощущая, что почему-то нужно было что-то сказать. – Но дело, конечно, твоё.

– Свести, – постановил вдруг Шкипер, всё ещё рассматривавший Рико. Нью-Йорк, конечно, был городом свободных нравов, но даже так в нём было не слишком-то много мужчин, красивших волосы в красный цвет. А уж с приметным шрамом на лице...

– Не уверен, что ты правильно представляешь себе принцип работы краски, – вяло отозвался Ковальски. – Но...

– И не нужно мне! – огрызнулся Шкипер. И тут же прикусил язык: Ковальски вместо того чтобы равнодушно и с едва заметным разочарованием приподнять брови, безучастно упёр взгляд куда-то в плинтус, словно отчасти вернулся к прежнему своему состоянию. – Не знаю, что и как. Перекрасить! – переключился Шкипер на Рико. Он отдавал себе отчёт в том, что сейчас просто выплеснул раздражение, и от этого ему самому стало чуть ли не противно. Нашёл Рико время чудить... – Нам не особо сейчас стоит светиться, сам же понимаешь. И вот с этим вот я уже и тебя наружу не хочу выпускать. Что ты теперь с этим будешь делать?

Рико похлопал светло-синими глазами. Потом указал на Ковальски.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – остальные трое, даже обладая совершенно разными характерами и темпераментами, на этот раз умудрились подобрать одни и те же слова. Обычно подобное происходило в случаях, когда они формулировали одну и ту же мысль, звучавшую как «Рико, нет!», но сойтись всего в двух словах было несложно.

Чуточку подняв плечи, Рико развёл руками. Почему бы, мол, и нет. Ковальски вон, слегка оживился, даже включился в общий разговор, и занять его чем-то тоже было бы совсем неплохо.

Придирчиво взглянув на него, Шкипер смерил таким же взглядом Ковальски, пытаясь оценить возможные последствия и возможный же ущерб после покраски Рико в домашних условиях (кто знал, не стукнет ли в голову их гению подойти к этому действу с экспериментальной стороны), и, решив, что риск не должен был быть слишком велик (ну, в крайнем случае, опять что-то взорвётся), вальяжно разрешил:

– Валяйте. Только лабораторию не разнесите по ходу.

– Разреши поинтересоваться, – со скрупулёзно выверенной долей ехидства в сугубо деловом, почти научном тоне обратился к нему Ковальски, возвращая должок. – Нам нужно испрашивать у тебя разрешение на все наши взаимодействия?

Иногда дежурные канцеляризмы Ковальски наводили Рико не на те мысли. И, представив, как, заминаясь, испрашивает у Шкипера разрешения на то, чтобы прижать Ковальски где-нибудь, скажем, в лаборатории, затискать и загладить до прерывистых тихих вздохов, а потом пристроить его на его же столе и вот так его... а потом ещё вот так и, может быть, даже вот так, Рико хрипло каркающе рассмеялся. Под непонимающими взглядами Шкипера, Рядового и самого Ковальски он вдруг понял, что большинство жестов, относившихся бы к этому вопросу, Шкипер, не имея ни малейшего представления о том, что они значили, так как раньше в них не было необходимости, уж точно не понял бы, и ему бы пришлось ещё и пояснять, и запрокинул голову, хохоча и жмурясь. Сдержаться он не смог, даже зная, что у него неприятный смех, и что чуть позже горло у него с непривычки будет саднить. Слишком уж забавной нарисовалась картинка в воображении.

– Ты закончил? – почти ласково поинтересовался Шкипер, когда он отсмеялся, и Рико просто кивнул, сообразив, что тот что-то неправильно воспринял. – Договоритесь – будете спрашивать, – тем же тоном уведомил их Шкипер, скользнув при этом взглядом и по Рядовому, давая понять, что к тому это тоже будет относиться. А то тот тоже взялся что-то не просто странное, а ещё и неоднозначное откалывать.

Все благоразумно промолчали на это, и Шкипер, несколько нервно постучав ложкой по донышку кружки, удалился на кухню – влить в себя ещё порцию кофеина.

– Нашёл что вытворить... – разобрал Рико утихавшее ворчание оттуда. Его легонько толкнули в плечо, и он опустил взгляд, вопросительно глядя на Рядового.

– Не злись на него. Он всегда от этого нервный бывает, – Рядовой, не став озвучивать, от чего именно, просто кивнул на Ковальски, задумчиво проследившего взглядом за Шкипером и так и продолжавшего смотреть в сторону кухни, словно бы сквозь стену было видно, что тот там делал.

Рико только вздохнул. Он-то знал, что Ковальски сейчас и слышал всё, и всё прекрасно понял, даже если не видел, просто реагировать не хотел. Вот только в памяти у того это застрянет, а память у Ковальски была хорошая. И Рядового он, конечно, простит – попробуй это чудо не простить. А вот себя...

Снова вздохнув, Рико поплёлся на кухню и сам, чтобы разобрать принесённые с собой сумки, и на ходу зацепился взглядом за собственное отражение в зеркале. Он и сам не понял, как оно случилось. Он просто дал ногам волю, раздумывая при этом о Ковальски, и о Дорис, и, вспомнив, как та выглядела, он поймал себя на предположении о том, что, возможно, Ковальски был падок на яркие вещи. Сразу после того, как оно оформилось, он, вынырнув из мыслей в реальность, обнаружил себя в кресле парикмахерской, а не около штаб-квартиры. Как обычно, что-то внутри него опережало мысль. Нашедшую форму мысль, во всяком случае.

Несколько дней Ковальски с ним не пересекался, едва заметно избегая его и отправляя ему долгие, задумчивые взгляды, прочесть что-то в которых было решительно невозможно, хотя он Ковальски знал уже очень долго. Он хотел бы и сам пойти к нему, пробовать мириться – чёрт уже с ним, даже то, что они делали до этого, было хорошо, и он хотел хотя бы это обратно, но он не мог. Он никак не мог решиться просто так, потому что раньше у него подобной проблемы в общении с кем-либо не возникало (попросту не было того, с кем стоило бы идти мириться, а с этими тремя он не ссорился таким образом), и он не знал, с какой стороны вообще подходить и как. Было бы куда проще, если бы Ковальски дал повод. Хотя бы малюсенький повод, но тот, кажется, забыл даже о плановых медосмотрах с его участием, хотя вчера позвал в лабораторию за этим же Рядового, а за завтраком долгим, оценивающим взглядом окинул Шкипера, наверняка раздумывая о том, что и на командира тоже было бы неплохо взглянуть. Ему нужен был Ковальски один на один хотя бы на несколько минут, и, что самое важное, желание Ковальски провести с ним эти же несколько минут в условиях того, чтобы их никто не мог услышать, и выслушать его: на это могло уйти много времени, потому что он не знал, какие слова будут приемлемы для чувствительного к ним Ковальски. Это для него всё было просто. И теперь ему нужна была какая-то инициатива со стороны Ковальски, потому что он боялся всё испортить. М-да, и он ещё того трусом обозвал; сам-то...

Ковальски избегал даже совместных обедов, хотя приходил на ужин и завтрак. Игнорировались почему-то именно обеды.

Однако после одного из них Ковальски вдруг позвал его, высунувшись из лаборатории:

– Рико!

Шкипер с Рядовым пронаблюдали то, как мывший посуду Рико тут же отставил тарелку, сунул под струю воды руки, быстро вымывая остатки моющей жидкости, и, закрыв воду и помяв в лапах полотенце, вышел. Затем Шкипер с Рядовым переглянулись. С их точки зрения, это было неординарное зрелище: обычно Рико хоть и откликался сразу, но от дел отрывался неохотно и с ленцой. Сейчас он, можно было сказать, умчался к Ковальски, по сравнению с обычной его скоростью реагирования. Так как у каждого из них были свои мысли по этому поводу, и были они не самыми для них обыденными, они оба предпочли сделать вид, что совершенно ничего не поняли и ни о чём не в курсе. Однако смешно стало только Рядовому, кое-что всё-таки вычитавшему в выражении лица Шкипера.

Когда Рико тихонько сунулся в лабораторию, Ковальски на привычном месте не оказалось. И прежде чем он нашёл того взглядом, его самого нашёл Ковальски:

– Запри дверь.

Рико послушно повернулся, чтобы запереть дверь, мимолётно раздумывая над тем, почему Ковальски всегда брался приказывать так редко и так неожиданно, и, когда он развернулся обратно, чтобы всё-таки отыскать взглядом Ковальски, тот снова велел:

– Иди сюда.

И тогда Рико, наконец, нашёл. У него ушло на это немного больше времени, чем обычно, потому, что Ковальски был не в привычном для него месте, не в привычном для него (в лаборатории) халате... и уж точно не в привычной для него позе. Когда Рико рассмотрел получше, то у него на мгновение перехватило дыхание, отчего он сухо сглотнул; впрочем, сухость у него была, похоже, ненадолго.

Наблюдавший за ним Ковальски полулежал на тех самых ящиках около умывальника, упираясь плечом в стену, а пяткой – в краешек ящика, и подушечкой указательного пальца лениво поглаживал головку члена, совсем чуточку видневшегося из расстёгнутых брюк, но, очевидно, стоявшего. Одно только это зрелище уже взвело Рико, в один момент испытавшего дикую для него смесь чувств: его завлекало то, что почти ничего не было видно (даже живот Ковальски виднелся только узкой бледной полосой под едва-едва сдвинутым свитером), слегка расстраивало отсутствие необходимости чего-то добиваться и соблазнять Ковальски (а это был, как он уже убедился, весьма приятный процесс), и, в противоположность последнему, будоражило то, что Ковальски уже был готовенький (интересно, был ли, когда только его звал?) и позвал его сам. Пригласил в гости, так сказать.

У него тут же зачесались руки задрать на Ковальски его свитер.

Когда Рико приблизился, окидывая его голодным взглядом, у него что-то дрогнуло внутри, словно бы отзываясь, и он сел, догадываясь, что для Рико он выглядел слишком провокационно. Хотя осознавать это было приятно...

– Давай-ка поговорим.

Рико словно бы его не услышал; опёршись руками об ящик и быстро облизнувшись, он потянулся вперёд, приникнув к нему вплотную, и жарко выдохнул ему в шею, отчего Ковальски незамедлительно покрылся мурашками. Надо же, близость у них была всего-то пару раз, а Рико, зараза, уже пытался воспользоваться его слабыми местами.

– Рико. Сначала поговорить.

Рико, уже с предвкушением прихвативший губами кожу чувствительного местечка около уха Ковальски (он даже почувствовал прошедшую по тому мелкую дрожь после этого), отстранился, глядя на него уже с куда большим воодушевлением: если сначала поговорить, то потом...

Вздохнув и настроившись на нужный лад, Ковальски пощупал его сквозь штаны... и лишний раз убедился в том, что Рико испытывал по отношению к нему какую-то нездоровую взбудораженность – времени с момента, как Рико тут появился, прошло всего ничего, а кровь у него вниз уже начала отливать вполне уверенно. Ковальски легонько погладил его сквозь штаны, стремясь добиться полной эрекции, потому что это было, собственно, наглядным примером для того, что он собирался Рико объяснить, раз уж тот сам не понимал.

Рико потянулся к его брюкам, и он шлёпнул его по руке.

– Да что ты хочешь-то? – недовольно зашипел тот.

– Объяснить тебе кое-что хочу. Чтобы ты перестал на меня дуться, – Ковальски приспустил на нём штаны, оттянул трусы и достал наружу напряжённый, затвердевший член Рико. – Смотри.

Рико поднял брови, безмолвно интересуясь тем, чего он там не видел. Ковальски цыкнул и, торопливо подёргав собственные брюки, рывком подтянул его ближе к себе, так, что они почти соприкоснулись.

– Смотри, – повторил Ковальски. – Видишь разницу?

Теперь Рико насупился. Конечно, он видел разницу; член у Ковальски был ровненьким и чуть ли не аккуратным, как и сам владелец, и его собственный рядом выглядел почти страшненько. Зачем было тыкать в это носом?

– Ты действительно не видишь? – с недоверием переспросил Ковальски. – Рико, мать твою, ты слишком большой!

Это был тот особенный тон у Ковальски, бывший чуть ли не осязаемым эквивалентом того, чтобы постучать собеседника пальцем по лбу, но Рико не обратил на это ровным счётом никакого внимания, обдумывая мысль, которую до него донесли. Если посмотреть с этой стороны, то Ковальски на его фоне действительно был, можно сказать, небольшим... Он, вообще-то, никогда об этом не задумывался: когда ему хотелось кого-то взять, он просто снимал девочку, а те, привыкшие ко всякому, деловито брались за него без лишних комментариев, ничего ему не предъявляя, и у него такой проблемы не возникало. Собственно, он даже не подозревал, что это была проблема. Однако говорить об этом Ковальски ему почему-то не захотелось; его буквально что-то останавливало, хотя подобные темы не были у них чем-то, чему не разрешено было подниматься.

Он вспомнил, как ощущался у него во рту член Ковальски, по толщине чуточку, самую чуточку пересекавший ту границу, за которой посторонний предмет уже начинал вызывать дискомфорт, и задумчиво уставился на собственный. Да, вот это было бы уже довольно неудобно...

Подняв взгляд, Рико зацепился им за узкие, тонкие губы Ковальски. А затем, не думая, потянулся к его лицу, коснулся уголка губ, скользнул пальцами ниже, оглаживая подбородок, и внезапно обнаружил, что нижняя челюсть у Ковальски тоже была узкой, и он мог бы без особенных усилий обхватить её большим и указательным пальцем, причём не снизу, а по всей линии. Помимо этого, он только сейчас заметил, что голова у Ковальски, оказывается, ещё и была немного меньше, чем у него самого, хотя тот был выше; он никогда не обращал на это внимания за ненадобностью. Да, уж если ему самому было бы неудобно, то тут... Не покатит никак, подумал он, переживая какое-то странное чувство, сравнить которое ему было не с чем.

– Видишь? – бледные губы шелохнулись, и Рико ненадолго завис, следя за этим движением. Затем поднял взгляд, понимая, что Ковальски наверняка хотел бы, чтобы ему при разговоре смотрели в глаза. – Конечно, можно было бы попробовать как-то аккуратно, но... ты себя знаешь. Лучше, чем я. Знаешь, что ты агрессивен, и как ты агрессивен. Ты сам не можешь ручаться за то, что будешь держать себя в руках.

Слышать это было неприятно, а от Ковальски – ещё и обидно. Рико опустил глаза, зная, что Ковальски, тем не менее, был прав... и наткнулся взглядом на неприметно лежавший около того электрошокер.

– 'Альски?.. – едва слышно прошептал он, не веря тому, что он видел. Когда-то давно, когда они только скучковались, тогда ещё совсем тощий и хлипкий Ковальски, успев ознакомиться с его тяжёлым характером на себе, тоже носил с собой электрошокер. В кармане. И никогда этим не светил. Однако Рико всегда чуял, когда у кого-то было оружие, и однажды он из интереса исхитрился-таки влезть к тому в карман и убедиться. Это было очень, очень давно, когда они ещё соблюдали дистанцию. А теперь... теперь, когда они так сблизились, почему они одновременно отдалились, откатились куда-то в начало? Почему? Как это было вообще возможно?..

Его пальцы наткнулись на руку Ковальски и он, очнувшись, понял, что неосознанно потянулся к шокеру – то ли убедиться в том, что он видел, то ли ещё что... Ковальски просто успел накрыть его ладонью раньше.

– Я прожил достаточно долго, чтобы знать, что ко всему есть техника безопасности, – негромко заметил тот. – Не только к вещам, но и к людям. Ко мне, к тебе, к Шкиперу, даже к Рядовому. Ко всему на свете. И её, как и любую, следует соблюдать.

– Я не собирался тебя обижать! – возмущённо заскрежетал Рико, громко, в порыве не подбирая слова; горло у него неприятно царапнуло, и он прижал к нему ладонь. Ободрал-таки.

– Завтра саднить будет? – поинтересовался Ковальски со вздохом, будто бы пропустив его возмущение мимо ушей. Однако Рико, покрепче сжав зубы, просто кивнул. Ковальски объяснил ему то, чего он не понимал, значит, ему тоже следовало запастись терпением, чтобы суметь сделать то же самое.

Подняв взгляд, он столкнулся им с внимательным взглядом Ковальски. И сразу же рассмотрел: Ковальски всё достаточно хорошо понимал. Просто проверял его.

Наверное, ему следовало разозлиться. Во всяком случае, обычно так бы и случилось, но сейчас он снова ощутил себя растерянным. Это чувство было для него настолько непривычным и поглощающим, что он, не зная, куда себя деть, ткнулся лбом в плечо Ковальски, чувствуя себя паршиво ещё и оттого, что тот был для него единственным человеком, к которому можно было вот так прийти за поддержкой.

– Рико?.. – удивлённо изрёк Ковальски. Он ожидал, что тот разозлится, но того, что Рико вот так вот прислонится к нему, почти так же, как несколько дней назад, он ожидать никак не мог. И он не совсем понимал, что в таких случаях делать; в прошлый раз он его обнял, но сейчас у него было такое ощущение, что тогда Рико не очень-то и был расстроен, в отличие от этого момента.

Он всё же обхватил Рико за плечи обеими руками, оставив электрошокер лежать рядом. Рико всё ещё не вспылил и не натворил ничего, так что, может быть, это и не было нужно. Может быть, он расстроил Рико зря... Но он действительно беспокоился о его вспышках агрессии – это, всё-таки, были не шутки. Как-то так сложилось, что ему был дорог его организм, бывший всего в одном экземпляре. И в этом случае никто, кроме него самого, о нём не позаботится.

Следом ему в голову стукнула внезапная залётная мысль о том, что они, должно быть, сейчас выглядели со стороны очень глупо со всё ещё расстёгнутыми брюками и чуточку приспущенными штанами. А вот последующая донесла до него то, что сам он тоже выглядел идиотом, не понимавшим, чего ему хотелось. Это для него его переживания всегда были понятны (ну хорошо, почти всегда), а окружающие редко когда на самом деле его понимали.

Он вдруг обнаружил, что отстранившийся Рико внимательно смотрел на него, слегка прищурившись. Затем тот упёрся указательным пальцем ему в грудь.

– Я? – переспросил Ковальски. Рико покачал головой. – Меня?.. – попробовал он ещё раз. Ничего. – Мне?..

Кивок.

– Что мне?

Вздохнув, Рико открыл рот... и обнаружил, что не мог сказать даже шёпотом. Вот как пошлости какие-нибудь шипеть, так всё нормально, а такую простую вроде бы вещь, не настолько уж личную – и его клинило...

У открывшего рот Рико покраснел от натуги даже лоб, и Ковальски непроизвольно захотелось отодвинуться: такое редко предвещало что-то хорошее. Что тот пытался сказать?.. Затем Рико всё же попытался показать что-то жестом, но уже в процессе передумал, кажется, решив, что не преуспеет, после чего, озадаченно нахмурившись, оглянулся, ища что-то взглядом. И, машинально поправив штаны, ненадолго переместился к его рабочему столу, откуда в его лапы перекочевал блокнот с карандашом; последним Рико что-то быстро нацарапал на странице и, уже заранее хмурясь, развернул блокнот к нему.

Ковальски опешил. Во-первых, Рико не опускался до того чтобы писать, а сейчас так хотел что-то ему сообщить, что пошёл в обход своего психологического блока – и заодно принципов. Во-вторых... «Тебе тоже нужно», – гласила надпись на листе. Он мог бы прикинуться дурачком, сделав вид, что не понял, о чём именно шла речь, и достаточно понятливый и тактичный собеседник отстал бы. Однако ему совесть не позволяла. Потому что Рико не спрашивал – знака вопроса в конце не было. Рико утверждал. И Рико утверждал, что ему тоже нужно было, чтобы его обняли. Чтобы его обнимали хотя бы иногда.

Неужели это так отчётливо ощущалось?..

– Всем нужно, – Ковальски пожал плечами так равнодушно, как только смог. Получилось у него, наверное, плохо, потому что Рико насупился, выглядя при этом так, словно сейчас ощерится, и снова зачеркал что-то в блокноте, зло, крепко сжимая в пальцах жалобно заскрипевший карандаш. Ковальски успел даже обеспокоиться, потому что писал тот довольно долго.

«Меня бесит, что ты не высказываешь, чего ты хочешь. И сам себе не признаёшь», – обвинила его угловатая, резкая надпись. Рико это действительно бесило: Ковальски прямо и настойчиво заявлял, что ему что-то нужно было, только когда дело доходило до этих его научных проектов. Касательно всего остального Ковальски молчал, предпочитая справляться сам, дабы никого не утруждать и не колебаться в раздумьях на тему «могу ли я». Или не справляться (зато сам). И Рико, всегда честно, требовательно и со здоровой долей эгоизма заявлявшего о нужных ему вещах, это безмерно раздражало, потому что он хорошо ощущал настроение окружающих, а ощущать подавленно желавшего непонятно чего Ковальски и не мочь вывести его из этого состояния... его самого это начинало угнетать. И, опять же, злить. Потому что это часто оказывались сущие мелочи, вроде той же небольшой помощи с экспериментами, которую он, между прочим, сначала предлагал Ковальски сам. Это потом тот привык и приучился его звать. А уж то, что Ковальски местами сам с собой не был честен...

Снова опешивший Ковальски всё никак не мог найти на это ответ. Что на это вообще можно было ответить? Нет, первым делом ему, конечно же, пришло замечание о том, что это, вообще-то, было только его дело, которое более никого не касалось, но он даже ещё до начала всей этой канители трижды подумал бы, прежде чем отвечать Рико подобным образом.

Видя, что Ковальски задумался, Рико решил, что этого, в принципе, было уже достаточно и так. Тому явно нужно было обдумать свежую информацию, а, помимо этого, он, в отличие от некоторых, ещё помнил, что ему обещали сначала поговорить... и кое-что, соответственно, потом. Сейчас подтолкнуть Ковальски, заблудившегося в мыслях, было несложно, так что Рико передал ему через бумагу очень простой вопрос: «чего ты хочешь сейчас?»; его почему-то смущало просто спрашивать.

Глядя на уже куда более спокойно выглядевшие буквы, Ковальски вспомнил, что изначально собирался объясниться с Рико, а потом, при условии, что тот всё ещё будет пребывать в нормальном настроении, – сбросить вместе с ним напряжение, накопившееся за последние пару дней. Но мог ли он сейчас?.. После того, как расстроил Рико, причём умышленно? И тот, кажется, ещё и догадался.

Когда он поднял взгляд на Рико, тот дёрнул бровями, словно бы спрашивая: «ну?». И он осторожно взял у того блокнот с карандашом, который ему послушно отдали, отложил в сторону, затем, немного поколебавшись, несмело потянул Рико за бока, вопросительно глядя на него. Довольно усмехнувшись, Рико подчинился, придвинувшись после этого ещё немного ближе, и, мягко наклонив его назад, положил ладонь немного выше его лопатки и повел её вниз, неспешно, чуточку сильнее вжимая подушечки пальцев в продольную впадинку на хребте, так неспешно, чтобы почувствовать рельеф под ладонью и поймать ответный отклик. Ею же он ощутил, как спина Ковальски лениво напряглась, потому что тот слегка выгнулся... Глядя на Ковальски, он вдруг понял, что такое это «чувственно», слово, всегда бывшее для него загадкой, как и вкладываемый в него не менее загадочный смысл. Вот это «чувственно» он сейчас с Ковальски сделал; вот оно, это самое «чувственно», в выражении лица Ковальски, томно прикрывшего глаза, и в его медленном, тихом выдохе, в котором слышалось одновременно удовольствие, предвкушение и нетерпение... и оно же – в его собственном покалывании в затылке и почти сладкой стиснутости в паху от отлившей туда крови. Хотя последнее могло быть и просто реакцией на этот вот выдох Ковальски. Неважно. Важным было то, что он хотел ещё, и Ковальски позволит ему ещё.

Придержав Ковальски, уже добравшегося до его чувствительного местечка на пояснице, за спину, он столь же мягко уложил его на ящик, и с нажимом, массирующе огладил его плечи, тоже неспешно, без прежней суеты, позволяя Ковальски без помех поощрительно погладить себя по предплечьям. Торопиться было некуда, взвинтить темп можно было в любой момент, а ему сейчас нравилось так. Предвкушающе облизнувшись, Рико всё так же неспешно, с чувством заскользил ладонями вниз, чувствуя, как к ним прижимались в ответ, и вдруг ощутил себя совершенно свободным. Свободным от работы, дел, вообще каких-либо обязанностей, от посторонних людей и их мнения, от всего извне лаборатории. Это было странное чувство. Странное, но очень, очень приятное.

– Ещё, – тихо выдохнул Ковальски, судя по виду, испытывавший наплыв мурашек буквально везде и почему-то очень этим довольный. Рико подозревал, что для Ковальски, всегда больше него беспокоившегося буквально обо всём, и нёсшего на себе, как заместитель Шкипера, больше ответственности, такое чувство свободы наверняка было куда более приятным, чем для него.

К сожалению, Ковальски, почти тут же сообразив, что именно сейчас выдал, спохватился и прикрыл рот, утратив не только расслабленный вид, но и испускаемое от него ощущение расслабленности, передававшееся Рико, и Рико недовольно шлёпнул его по запястью. Буквально только что говорили о выражении своих хотелок, а этот опять зажимается. Как будто он ему не сделает ещё, ну в самом деле-то.

Ковальски непонимающе нахмурился, и Рико только вздохнул. Придётся, значит, потом ещё раз повторить, желательно уже словами, а не буквами (потом, когда он немного пообщается сам с собой и выяснит, с чего его глупый мозг решил на такой простой вопрос заклинить ему челюсти), чтобы сразу и закрепить – Ковальски ой как хорошо реагировал на его болтовню на ухо. Глядишь, за несколько раз дойдёт.

Потом Ковальски к нему потянулся, и Рико подумал было ему не мешать, но затем, прикинув, что ему самому будет не слишком удобно, придержал того на месте и наклонился над ним сам; он хотел ощущать, как Ковальски, выгнув спину, подаётся навстречу, а сидя тот так сделать не очень-то и мог. Пальцы Ковальски, скользнувшие под его свитер, тут же снова оказались у него на пояснице, прежде просто поглаживавшие его, а теперь уже легонько потиравшие, и Ковальски так замечательно это делал, что ему хотелось начать просто тереться об него пахом, потому что щекотливо кусавшее кожу удовольствие тут же отдавалось вниз и вперёд и, как будто этого было мало, ещё и взбегало тонкими иголочками вверх по позвоночнику. Довольно зажмурившись, Рико подтянул Ковальски поближе к краю ящика и, дотянувшись до его шеи, взялся за неё, но пока всё так же неспешно, как и гладил его, и касания на его собственной коже стали прерывистыми: Ковальски начал слишком сильно отвлекаться, теряя концентрацию на собственных движениях. Новое понятие в своём словаре Рико уже нравилось. Было бы неплохо ещё что-нибудь такое сообразить...

Он не сразу понял, что действительно тёрся об Ковальски. А тот, бывший во всё ещё расстёгнутых брюках, устроился поудобнее, просто вжался чем надо в мягонький свитер на нём, и теперь только чуточку ёрзал в такт. Хитрый какой, лежит и расслабляется, подумал Рико, весело оскалившись. Ему, впрочем, это не претило – главное, чтобы не упирался, а ему хватало и обратной связи, которой выдавалось достаточно много. Можно было бы, конечно, получить её ещё больше...

Опустив руку вниз, Рико нащупал член Ковальски и уже почти привычно огладил его, потом, загоревшись экспериментировать и тут, сжал крепче, потирая подушечкой пальца головку.

– Рико, не надо так...

Он поднял вопросительный взгляд на резко замолчавшего Ковальски, безмолвно интересуясь, почему это, собственно, не надо и с чего вдруг. Однако ничего нового он не увидел: Ковальски, попытавшийся дотянуться до его руки, согнулся, вцепившись в его свитер и почти касаясь подбородком плеча, а потом вздрогнул, судорожно, со всхлипом вздохнув. Рико на всякий случай накрыл его член ладонью, не слишком-то на самом деле веря в то, что Ковальски уже всё, однако следом в руку ему действительно плеснулось что-то тёплое, и он, убедившись, изумился. Уже? Он попытался отодвинуть Ковальски от себя, чтобы взглянуть, всё ли было в порядке, но тот упёрся, не желая отстраняться, и Рико оставил его в покое ненадолго; ему самому, пожалуй, тоже было бы стыдно смотреть после такого кому-то в глаза. Он же едва за него взялся...

Ковальски немного отодвинулся, но взгляд не поднимал.

– Накопилось за пару дней, – глухо произнёс он, не решаясь смотреть на Рико. Было неудобно и стыдно.

Его успокаивающе погладили по плечу, и он, беззвучно вздохнув, взялся за Рико сам.

К их общему удивлению, Рико продержался ненамного дольше.

– Что-то мы... затянули, наверное, – неловко изрёк Ковальски, которому стало ещё более неудобно, и потянулся к умывальнику, чтобы вымыть руки. – Тебе бы свитер застирать...

Да сейчас разве свитер важен, подумал Рико, наблюдая за ним. Однако, не став спорить, сунул руки под воду и сам, после чего послушно подставил под струю полу свитера, по которой елозил Ковальски (тоже хитрый какой, пачкал сам, а стирать ему) – пусть тот видит, что он его слушался. Может, шугаться перестанет.

Всё то время, на протяжении которого он занимался свитером, Ковальски сидел всё там же, перебирая в пальцах полотенце, и выглядел так, словно подбирал слова. Когда полотенце у него отобрали, он взялся потирать костяшки, словно ему нужно было что-то делать в процессе размышлений. Не дожидаясь, пока процесс окончится, Рико уселся около него и сгрёб его в охапку: ему почему-то хотелось обниматься. Именно с Ковальски. Ещё его клонило в сон, и в идеале было бы прикорнуть, прижимая того к себе, но он понимал, что у того были и свои собственные нужды, и за подобную наглость его всё-таки обругают.

Ковальски отчего-то не упирался. Хотя, по идее, должен был бы. А вот Ковальски, которого он знал много раньше, уже бы завозился, ужом выворачиваясь из чужой хватки, и уже во время этого начал бы лекцию о личном пространстве, приличиях и прочей чуши.

Сидевший тихо как мышь Ковальски протестовать даже и не думал. Помимо того, что всем нужны были объятия, и, следовательно, ему тоже (хотя он обычно исключал себя из понятия «все», считая, что ему жилось и без этого), это пока что избавляло его от необходимости разговора. А ещё Рико уютно обнимался. Он так не умел. И Рико был тёплым. И Рико... до этого касался его так, отчего его бросало в жар, и одновременно по нему бегали мелкие мурашки, казавшиеся обжигающими. Это отчего-то вызывало у него чувство расслабленности, какое он давно не испытывал, и это было нелогично, но ему нравилось. И он совсем не хотел этого прекращать, однако если Рико не хотел того же, чего и он, то придётся. Придётся сделать это, прежде чем у него появятся последствия в виде его собственного разбитого сердца.

– Рико, я хотел с тобой поговорить... – он задумался о том, как бы это лучше сформулировать. Рико потёрся об него щекой: он уже соскучился по трёпу Ковальски и был бы не прочь послушать какую-нибудь его научную заумь, тем более что сейчас он мог чувствовать вибрацию где-то в груди у того во время разговора, и это почему-то ощущалось очень приятно, словно он держал мурлычущую кошку. – Кое-что уточнить.

Ковальски немного отстранил его, чтобы повернуться к нему лицом, и Рико нутром почуял, что разговор не обернётся для него ничем приятным.

– Ты собираешься ещё продолжать?

Не вняв своему нутру, Рико закивал, тут же жадно огладив Ковальски по боку, но его крепко ухватили за запястье:

– Я не имел в виду сейчас. Потом. Дальше. Завтра. Послезавтра. На следующей неделе.

Рико кивал после каждой небольшой паузы, подтверждая: да, завтра, послезавтра и на следующей неделе. Абсолютно точно. Да и вообще, хоть сейчас.

– Сколько? – спросил Ковальски, и Рико недоумевающе посмотрел на него в ответ. – Сколько ты можешь мне обещать? Как долго? Год? Два? Пять?.. Семь?..

Последнее Ковальски произнес как-то тихо и смущённо, и Рико вдруг смутился и сам, не понимая, с чего вдруг, но заразившись чужой эмоцией, такой редкой для Ковальски. Ещё более редкой она была для него самого, поэтому он почувствовал себя неприятно и, пытаясь избавиться от этого, беспечно, почти развязно пожал плечами.

Взгляд у Ковальски заледенел.

– Вообще ничего? А что ты вообще хочешь? Ты решил, что соратник – наилучший человек для того, чтобы завязать с ним интрижку? Знаешь, когда Шкиперу что-то такое надо, он заводит кого-то на стороне. Он не впутывает в свои потребности никого из нас, и не стал бы, даже если бы считал мужчин привлекательными. Потому что бросить кого-то постороннего целесообразнее, чем бросить своего. Потому что нам ещё работать вместе.

Ковальски отвернулся, оттеснив его плечом. Рико осторожно тронул его за это самое плечо, пытаясь через прикосновение донести собственное недоумение и непонимание – он растерялся ещё тогда, когда было произнесено слово «интрижка», и он понял только то, что на неё Ковальски не был согласен, а всё это на неё и походило, и, более того, ею, кажется, и являлось. Потому что как ещё назвать то, чего он хотел от Ковальски, если просто его хотел? Да, он чувствовал к тому ещё что-то, но он ещё сам толком не разобрался. Откуда ему было знать какую-то конкретику, если в нём самом её всё ещё не было? Он хотел бы объяснить хотя бы это, однако Ковальски коротко и скупо произнёс:

– Иди.

Не сдержавшись, Рико развернул его к себе за плечо, собираясь потребовать дать ему объясниться, и одновременно пытаясь нащупать блокнот с карандашом, который вроде бы был просто отложен подальше на ящик.

– Я тебя попросил, – процедил Ковальски. – Выйди. Я не хочу терпеть пренебрежительное отношение к себе. Да, я плохо понимаю чужие чувства и совсем не умею с ними обращаться, но с моими тоже почему-то никто никогда считаться не хотел. Мне такое положение вещей надоело.

Рико застыл на несколько мгновений. Это он-то пренебрежительно?..

Наверное, в обычных условиях он бы сорвался, потому что состояние у него сейчас было именно такое, и двинуть Ковальски хотелось просто невыносимо. Однако сорвался он только с места и стремительно вылетел за дверь лаборатории. Было до ужаса, до боли обидно, отчего он был почти в ярости, но ощущал он при этом полнейшее бессилие. Потому что заставить Ковальски не то что быть с ним – банально выслушать его он не мог. Это были исключительно добровольные вещи.

Вышедшему из кухни с кружкой кофе Шкиперу на его маршруте передвижения на глаза попался Рико, машинально залетевший в гостиную, и он, столь же машинально выцепив из своего педантичного планировщика в мозгу связанную с тем задачу, велел:

– Так, Рико, давайте, соображайте с Ковальски, как тебя перекрасить обратно.

Рико вдруг крутнулся на месте, развернувшись к нему и слегка наклонившись вперёд, словно бы сейчас бросится, и ощерился. Непроизвольно напрягшийся Шкипер едва заставил себя оставаться на месте, вовремя определив, что Рико пока ещё не сорвался, и бросаться на него не собирался; затем Рико, выпрямившись, почти растерянно прикрыл рот, взяв мимику под относительный контроль, и, кивнув, отвернулся.

Шкипер соображал всего несколько мгновений: Рико только что был у Ковальски, и, когда ему велели вернуться к тому же, чуть не взбеленился. А до этого оттуда был слышен какой-то странный возглас, причём от Рико же. Пораскинув мозгами, Шкипер просто молча поставил кружку под стенку, развернулся и сорвался с места, чуть ли не влетев в лабораторию.

При его появлении Ковальски испуганно вздрогнул, что было несколько необычно.

– Что у тебя тут происходит? – сходу гаркнул Шкипер, с грохотом захлопывая за собой дверь. – Почему Рико у тебя орёт, и кто тут кого обижает?

Этот вопль он слышал, но не счёл нужным как-либо реагировать, раз больше ничего беспокоящего не прозвучало.

– Пожалуйста, не нужно так обращаться с дверью, – очень ровно произнёс Ковальски, уклоняясь от ответа. – И, в конце концов, прекрати врываться в лабораторию!

Последнее произносилось уже так много раз, что Шкипер давно бы сбился со счёта, если бы его вёл, поэтому обычную интонацию Ковальски он знал наизусть настолько хорошо, что мог бы даже мысленно её воспроизвести. И сейчас она не соответствовала мысленно воспроизводимому аналогу. Помимо этого, в лаборатории странно, но очень знакомо пахло, однако Шкипер, только наморщивший нос, проигнорировал запах – в лаборатории вечно чем-то попахивало.

– Да, да, – отмахнулся он, испытав некоторое облегчение: с Ковальски всё было в порядке. – Так что у вас, в конце концов, происходит?

– Знаешь, это наше дело, – откликнулся Ковальски после недолгого раздумья.

– Ничего себе ваше! – возмутился Шкипер. – Ещё чуть-чуть, и Рико вломил бы мне по первое число, знаешь ли! Если он начнёт после общения с тобой бросаться на всех подряд, то это уже не ваше дело, а вполне себе общее. Ты что, ставишь на нём какие-то сомнительные эксперименты?

Ковальски терпеливо выслушал эту тираду до конца.

– Шкипер, у нас проблема, и я не собираюсь её игнорировать или потакать ему только из-за того, что ты хочешь, дабы он успокоился.

– И что за проблема?

– Вот в это я не собираюсь тебя посвящать, – Ковальски не сказал бы больше ничего, если бы не удивление во взгляде Шкипера, граничившее с возмущением. – Да, представляешь, есть вещи, о которых тебе совершенно не обязательно знать, и уж тем более – участвовать в них! Они существуют, как бы тебе ни хотелось обратного.

На это Шкипер нехорошо прищурился.

– Вот у тебя и со мной проблема. Интересно, если к тебе сейчас Рядового заслать, у тебя и с ним проблемы возникнут? Может быть, это у тебя проблема, а не у нас? А, Ковальски? Что, кризис среднего возраста настиг? Так будь добр, придержи коней и не порть настроение окружающим, если оно у тебя паршивое.

– Нет, не кризис среднего возраста. Мне ещё рано. Статистически, он...

– Стоп! – прервал его Шкипер, несколько огорчившись оттого, что провокация (надо признать, притянутая за уши и не особо убедительная, но другой он сгенерировать не успел) не удалась. – Избавь меня от нудятины. И имей в виду: ещё раз ты доведёшь Рико – я доведу тебя самого. Я могу, ты это прекрасно знаешь.

Ковальски зло прищурил посветлевшие глаза, но промолчал, поджав губы. Почти разозлившись оттого, что и эта провокация ни к чему не привела, Шкипер смерил его взглядом и вышел, напоследок распорядившись:

– Придумай что-нибудь с его волосами до завтра; меня этот цвет не устраивает. И только попробуйте мне что-то тут вытворить.

– Сделаю.

Голос Ковальски прозвучал чуждо и холодно, и Шкипер снова хлопнул дверью, чуть не взбесившись. Ковальски очень давно не позволял себе такого тона в его сторону. И это сразу же после того, как они вытащили его обратно на свет божий!

Что-то заставило Шкипера затормозить перед дверью в гараж, где частенько можно было найти Рико. Может быть, на этот раз я действительно лезу не в своё дело, подумал он вдруг. Мальчики-то взрослые, тут, поди, дело не просто в неподеленной игрушке... Следовало бы, наверное, дать им больше времени на решение проблемы и пока что не встревать, хоть их поведение и напрягало.

Рико очень рассчитывал на то, что Шкипер, чьи шаги были ему хорошо слышны, уйдёт, передумав или вспомнив что-то более важное – не просто так ведь остановился. Судя по поступи, тот пребывал не в лучшем настроении.

Однако Шкипер всё же вошёл, и он поднял на него взгляд, чувствуя себя так, словно в чём-то провинился: Шкипер хмурился.

Хмурился же Шкипер оттого, что Рико выглядел одиноко и потерянно почти как ребёнок; видеть его таким было странно и неприятно, потому что обычно тот в гараже, обычной своей среде обитания, производил впечатление человека, занятого своими делами и одновременно мысленно находившегося где-то в другом месте... так же, как и Ковальски в своей лаборатории. Тут эти двое были похожи. Может быть, поэтому они неплохо ладили. Ну, во всяком случае, раньше...

Помня о том, что уже решил некоторое время не вмешиваться вовсе, Шкипер ничего не сказал по поводу произошедшего несколькими минутами ранее, и только уведомил Рико, уже, кажется, начавшего ожидать выговора:

– Ковальски намудрит что-нибудь вот с этим твоим безобразием, так что зайдёшь к нему, он тебя перекрасит во что-нибудь менее заметное.

Рико постучал себя по запястью.

– Ну да, это займёт время, – согласился Шкипер. – Ему нужно что-то придумать, а потом ещё и что-то сделать. Так что завтра уже выйдешь, если к завтрашнему у нас будет решение.

Кивнув, Рико убрался в дальний угол гаража, за стол, словно бы прячась от него, и Шкипер, ощутив, что тот сейчас был не в настроении видеть вообще кого-либо, убрался из гаража сам, чтобы не провоцировать лишний раз: судя по недавнему всплеску, сейчас Рико, хоть и выглядел потерянно (и немного печально), всё же был не слишком стабилен. А под раздачу попадать не хотелось. Потом паршиво будут себя чувствовать оба.

Проводив Шкипера взглядом, Рико ещё некоторое время сидел, пытаясь уложить всё в голове. Недавно он был разъярён настолько, что обычным делом было бы сорваться и врезать Ковальски (и это как минимум, обычно он на этом не останавливался), но у него попросту не поднялась рука. Как будто что-то внутри него ему это запрещало, почти так же, как нормально говорить. Само ощущение этого ему не нравилось, потому что он любил ощущать себя свободным, и более того, привык, а вот это вот... самоограничение его напрягало. Развиваться ещё начнёт, там, глядишь, ещё что-нибудь не сможет сделать...

Оставив эти размышления, показавшиеся ему вдруг совсем бесплодными, он вспомнил, что умудрился, даже не заметив этого, утащить с собой блокнот с карандашом, а последний случайно сломал в пальцах. Ковальски будет брюзжать... Однако если он всё же унёс с собой блокнот, то эта вещь ему всё ещё нужна была, да?

Повисев над блокнотом ещё немного и начав ощущать, что у него появились какие-то соображения, пока что плохо ловившиеся за хвост, но, несомненно, более практичные, нежели предыдущие, Рико повернулся на табурете к столу, и включил настольную лампу. Под её светом он открыл блокнот, машинально выискивая чистую страницу среди записей Ковальски и параллельно раздумывая о том, с чего следовало бы начать. Может быть, завтра, немного разобравшись в себе, он смог бы и поговорить с Ковальски, однако он хотел объясниться сегодня, не откладывая. Практика показывала, что в откладывании не было ничего хорошего.

Когда он опять сунулся к Ковальски в лабораторию, тот очень тщательно что-то отмерял.

– Ты вовремя, – сухо сказал тот вместо привычного молчания, словно бы желал спровадить его побыстрее. – Выдвини немного мой стул и сядь.

Рико послушно сделал, как ему велели, наблюдая за тем, что делал Ковальски, и немного волнуясь. Он давно столько не писал за ненадобностью, и, хотя у него вышло всего пару строк, для него это было много. Писал он их долго, подбирая слова для чувствительного к ним Ковальски – тот жил в мире слов и понимал всё через них, так что если он хотел что-то донести, то следовало общаться именно через слова; жесты, конечно, были куда выразительнее, но и куда более многозначительны. Ковальски же нужен был один чётко очерченный смысл, не допускавший иных толкований (прямо как в его науке, ага), чтобы быть в чём-то уверенным.

– Краситель у меня получился чёрный, так что если я не угадаю с тем, как его разбавить, ты и сам выйдешь чёрным. Брюнетом, в смысле. Устраивает?

Рико кивнул. Затем потёр пальцем тыльную сторону кисти, слабо усмехнувшись.

– Нет, кожу не окрасит, не переживай. Так, если тебе прямо сейчас никуда не надо, то можем приступать.

Снова кивнув, Рико дождался, пока Ковальски приблизится к нему с парочкой склянок довольно противного на вид содержимого, поставит их на стол, и тогда протянул ему сложенный вдвое клочок листа.

Ковальски осторожно взял у него этот клочок, глядя на него так, словно видел что-то принципиально новое для себя, затем бросил острый взгляд на Рико, и, наконец, развернул его, чтобы посмотреть, что же было внутри.

Внутри оказалось несколько строк: записка.

«Я не хотел тебя обидеть. Правда. Я просто смутился. Почему ни один из нас на тот момент не подумал, что специфика нашей работы не может дать что-то планировать?»

Слово «специфика» выглядело так, словно его писали по буковке, тщательно пытаясь написать без ошибок; может быть, Рико даже с чем-то сверялся. Ковальски ощутил у себя в горле что-то лишнее. Правильно, Рико написал очень правильно: они не могли что-то планировать и на что-то рассчитывать ввиду их работы, и он об этом уже успел подумать и сам. Это он, оболтус, размечтался. Вся ситуация с Дорис научила его беречь собственные нервы, психику и достоинство, но он всё так же застревал в собственных мечтах, словно ничего поучительного и не вынес.

– Да, я понимаю. Я уже вспомнил это сам. Естественно, ты не можешь мне что-то пообещать. Извини. Я... сглупил, – с трудом произнёс Ковальски.

Рико внимательно смотрел на него, словно бы пытался высмотреть что-то такое, что он не хотел или не мог облечь в слова и высказать. Затем, потянувшись к нему, нажал на его запястье снизу, вынуждая его поднять руку с запиской, которую он опустил, и Ковальски сообразил, что ещё не дочитал.

«Я не думал об этом, как об интрижке. Я просто тебя хотел. И хотел очень давно. Я ощущаю, что ты хочешь определённости, но я не могу сейчас сказать, что я к тебе чувствую, потому что я ещё сам не разобрался. Только я точно знаю, что не хочу это прекращать в обозримом будущем».

Ковальски чувствовал себя так, словно мог медитировать над этими строками часами. Он понятия не имел, что делать, потому что это событие выбило его из колеи. Мало того что Рико редко прибегал к письму (на его памяти это были единичные случаи, и делал тот это с большой неохотой), так ещё и старательно подбирал слова, судя по изменчивому, скачущему нажиму на карандаш и написанию некоторых длинных слов («обозримом» тоже было выведено по букве, будто Рико старался избежать слова «ближайшем», но не был точно уверен, то ли это слово было и как оно правильно писалось). Более того, Рико никогда не говорил о своих чувствах, как и своём прошлом. Ни с кем. Ну, может, Шкиперу что-то когда-то рассказывал, потому что это была вещь, о которой тому следовало знать. А теперь... На тебе, растерянно подумал Ковальски, не отрывая взгляда от слова «давно». Это тоже сбивало его с толку.

– Как... как давно? – неловко спросил он, уже заранее предчувствуя, что изумится ответу, хотя предчувствия никогда не были его сильной стороной. Но сегодня, похоже, всё шло вразрез с обычным укладом вещей.

Рико поднял один палец, коротко встряхнул им, словно прокрутив на нём что-то, и пожал плечами.

– Что-то около месяца? – со слабым облегчением переспросил Ковальски. Похоже, его предчувствие ошиблось...

Рико выразительно постучал себя по лбу, а затем медленно описал указательным пальцем круг. Взгляд Ковальски проследил за этим движением, но тот, похоже, ещё не сообразил.

– Год?! – высоко от изумления воскликнул Ковальски, догадавшись-таки, что это значило. Рико пространно взмахнул ладонью. – Около года?!

Устало прикрыв глаза ладонью, Ковальски шагнул к столу, чтобы опереться об него, потому что почувствовал, что навалившейся на него информации внезапно оказалось слишком много, хотя это были всего пару строк. По бёдрам тут же скользнули чужие ладони, и он опустил руку, глядя на Рико, попытавшегося его придержать.

– Что ты? – спросил он у него. – Я же помню, что у меня где стоит.

Рико неопределённо покачал головой, однако руки убрал. С некоторым облегчением прислонившись к столу, Ковальски вздохнул; Рико тут же развернулся к нему вместе со стулом, ожидающе глядя на него.

– Я могу понять, почему ты не сказал раньше. Но...

Он так и не закончил, и Рико потянул его за полу халата, напоминая о себе.

– Да, я... – Ковальски снова замолчал. Он хотел бы спросить, что именно Рико к нему чувствовал, но после этого пришлось бы объяснять, почему это было для него важно, а он не хотел. – Знаешь, Рико... у меня прежде не совпадало так, чтобы было... обоюдное влечение.

Рико выкатил на него глаза.

– Не было даже?.. – прошелестел он, недвусмысленно встряхнув кулаком и вскинув брови.

Ковальски опустил голову, пряча взгляд, и Рико, не удержавшись, взялся за свою. Это получается, у Ковальски не было с кем-то?.. То есть, ни с кем? И всё это время тот был недолюбленный хре... хронически? Понятно теперь, почему того дёргало туда-сюда, и откуда такая чувствительность, и почему по Дорис он так сох – та проявляла к нему интерес, а Ковальски думал, что у него наконец-то что-то совпало... Самое дурное в этом всём было то, что Ковальски был после неё порядком поломанным, но всё ещё оставался жутко упрямым.

Может быть, было что-то ещё. Может быть, Ковальски любил Дорис по одному вот этому вот признаку, и боялся влюбляться ещё, потому что ему это было горько и больно, и больше повторять он не желал. Но разве не ясно он сказал Ковальски, что он его не обидит? Или Ковальски не хотел идти на такую сделку, которая для него могла звучать как «люби меня, а я тебя не обижу»?

Нет, ну если бы он сказал, что не хотел, чтобы его любили, он бы солгал. Но сделать-то он хотел гораздо больше, чем просто не обижать...

Видели боги, ещё никто не заставлял его столько думать, как Ковальски. Хотя думать, между прочим, было обязанностью последнего.

Ковальски тем временем тоже думал. Рико написал, что что-то к нему чувствовал, но пока не разобрался. Не означало ли это, что Рико в принципе к нему кое-что чувствовал? И Рико, с тех пор как вцепился ему в волосы, больше не поднимал на него руку, как бы ни был зол, словно просто не мог на него сорваться. Могло это что-то значить?

Ковальски вынырнул из мыслей от того, что его снова тянули за полу халата.

– Что?

Рико тут же сделал такой жест, словно писал по чему-то. Пожалуй, он потерпит ещё одну писанину ради того, чтобы до Ковальски дошло сразу и без иных толкований.

– Сейчас, – отозвался Ковальски, ища взглядом свой блокнот, которого почему-то нигде не было, но его опять потянули за халат: Рико просил свою записку обратно. Сообразив, что написать можно было и на ней, Ковальски моментально нашёл тому карандаш, чуть не ухватив вместо него маркер.

Впрочем, то, что ему написали, всё-таки было достойно того, чтобы быть написанным маркером. Да поярче.

«Год. Можно мне год?» – вопрошали его чётко, уверенно начертанные буквы.

– Конечно, – непослушными губами прошептал Ковальски, спрятав в ладонях клочок бумаги так, словно он был чем-то ценным. У Рико что-то больно кольнуло в груди от беззащитности этого жеста, и он вдруг осознал, что Ковальски теперь действительно был беззащитен перед ним, как и он сам – перед Ковальски. Каждый мог очень легко сделать другому больно, потому что сейчас они были так открыты друг перед другом, как никогда раньше, а ведь они были близки, как друзья. И Ковальски, которому он мог теоретически причинить вред, сорвавшись (это только он сам точно знал, что не мог), опасался и того, и другого, и совершенно справедливо со своей стороны опасался. Зря он его трусом назвал, нужно было сначала самому мозгами пошевелить... но обратно вернуть уже ничего нельзя было. Это он тоже чётко почувствовал впервые в жизни – что были слова и дела, которые вернуть или отменить было невозможно. Раньше с ним такого не было. Наверное, потому, что у него не было подобных разногласий с кем-то важным для него. А Ковальски был важным.

В этот вечер они, управившись с покраской, больше ничего не делали, просто сидя рядом и думая каждый о своём: Рико не ощущал у себя настроения приставать к Ковальски после услышанного, увиденного и понятого, и ему впервые за долгие годы требовалось дополнительное время на обдумывание. Сидели они, правда, недолго: через некоторое время появился Шкипер и, объявив отбой, погнал их по койкам. Так что обдумывание продолжилось и на следующий день.

– Так, вы что, опять? – недовольно вопросил Шкипер за завтраком, заметив, что Ковальски с Рико опять не смотрели друг на друга и избегали оказываться друг у друга на пути.

– Кто «мы» и что «опять»? – тут же скрупулёзно, чего и можно было ожидать, уточнил Ковальски. Шкипер, только заслышав этот тон, свидетельствовавший о том, что у того было всё в порядке, успокоился. Беспокоиться же о Рико и вовсе не приходилось: Рико был устроен гораздо проще.

Вот только в последнем своём умозаключении Шкипер, оставшийся на кухне и после завтрака, усомнился, глядя на то, как Рико мыл посуду. В конце концов, он не выдержал.

– Рико.

Нет ответа.

– Ри-ико-о.

Рико повернул голову.

– Ты уже в четвёртый раз трёшь одну и ту же тарелку, – объяснил Шкипер. – Что с тобой?

Рико покачал головой: ничего.

Шкипер тяжело вздохнул. Похоже, личный кризис теперь непонятно с чего случился и у Рико. Хорошо, что вот это вот всё пришлось на период затишья. А то на операции – всем кранты с такими-то настроями.

А размышлял Рико совсем не о каких-то там кризисах, как полагал Шкипер. Он-то заметил, как за завтраком Ковальски, отвечая Шкиперу, выпрямился и нахально прищурился, о чём он сейчас и думал; вот это вот периодически вылезавшее из того нахальство заставляло его долго и плодотворно размышлять. Будь Ковальски склонен к играм – как их там... ролевые?.. – тот бы... ох... нет, ух! как бы тот был хорош... затрахал бы, ей-богу, просто бы затрахал...

– Рико.

Рико вздрогнул: на миг ему показалось, что у командира был непосредственный доступ к содержимому его черепной коробки. Тут же захотелось попортить Ковальски один соответствующий приборчик, чтобы к этим мыслям никто не мог получить доступ, кроме него самого. Ну и, может быть, Ковальски...

Он снова повернул голову, вопросительно глядя на Шкипера.

– Это вторая тарелка с четырёхкратным промыванием, – сообщил ему Шкипер, понявший, что Рико собрался зайти и на пятый заход. – Ну-ка заканчивай. И топай в магазин.

Покивав, Рико коротко взглянул на часы и решил, что и впрямь долго возился. Пора было заканчивать, подумать можно было и в другом месте.

А потом ему стукнуло в голову, что чем быстрее он закончит с текущими задачами, то тем больше времени он сумеет провести с Ковальски наедине, и тогда он с прытью взялся собираться; глядя на это, Шкипер и сам поторопился сообщить остальным, что сейчас будет возможность заказать в магазине что-нибудь нужное.

На этот раз Ковальски, передавая ему листок, заговорил с ним, хоть на этот раз мог этого и не делать, потому что всё заказанное было донельзя простым, и ошибиться нельзя было никак:

– Удобрений наберёшь на своё усмотрение, просто посмотри как можно более разные. Я себе уже наворочу нужное из имеющегося.

Рико покивал, отчего-то хитро щурясь, и Ковальски неожиданно для самого себя смутился.

Вернулся Рико не только куда быстрее, нежели в прошлый раз, но и быстрее, чем, по идее, должен был, что Шкипера несколько обеспокоило. Поэтому он направился вместе с тем на кухню – присмотреть за разбором принесённых пакетов. И, как оказалось, не зря: в одном из них он углядел очень характерную плоскую квадратную коробочку.

– Так, я не понял, а это чьё?! – взвился Шкипер, ловко выхватив упаковку из пакета и подняв её почти на уровень глаз. – Я же ясно сказал: никаких выгулов, залегли на дно! Это, если до некоторых не дошло, значит никаких лишних связей!.. Так, а это?.. – углядев ещё кое-что, Шкипер достал из пакета и это, при ближайшем рассмотрении оказавшееся бутыльком со смазкой. – Это из той же оперы, насколько я понимаю. Чьё это, я спросил?

Ковальски, потихоньку отодвигавший заказанные им вещи к себе, бросил взгляд на двух остальных товарищей по несчастью (а точнее, по наезду). Если достаточно хорошо знать Рядового, можно было подумать, что это было не его. Если знать его очень хорошо – контрацепция могла принадлежать и ему: уж что тот умел превосходно, так это уговаривать, мило улыбаясь и столь же мило хлопая длинными ресницами. А вот взгляд Рико гулял где-то за Шкипером. К чему-то из этого Рико был причастен.

Зная, что объяснения – не самая сильная его сторона, Рико не смотрел Шкиперу в глаза, чтобы тот ни о чём не догадался: командир хорошо умел читать выражения их лиц. Толковать, правда, не всегда умел, но большинство вещей давались ему правильно. А меньшинство Рико объяснять не хотел и не мог, и, более того, не подумал даже о том, как будет объяснять хотя бы вот это, понадеявшись на то, что всё и так прокатит. И ведь прокатило бы, если бы Шкипер не попёрся вслед за ним, чтобы устроить досмотр. С чего вдруг-то?

– Вот это – моё, – Ковальски отобрал у Шкипера упаковку с презервативами и положил около своих заказов, небольшая горка которых всё увеличивалась: Рико добросовестно нагрёб ему, кажется, всего что было, но в маленьких пакетиках, чтобы промахнуться не слишком сильно в случае чего.

– Ковальски? – изумился Шкипер. – Это... – он прочистил горло, чуточку засбоившее от неожиданности. – Кхм... Это хорошо, что ты отошёл от Дорис, я тебя, конечно, поздравляю, и целиком и полностью понимаю, но я говорил...

– Нет, не понимаешь, – прохладно прервал его Ковальски, с той же прохладцей прищурившись. Чья бы ни была контрацепция, этот человек потом точно останется ему должен. – Некоторые реактивы нужно хранить чуть ли не в идеальной сухости, и отнюдь не все ёмкости это позволяют. А отбирать время у Рико на выискивание каких-то баночек я не хочу. Это даже для меня – довольно длительный процесс в тех случаях, когда ты велишь нам не выделяться и не заказывать ничего подозрительного, что уж тут говорить о другом человеке.

Шкипер, кажется, немного подвис. Оставалось молиться на то, что командир не полезет после этого в интернет – проверять, делает ли так кто; объяснение-то было смонтировано на ходу.

– ...О, – наконец выдал он. – Ладно, а это тогда?..

Вздохнув, Рико взял из его пальцев смазку, и плавно, почти игриво повёл плечами под его взглядом.

– Для личного пользования? – расшифровал Шкипер, недоверчиво прищурившись. – Даёшь, Рико... Только учти, ни видеть, ни слышать я тебя с этим не хочу. И, я полагаю, остальные, – он бросил взгляд на Рядового. – Тоже.

Закивав, Рико отложил бутылёк подальше от сурового взгляда Шкипера и взялся разбирать пакеты дальше, параллельно раздумывая о том, как бы поблагодарить Ковальски за помощь. Однако выискивать способ долго не пришлось: через некоторое время Ковальски позвал его из лаборатории сам.

– Твоё? – вопросил Ковальски, как только за ним закрылась дверь, кивнув на поднятую в двух пальцах коробочку. Рико кивнул, подбираясь ближе, протянул лапу, и в неё без возражений положили упаковку. Он снова кивнул, на этот раз – благодарно, и, довольно щурясь, чмокнул Ковальски в щёку, не утерпев; ему было приятно, что за него вступились без просьбы. Ковальски отчего-то тихо хихикнул на это, то ли смутившись, то ли действительно развеселившись. – А позволь узнать: тебе зачем?

Он спрашивал не просто так: стукни Рико в голову что-то, за что Шкиперу захочется её потом отвинтить – и вся вина ляжет на него, как на того, кто не только прикрыл, но и как старший, не уследил за Рико.

Взяв коробочку за уголок, Рико постучал ею Ковальски по груди, прямо и откровенно глядя ему в глаза.

– Ты что? – переспросил Ковальски. Рико намекающе дёрнул бровями. Когда он заходил за этим в аптеку, то приблизительно прикидывал разве что то, что без этого педантичный Ковальски не согласится; во вторую очередь он уже думал о том, что резина, как говаривал Шкипер, лишней не бывала (Ковальски, в принципе, говорил то же, но сложно, заумно и в поучительном формате, и уже по этому можно было понять, что без неё тот не согласится никак). А уже потом он додумался до того, что посредством вот этой самой упаковочки можно было как можно более коротко и доходчиво объяснить, чего он хотел. И у него, похоже, с блеском вышло, потому что Ковальски вдруг порозовел. – Это... нет, это...

Рико непонимающе нахмурился: Ковальски умолк и поднял взгляд выше, уперев его куда-то в стену над ним; выглядело так, словно он умудрился перегрузить Ковальски. И краска у того со щёк сошла.

– Ты, я так понимаю, собрался быть сверху? – почти чужим голосом поинтересовался Ковальски. Почесав тыковку, Рико изобразил ладонями довольно простой для толкования жест, который переводился приблизительно как «ну да, а как же ещё?».

Вместо ответа Ковальски отвернулся. И, вернувшись к своему столу, опёрся на краешек, почти усевшись на него, после чего сложил руки на груди с упрямым видом.

– Нет.

Рико приблизился, гадая, отчего же нет – вчера ведь всё решили, – и снова требовательно постучал по нему коробочкой.

– Нет, – повторил Ковальски, упёршись взглядом ему в глаза. Отложив упаковку за Ковальски, Рико опёрся на стол ладонями по обе стороны от него, и точно так же упёрся в него взглядом.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, то ли пытаясь переглядеть, то ли ища во взгляде второго какой-то ответ.

– Почему? – прошелестел наконец Рико.

Ковальски как-то раздражённо выдохнул.

– Ты знаешь, как это делается?

Неопределённый жест.

– Вот именно. Вот именно, Рико. Приблизительно. А учитывая твои размеры... вполне вероятно, у меня потом всё будет болеть очень даже не приблизительно.

Рико насупился. Едва он открыл рот, чтобы возразить, его перебили:

– Да, я знаю, что ты не хочешь. Но ты уже – вспомни, – ты уже местами учинил то, чего делать совсем не следовало. Не говоря уже о том, что лично мне это доставило... не самые приятные ощущения.

Теперь Рико ненадолго отвёл взгляд в сторону, переваривая раздражение; его злило то, насколько сухо и отвлечённо Ковальски об этом говорил. Уж лучше бы прямо сказал, что ему было больно и неприятно, а не вот так вот...

– Я могу что-то? – коротко прошипел он, пытаясь не злиться. – Чтобы ты передумал?

– Знаешь... – Ковальски задумался ненадолго, пытаясь понять, честно ли будет поступать сейчас так, как он собирался. И как к этому отнесётся Рико... Впрочем, несмотря на все моральные дилеммы, его зад был ему как-то ближе к телу, особенно учитывая, что без этого так-то можно было и обойтись: по статистике, далеко не все этим занимались. Но Рико, конечно, упёрлось, и вот, теперь подавай ему. А говорил ведь Шкиперу: давай переходить на другой пакет каналов, чтобы нам тут ночью порно не гнали, а то насмотрятся всякие, подумал он, едва сдержав раздражённый вздох. – Знаешь, давай-ка поступим так: ты сам попробуешь, а потом решишь, хочется ли тебе такого, и сможешь ли ты сам со мной терпеливо возиться. Ага?

Вдохнув, Рико задержал дыхание, переваривая уже не просто раздражение, а натурально злость: Ковальски ставил ему условия! Ему! Как будто бы он хотел сделать ему плохо, а не хорошо! А может быть, и вовсе собирался отбить ему всю охоту, с Ковальски-то станется до такого додуматься...

Прикусив губу, Рико медленно кивнул, не расцепляя зрительного контакта. Пусть. Пусть будет так. Он долго ждал, ничего не предпринимая, почти что терпел, а теперь потерпит ещё немного. Но уж потом он до него доберётся, так доберётся, чтобы тому было настолько хорошо, что аж плохо. Выносливостью Ковальски никогда не отличался, так что сложно это не будет.

В потемневших глазах Рико на мгновение проскользнуло что-то странное и почти пугающее, но Ковальски не успел понять, что это было. Впрочем, он бы и не смог, даже если бы Рико пялился так на него несколько минут. А Рико пялился... стоп, Рико на него уже пялился! Не сейчас, раньше, и с точно таким же выражением!

Тут же вспомнилось, как Рико признался: около года...

Ковальски с неловкостью опустил взгляд.

– Почему не забрал кактус? – прошелестел Рико тогда, когда стало ясно: Ковальски не поднимет взгляд, пока что-то не случится или пока он не выйдет.

Этот вопрос вызвал у Ковальски некоторое недоумение.

– Тот кактус?.. Я думал, ты его себе купил.

Рико скептически окинул взглядом ёмкости (горшками их назвать было сложно) с землёй, из которой ожидалось появление какой-то растительности. Ожидалось, разумеется, Ковальски. Сам он не особенно верил в то, что у их гения что-то произрастёт; поэтому и кактус притащил. Кактус не издохнет точно, а Ковальски хоть чему-то порадуется.

Он мягко коснулся лица Ковальски, уже заранее размышляя над тем, с чего ему стукнуло в голову так сделать. Вот так трогать того раньше не хотелось.

Так ни до чего и не додумавшись, Рико ушёл за принесённым им кактусом, теперь принадлежавшим Ковальски, чтобы тот мог найти ему место в лаборатории... и заодно разведать местоположение Шкипера и Рядового: ему очень хотелось получить Ковальски в своё распоряжение хотя бы на ближайшие полчаса, раз уж вчера не представилось возможности.

Следующие несколько дней прошли довольно спокойно. Ну... сравнительно спокойно. Шкипер был нервным.

Во-первых, от кого-то едва ощутимо пахло одеколоном, но он никак не мог понять, от кого. Его это подбешивало: он искренне считал, что эта штука нужна для выхода наружу (внутри же нечего было лишние запахи разводить; чем их меньше – тем раньше можно учуять какой-то неправильный запах из лаборатории Ковальски), поэтому вполне закономерно подозревал кого-то из отряда в вылазках наружу тайком (или, как минимум, в их планировании). Предъявить было некому, потому что выявить владельца почти призрачного шлейфа он никак не мог, отчего бесился... и не замечал, как Рядовой хитро щурился ему вслед.

Во-вторых, Ковальски вёл себя подозрительно тихо. Когда у того на протяжении долгого времени что-то получалось – можно было ожидать вскорости весьма грандиозного «не получилось». Однако когда бы он ни заходил в лабораторию, то обнаруживал только самого Ковальски, тихо-мирно корпевшего над какими-то кадками с землёй. И частенько Рико, сидевшего на ящике около мойки с отчего-то очень благообразным видом, что было уже действительно странно. И немного тревожно: когда Рико начинал виться около работавшего Ковальски, можно было ожидать того, что скоро что-то бахнет. Тот либо чуял, либо способствовал процессу (одно из трёх).

Ковальски же на самом деле бесился бы не меньше, чем Шкипер, если бы ему некуда было спускать пар. Шкипер то ли забыл снять установленные ограничения, то ли не сделал этого специально, но из-за этого задача, которую он сам перед собой поставил, начала больше походить на вызов, который ему с ограниченным функционалом взять было невозможно. Проще говоря, он недооценил либо свои силы, либо флору. Треклятая флора имела наглость в большинстве своём даже не показываться из грунта, хотя что он только не творил с семенами... А тем уже пора было, потому что он ускорял этот процесс, как мог.

Вообще, единственным представителем этой самой флоры, ведшим себя достойно, был кактус, притащенный ему Рико. Поначалу принятый им несколько скептически представитель вида Rebutia albopectinata (насколько он смог определить) рода Ребуция семейства, как ни странно, Кактусовых не только умирать, но и чахнуть не спешил. Да ещё и дал стрелку с бутоном. Над кактусом, однако, Ковальски решил не экспериментировать: он так и не понял, просто приволок ему его Рико, или именно подарил, а случайно обидеть его – мало ли что у того там в голове было – он не хотел.

И стоило только всему наладиться – и у них отключилась отопительная система. Точнее, не только у них, сразу в нескольких кварталах из-за какого-то прорыва, но конкретно для них казус состоял в том, что они не были к этому готовы.

Как только проблема всплыла, Шкипер сразу же, не откладывая, наложил вето на любые изобретения Ковальски, предназначавшиеся для обогрева: ничем хорошим это закончиться не могло.

– Да что мы, без тепла не посидим? – опрометчиво заявил он. – Подумаешь, нет. На улице всего-то шесть градусов, переживём. К выходным, вон, потепление обещают, до четырнадцати. Жить можно.

Вечер они и в самом деле пережили неплохо. А вот ночью штаб-квартира остыла, и они проснулись оттого, что замёрзли, и тут-то, наконец, ощутили в полной мере все прелести жизни без отопления при пресловутых шести градусах на улице. Не сговариваясь, они сползлись на кухню (потому что там можно было хлебнуть чего-нибудь горячительного), и там Шкипер, сдавшись, заявил:

– Ну ладно, ладно! Был неправ. Нельзя так жить. Ковальски, есть варианты?

У него самого от холода мозг соображал туго. Да и занят тот был по большей части вопросом о том, какого чёрта Рядовой упорно лез к нему под бок погреться, причём исключительно к нему. Это было уже совсем странно. То есть, лично он не стал бы лезть к, скажем, Ковальски, если бы мёрз. Ковальски с Рико, вон, тоже друг к другу не лезли, хотя, глядя на них двоих, начинали как-то странно поглядывать и друг на друга.

– Купить обогреватель, конечно.

А вот паранойе Шкипера было неважно, холодно или нет:

– Ты не пойдёшь, ты хвоста за собой в упор не видишь. Ещё идеи?

– Шкипер, ну доставка же, – Ковальски немного оживился, вознадеявшись всё-таки согреться. – Можно на соседей заказать, они нас знают, поймут. Мейсон аккуратно с вещами обращается, я бы ему доверил нам передать.

– Выполнять, – кратко распорядился Шкипер. Обрадовавшись, Ковальски рванул выполнять, потирая замёрзшие ладони. Обогреватель будет у них уже утром, возможно, уже в девять, и ещё после пары часов будет уже тепло...

Они ещё долго сидели на кухне, не желая оттуда уходить: Рико прогрел духовку, и от той теперь исходило тепло, более-менее наполнявшее небольшое помещение. Шкиперу, меланхолично потягивавшему коньяк, отчаянно хотелось пофилософствовать (время, подходившее к трём часам ночи, к этому весьма располагало), но ему, как бы это ни было парадоксально, было не с кем. Ему всегда было не с кем. Собеседник был либо слишком юн (Рядовой), слишком наивен (Рядовой), слишком заумен и непонятен (Ковальски; хотя слушал Ковальски по-настоящему хорошо, только комментарии всегда находились) или слишком... Рико. Хотя казалось бы, с кем ещё говорить, как не с молчаливым Рико, если нужно было высказаться. Однако... Рико либо высказывал совершенно правильные и справедливые вещи, оказывавшиеся правдой, но бывшие очень неприятными, либо вещи настолько очевидные, которые проходили прямо перед глазами, но не осознавались, что становилось точно так же неприятно оттого, что сам до них не дошёл, либо вещи рациональные и логичные, но противоречивые. Последнее было сложным явлением. Подобным помышлял Ковальски, но у того такое обычно просто шло вразрез с моральными ценностями и принципами, так что отторжение этих идей проходило сразу, с возмущением и безболезненно. Рико же предлагал более тяжёлые для отбраковывания соображения. Например, когда у них встал вопрос о том, что отпускать Рядового гулять одного в какой-то момент стало небезопасно, именно Рико предложил цеплять на того маячок. По понятиям Шкипера, это было не дело. Вроде как если уж отпустил мальца бродить без присмотра, то доверял ему и признавал его навыки и самостоятельность настолько, что не было нужды за ним присматривать, а если не мог этого сделать – тогда и нечего было выпускать без старших. Но, во-первых, он почти по-отцовски нервничал, а во-вторых – их пацан был, опять же, юн и наивен, и умудрялся порой на ровном месте вляпаться во что-нибудь не то что самому, а иногда и в их присутствии. Вот тогда Рико и предложил ему того отслеживать, просто и спокойно, так, словно бы это было очевидно, хотя даже Ковальски, догадываясь, что эта идея ему не понравится, не стал этого предлагать.

И, в конце концов, может быть, это именно Рико был виноват в том, что пацан начал ему вытворять. Косвенно. Потому что с того момента он лично цеплял на Рядового маячок, каждый раз прямо перед выходом, и это каждый раз было прикосновение, чтобы мелкая вещица не отцепилась где-нибудь по пути (хотя Ковальски уверял его в том, что эти штуки цеплялись сами по себе крепко, у него были свои соображения по поводу перестраховки): хлопнуть по спине, потрепать по плечу, щёлкнуть по козырьку кепки, полушутливо похлопать по карманам, проверяя, не тащил ли тот с собой чего лишнего – похвастаться кому-нибудь... Он же какое-то время, выходит, постоянно его трогал. Если бы его, например, трогали, он бы что-то заподозрил. Не факт, что такого толка, но у Рядового, что естественно, образ мышления был немного другой, а следовательно, тот как раз таки мог.

Шкипер ощутил, что окончательно сполз в меланхоличное настроение. Самое противное, что уснуть в нём ему никогда не удавалось (если он не был очень уставшим), и проводить в нём же остаток ночи...

– Так, у нас отличное время, – он решительно поднялся из-за стола.

– И куда ты собрался? – уныло протянул Ковальски, кажется, заразившись его настроем.

– На рыбалку, – заявил Шкипер. На нём скрестились взгляды остальных троих. – Мне теперь без разницы, там мёрзнуть или тут. Хоть с пользой время проведу.

Набор под рыбалку у него всегда был собран и стоял в гараже – на случай внезапных решений, чтобы долго не собираться.

– А нам нельзя никуда, – с укоризной заметил Рядовой.

– Мне можно, когда мне можно. Есть желающие присоединиться?

Рядовой бросил взгляд на Рико с Ковальски, только что очень занятно переглянувшихся.

– Я с тобой! – вызвался он. Как говорится, лови момент...

– Я – пас, – отозвался Ковальски. – Мне есть разница, где мёрзнуть.

Рико, опиравшийся на локти, покачался из стороны в сторону и сполз на стол, уложив подбородок на сплетённые пальцы.

– Ну, лень, так лень, – Шкипер не особенно расстроился. На рыбалке тяжелее всего было удержать Рико от попыток глушить рыбу, причём не только динамитом, но и вообще чем попало. Как что попало находилось на рыбалке при том, что прямо перед выходом устраивался дотошный досмотр – загадка. – Рядовой, пошли бегом, сейчас как раз время хорошее. Я беру машину, – уведомил он Рико на всякий случай. Тот кивнул, показывая, что с той всё в порядке, и что машина на ходу.

Через полчаса Шкипера с Рядовым и след простыл.

– Давай дождёмся обогревателя, – ответил Ковальски на намекающий взгляд Рико. – Вряд ли я сейчас на что-то годен. Они всё равно ещё нескоро вернутся.

Рико вздохнул, но спорить не стал. Не заставлять же...

Через некоторое время Ковальски уснул сидя, упёршись лбом в сложенные на столе предплечья, и Рико, решив лишний раз удовлетворить периодически возникавшую потребность заботиться о ком-то, осторожно накрыл его, стараясь не будить. Если Ковальски ещё и нормально поспит – будет вообще отлично.

Утром, часам к восьми, он разбудил того, догадываясь, что с этого времени город начинал просыпаться уже основной своей частью, и буквально через двадцать минут к ним постучался ещё немного сонный Мейсон, чтобы вручить им коробку с доставленным ему обогревателем. Обогреватель был немедля включен и окружён.

Однако после этого больше ничего не происходило, а по расчётам Рико, они уже должны были греться куда более активно. Но Ковальски о чём-то думал и даже на него не смотрел; видимо, у Ковальски были какие-то другие расчёты. В конце концов, Рико просто внаглую облапил его, тесно прижимаясь, но Ковальски изогнулся, пытаясь избежать прикосновений:

– Я знаю, просто мне нужно кое-что обдумать. И подготовиться. И тебя, кстати, нужно подготовить...

Рико непонимающе вскинул брови: он не понимал, что уж там такого нужно было готовить. Он ведь уже всё принёс; резинка, смазка – и вперёд. Однако снова ушедший в мысли Ковальски этого не заметил и, следовательно, даже не подумал ничего объяснить.

Подумав ещё немного, Ковальски, наконец, отмер, и утащил обогреватель в лабораторию с таким сосредоточенным видом, что Рико решил пока что не следовать за ним и дождаться, пока не позовут.