— Это может занять какое-то время, — виновато разводит руками господин Вайз, поочерёдно переводит взгляд на спутников.

Терминал перед ним выдаёт множественные ошибки, полнится красными всплывающими окнами и издаёт отрывистые звуки — похоже, взлом обещает быть непростым. К несчастью, этого следовало ожидать. Отмеченная в дневнике точка всё ближе, маршрут усложняется с каждым лестничным пролётом, и агрессивно настроенных эфириалов меньше не становится — словно бы сама каверна противится вторжению. И это порядком нервирует всех.

Было бы весьма наивно полагать, что и охранные механизмы не доставят проблем; даже такому опытному прокси, как господин Вайз.

— Что ж, подождём! — с выразительным грохотом ставит кейс на пол Хьюго. Надвинув шляпу чуть ли не на нос, плечом он приваливается к стене и скрещивает руки на груди. Изображает статую самому себе: отрешённую и бесконечно недосягаемую, как если бы действительно выточенную из мрамора.

Гм, из токсичного эфирного кристалла, если бы кто-то пожелал спросить Ликаона.

Мисс Вивиан бросает на напарника короткий укоряющий взгляд и что-то шепчет господину Вайзу на ухо. Она порывается тронуть его за локоть, но сама же отдёргивает пальцы и сжимает в кулак; встряхивает им, будто бы обожглась. И пробует снова. Кончики ушей отчего-то горят, словно он становится свидетелем чего-то личного — и Ликаон отворачивается. Негромко напевая себе под нос, мисс Энби отходит к лестнице и принимается рассматривать афишу, сорванную и расстеленную на ступенях бумажным ковром.

Ему самому здесь как будто бы делать нечего.

— Тогда я пока осмотрюсь. — Ликаон откланивается. — Проверю, нет ли поблизости эфириалов.

Возражений он не получает.

Уходит он гораздо дальше, чем «поблизости»: башня «Близнецов Балетт» хорошо ему известна и не представляет из себя лабиринта, а искажения пространства не становятся препятствием. К тому же с собой у него «Морковка», так, на всякий случай. Эфириалы по пути не встречаются, но терять бдительности не стоит. Новые могут появиться спустя непродолжительное время: эфир в этой зоне аномально активен, и, может быть, это связано с тем местом, которое они ищут.

Что же, выяснить только предстоит.

Он толкает массивную дверь, и с долгим протяжным скрипом та распахивается, впускает узкую полосу света в помещение; полумрак режется ею, как масло — остро отточенным нагретым ножом. Ликаон переступает порог, вострит морду и настороженно принюхивается. Эфирная пыль отдаёт сладостью, её концентрат повышен, но в остальном — чисто. Можно сказать, безопасно.

Насколько безопасно может быть в каверне.

Просторный зрительный зал принимает его, и впереди — сцена, высокие потолки с лепниной и латунная люстра с гнутыми элементами, чудом не подвергшаяся коррозии. Трещины в полу пересекают некогда геометрический орнамент. А кресла — их немного, но они целые, — отодвинуты к стене. Сломанные он лично убирал вместе с Эллен и Корин, пока Рина занималась эфирными кристаллами.

Кристаллы, увы, появились снова.

Пустых мест каверна не терпит.

Ликаон разворачивает к себе одно из кресел. И, стиснув зубы, принимается расстёгивать жилет, затем рубашку. О причине своего ухода он слукавил. В одной из битв его достало конечностью эфириала: раневой канал неприятно глубокий, но узкий, так что едва ли можно различить, если намеренно не присматриваться. Кровь понемногу сочится, напитывает шерсть — скоро влажное пятно проступит на одежде. И уже не получится скрыть ранение под ладонью, так, как ему удавалось раньше.

У Ликаона с собой походная аптечка, обращаться с её содержимым он умеет — никаких проблем не должно возникнуть.

— Тц, так и знал, что не стоило брать тебя с собой. — О, проблемы всё же возникают. Одна. На пороге зала — Хьюго собственной персоной. — Учти, продолжишь задерживать нас — оставлю тебя в каверне.

Ликаон морщит нос и молчит.

Когтем он вскрывает упаковку и вынимает резко пахнущую спиртовую салфетку, обрабатывает руки и шерсть вокруг раны. Немного раствора попадает на ранение, и он беззвучно скалится: боль жгучая, но терпимая. Беглый взгляд в сторону выхода — и хвост в негодовании дёргается сам собой; Ликаон продолжает хранить молчание.

Потому что Хьюго пристально наблюдает за ним из-под полы шляпы. Свет бьёт ему в спину, очерчивает силуэт и посыпает золотом, а от мерцания эфирных кристаллов он сам словно бы колеблется, движется без движения — как драгоценное украшение в переменчивых струях воды. Его глаз не видно — Ликаон и не пытается поймать ответный взгляд.

В этом нет необходимости.

Он занят.

Укол супрессора в переднюю поверхность бедра для предотвращения заражения, клеевая повязка на рану и двойной слой бинтов. А взгляд Хьюго по-прежнему чувствуется. Он трогает кончики ушей, пробирается через отросшую чёлку, которую пора бы подстричь, и почти ощутимо проглаживает по ремням на морде и шее. Будто бы настоящее осязаемое прикосновение, он скользит по оголённому торсу и прикипает к ране, клеймит горячим. И этот запах гвоздичного масла и утончённой горечи, усиливающийся с каждой минутой, мешает сосредоточиться.

Его присутствие… давит.

Так не смотрят на заклятого врага. Не смотрят и на того, кто давно перестал быть интересен или с кем периодически оказываешься в одной постели, не строя планов на совместное будущее. Это что-то большее, глубинное, — и нет, конечно же, нет; Ликаону стоит быть внимательнее и не занимать мысли грёзами.

Но отчего-то всё валится из рук.

— На запах крови пришёл? — наконец не сдерживает он раздражения, встряхивает хвостом повторно и разворачивается к Хьюго.

— На запах слабости, — тотчас же парирует Хьюго. И, словно получив разрешение, сбегает по ступенькам, оказывается на расстоянии вытянутой руки. — Дай сюда, ты уже испачкал край бинта эфирной пылью! Заразишься — придётся руки о тебя марать, напрасно тра…

— Обойдусь без твоей помощи.

— Ой, да не очень-то и хотелось!

Они застывают друг напротив друга, обмениваются неприязненными взглядами. Наконец можно рассмотреть лицо Хьюго вблизи: у него расширенные бездонные зрачки и трепещущие ресницы, а крылья носа подрагивают, и линия рта ломается. В быстром движении он ведёт подбородком.

С ним что-то происходит.

Ликаон делает вид, что ничего не замечает.

— К чему эта скрытность? — снова подаёт Хьюго голос. Он ставит кейс и с вызовом упирается ладонями в бока. — Мне-то, ясное дело, плевать. Но остальные могли бы помочь — о, ха, или ты не доверяешь им тоже?

— Не хочу никого беспокоить и обременять. — Ликаон возвращается к прерванному, подушечками пальцев прижимает отошедший край повязки.

— Ну да, — едко поддевает Хьюго, продолжая наблюдать за его руками. — Как обычно.

— Ты что-то сказал?

— Как обычно, не можешь покинуть каверну, не продырявив шкуру! — Он отступает, крутится на месте и осматривает зал. — Ещё и забрался так далеко. Чтобы даже прокси не смог отыскать твои останки? Эхо-о-о!

«Эхо-о-о!» — отзываются гудением высокие потолки; и хорошо, что только они — не эфириалы.

— Как я говорил ранее — если бы ты меня слушал, ты бы запомнил, — я хорошо знаком с этим местом. — Ликаон прячет неуместную улыбку, искоса следит за перемещениями Хьюго. — К тому же у меня есть «Морковка».

— Ну и ну! — откровенно веселится Хьюго, хлопает в ладони. — Ты и в Фэйтоне сомневаешься?

— Ни в коем случае. Всего лишь мера предосторожности на случай… — Он запинается. Хмурится и становится серьёзнее. — На случай, если придётся разделиться.

«На случай, если мне снова придётся гнаться за тобой». — Этого он уже не озвучивает.

Но Хьюго понятливо хмыкает. И как будто бы даже не сердится.

А Ликаон заканчивает. Под тем же прицельным взглядом Хьюго он фиксирует пластырем край бинта, застёгивает рубашку и жилет. Снова обрабатывает руки.

Всё готово, можно возвращаться.

— Полагаю, я должен поблагодарить тебя, — вскидывает Ликаон взгляд на Хьюго.

— За что это? — с подозрением кривит тот губы.

— За попытку помочь. Не особенно полезную, но спасибо.

И Ликаон протягивает руку, мажет подушечкой пальца у Хьюго под носом, задевает уголок губ, щёку — и быстро отстраняется. Оставляет на коже след своей крови. А Хьюго вздрагивает. Он шумно принюхивается, его глаза распахиваются, а мимические мышцы дёргаются расплёсканной рябью — он закрывает лицо ладонями, наклоняется и прячется под полой шляпы.

— Ах ты!.. — Озлобленное шипение со свистом просачивается сквозь пальцы.

Хьюго резко отнимает руки, и крови немного, но она размазана по его лицу влажными пятнами. Языком он собирает её с пальцев, неосознанно облизывает губы.

В горле отчего-то пересыхает, а в солнечном сплетении — разлитая горячая боль, как после удара кулаком. Ликаон каменеет, вострит уши и молча его разглядывает.

Хьюго же бросается на него — нет, мимо, задевая рукавом пиджака и окутывая облаком парфюма, — и сам тянется к оставшимся салфеткам. Он судорожно трёт ими руки, запястья. Комкает и прижимает к подбородку.

— Нам пора возвращаться. Господин Вайз уже наверняка закончил взлом. — Ликаон умело держит интонацию нейтральной. Или ему так только кажется. — Учти, продолжишь задерживать нас — оставлю тебя в каверне.

Он сам не знает, что толкнуло его повторить фразу Хьюго. Сам не знает, на что рассчитывал, устраивая эту вызывающую провокацию.

Точно не на то, что произошло мгновением спустя.

Потому что Хьюго тотчас же вскидывается.

Секунда — и он срывает шляпу, бросает Ликаону в морду. Ликаон перехватывает её на лету. И этой заминки оказывается достаточно, чтобы Хьюго налетел на него, ударил по шарнирному элементу, имитирующему лодыжку, и толкнул на кресла. Сам взгромоздился поверх.

Кресла валятся, грохочут и врезаются под рёбра подлокотниками, или ножками, или чем-то ещё. Затылком Ликаон бьётся о пол, его ноги оказываются заброшенными на деревянный каркас спинки, а хвост придавлен коленом Хьюго. Лязгают зубы и прикусывают язык; влажный хруст, короткая режущая боль — и пасть наполняется свежей кровью.

Хьюго — здесь же. Он ведёт носом, хищно принюхивается. И расстёгивает Ликаону жилет, одним грубым движением задирает рубашку и пальцами с нажимом прочерчивает по шерсти. Но не останавливается, а пробирается под повязку и давит на рану, ногтями расчёсывает её края. От боли шерсть встаёт дыбом. С рёвом Ликаон отбрасывает шляпу, когтями вонзается Хьюго в бёдра и пытается содрать его с себя. Или нет. Или стискивает пальцы, не отталкивает, но и не отпускает. Потому что смешанный аромат его парфюма и собственной крови придавливают к полу, вжимают. Так же, как Хьюго вжимается в него самим собой.

А тот остервенело разрывает бинтовую повязку, по пальцам развозит проступившую кровь Ликаона. И — мимолётное, яростное столкновение взглядов — мажет ею по волчьей морде. Припадает ртом и лижет сам.

Ликаон рычит и стискивает его бёдра, тянет ладонями вверх, к ягодицам. На его клыках пузырится кровь, валится на подбородок пенными клочьями. А Хьюго хватает Ликаона за горло обеими руками, сдавливает: жестоко, до потемнения перед глазами и сиплого прерывистого вздоха, — и вылизывает снова. Он кусает его за язык. Втирается своим. Клыками царапает нос, пасть, щёку — он распаляется и грызётся; с жадностью он глотает пену и ртом вбирает подбородок Ликаона; растаскивает кровавые разводы по своему лицу, по волчьей морде.

Ликаон же встряхивает головой и распахивает пасть — чтобы зубами впиться ему в челюсть. Крепко захватить над горлом. Он не сжимает во всю мощь, но Хьюго хрипит и спускает руки, снова вонзается ногтями в рану и со страшной, полной упоительного блаженства, улыбкой разводит её края.

Выдирается мягкий подшёрсток, и пальцы проникают глубже, проталкиваются в рану. Запах крови становится резче.

Ликаон вздрагивает, скрежещет протезами о кресло и срывается на тонкий скулёж.

Болью разрезает, как тупым ножом с зазубренными краями. От неё мутит взор и вымачивает ресницы солёным; и от неё, и от запаха крови и гвоздичной горечи, и от того, как под весом Хьюго жёсткий шов брюк трётся о пах. Хьюго давится клокочущим хохотом. А Ликаон задыхается. Ликаон готов потереться ответно — но нет, вместо этого он ловит его за запястья, останавливает; не позволяет и дальше драть ему живот. Хьюго же перемежает смех бессвязными ругательствами, коленями стискивает его бока.

Кресло трещит, разваливается под ними, и они неуклюже распластываются по полу. Соскользнув, Хьюго проезжается Ликаону по паху ягодицами; конвульсивно сжимается пасть, и волчьи клыки едва не ломают ему челюсть.

— Угомонись уже! — разомкнув зубы, Ликаон отбрасывает его в сторону.

Оглушённый, взъерошенный и разъярённый, он неуклюже поднимается и хлещет хвостом себя по ногам; готовится к обороне — но нет, его опасения излишни.

— Закрой. — Хьюго медленно встаёт сам, и ни в одном его движении больше не угадывается хищная пластичность, угроза, сокрытая под элегантностью. — Свою. — Длинные волосы растрепались, расстелились по пиджаку золочёной вуалью и, кажется, собрали всю эфирную пыль с пола. — Пасть.

Белые шерстинки льнут к его шёлковой рубашке и галстуку, и даже за брошь «Пересмешника» зацепилось немного. А во взгляде — нет, взгляда не поймать, потому что Хьюго брезгливо сплёвывает мех и отворачивается. Кровавые потёки виднеются на его подбородке; на шее — вдавленные отпечатки зубов Ликаона, и влажные бледно-красные разводы, похожие на мазки языком, поверх. Это Ликаон вылизал его горло?

Нет, не было такого.

Недопустимо.

Но искусанная морда болит, и не только она; настойчиво подсказывает, что пора бы заняться собой.

Ликаон хмурится и бегло осматривает живот: бинты разодраны, а от клеевой повязки осталось одно воспоминание — его рана выглядит хуже, чем раньше. Она кровоточит и отдаётся жгучей пульсацией, но всё ещё не ощущается серьёзной. Разве что супрессор придётся колоть повторно: эфирная пыль мерцает на шерсти перламутровым, точечно усыпает разрез по контуру.

— Тц, продажная шавка Мэйфлауэров, — с чувством вздыхает Хьюго и тут же, без предупреждения, швыряет в Ликаона свою аптечку. — Знал бы ты, как я тебя ненавижу!

Он подбирает шляпу и отряхивает её. Руки у него тоже в крови и приставшей шерсти.

— Я знаю. — Ликаон перехватывает аптечку на лету. Он открывает её, медлит и откладывает салфетки для Хьюго. Запрокидывает голову, так чтобы случайно не встретить его ответный взгляд; признаётся латунной люстре, а по ощущениям — из сердца что-то важное вытаскивает: — Я тебя тоже.