Возьми себя в руки. В руки себя возьми, мразь! На, держи. Еще держи. Еще. Пока твои щеки бордовыми не станут. Пока не выбьешь это безумие из своей шизанутой головы. Память тебе, видать, и так отшибло, а если не отшибло, то жги, жги свои грязные лапы этой памятью. Ишь что придумал, бестолковая ты мразь.
***
В большую спортивную сумку сложены:
— куча незначительных предметов первой необходимости (например, контейнер для линз — ослеп до минус семи я еще в начальной школе — и теплые шерстяные носки);
— «Мрачный Жнец» Пратчетта (бумажные книги старомодно предпочитаю электронным, но надеюсь, что читать мне будет некогда);
— блокнот для записей (пустой: всегда хочется что-то записать, но всегда как-то нечего);
— таблетки для сна (бессонница иногда мучает меня и дома, но когда ночую вне своей постели — надежды на нормальный ночной отдых нет вообще);
— любимые наушники (черт, а зачем я наушники-то туда запихнул, сейчас все равно вытаскивать).
Так в итоге боялся опоздать, что приехал на двадцать минут раньше. Разумеется — никого. Благо, мне есть чем заняться: книга сама себя не прочитает.
Я сажусь на каменный парапет, в который уходят прутья пролегающего вокруг университета забора, и достаю Пратчетта. Книга, конечно, не карманного формата, и тащить ее с собой — не самое великое удовольствие, но она того стоит.
Погружение в Плоский мир происходит мгновенно, и вот уже не слышу шума проезжающих мимо машин и гомона снующих через ворота студентов, не замечаю яркого и все еще пригревающего сентябрьского солнца; однако вдруг вижу прямо перед собой носки чьих-то темно-коричневых ботинок. Осматриваю дальше: ботинки на шнуровке и оканчиваются чуть выше щиколотки, и где-то там же начинаются светлые джинсы с рваным коленом.
Я поднимаю взгляд. Эш смотрит на меня, склонив голову, сверху вниз — лицо не выражает никаких эмоций; руки в карманах джинсов.
— Ой, — дергаюсь от неожиданности. — Здрасти.
— Извини, что отвлек, — звучит равнодушный голос, — но нам ехать пора.
— Да, конечно.
Я вскакиваю, уронив в процессе книгу, и, подобрав, начинаю судорожно запихивать ее в сумку. Ну что за неуклюжий идиот.
— Не торопись, мы никуда не опаздываем, — говорит Эш, уже отходя от меня и направляясь куда-то в сторону остановки. Я следую за ним быстрым шагом.
Почти догоняю, когда он открывает багажник стоящего на сигналке… крузака? Э-э-э. Черт возьми, сколько у тебя машин?!
Постояв несколько секунд в глупой прострации, я закидываю сумку внутрь и залезаю на переднее пассажирское сиденье. Сзади уже сидят третьекурсники.
Эш заводит двигатель и выжимает педаль, выруливая с остановки. И нет, он не пристегивается. Конечно же, он не пристегивается — а как еще? Ремни безопасности — это не для крутых самодовольных миллионеров.
И ведь даже не знаю, что меня так бесит сейчас. Завидую? Или просто как никогда отчетливо осознаю, что с таким мне не быть? Женат на какой-нибудь молодой Джоли и рад себе. Да он же может получить кого угодно, как угодно и когда угодно… А тут какой-то я со своим «ой, можно я у вас диплом напишу», «ой, лаборантом устроюсь, а потом как-нибудь соблазню на перемене». Долбоеб. Да что я могу ему предложить? Отсосать особо страстно?
Погрузившись в самобичевания, не замечаю, как минуем пост ГИБДД на выезде из города и начинаем движение по трассе. Осознание приходит, только когда, подняв глаза к окну, я вижу мельтешащие за стеклом деревья. Медленно, очень медленно я перевожу взгляд на спидометр и впадаю в панику. Сто восемьдесят. Физические реакции тела не заставляют себя долго ждать: голова становится легкой-легкой и ощущается будто отдельно от тела, подступает тошнота, и кажется, что под ногами пропасть. Я упираю в торпеду мгновенно вспотевшую дрожащую ладонь.
— Ты в порядке? — Боковым зрением вижу, что поворачивается ко мне.
Тьфу ты, да не смотри на меня. Смотри на дорогу! Боже.
— Да, — выжимаю сквозь зубы.
— Уверен?
— Ага. — Убираю руку и вцепляюсь в дверь. Сейчас успокоюсь. Ничего. Ну, умрем и умрем. Невелика потеря.
Через несколько секунд вдруг чувствую, что отпускает газ. Незаметно сбоку подглядываю: сто шестьдесят, сто сорок… На ста сорока замирает и дальше не опускается. Что ж, я потерплю. Потерплю.
Откинувшись на подголовник, я закрываю глаза и притворяюсь спящим. «Не торопись, мы никуда не опаздываем», — раздраженно передразнивая, повторяю у себя в голове.
***
Всю дорогу я слушаю его телефонные разговоры. И, по большей части, ничего не понимаю. Звонит в основном миленько пищащая девушка по имени Лена и парень по имени Дима — судя по голосу, в белой рубашке, очках и с языком на плече. Лена говорит про какие-то встречи, места, числа и переносы, упоминает много фамилий, русских и не русских. Людей и места иногда называет странно, как будто сокращенно: «ЭнПэ», или «Тэ». Дима же обеспокоен поразительно широким для одного человека спектром вещей: от саратовских детдомов и каких-то удерживаемых в иракской тюрьме археологов до того, что некий политик на неком заседании обматерил другого.
Эш с ними немногословен, однако предельно корректен и вежлив, без малейшего намека на недовольство — чего нельзя сказать о разговорах со всеми остальными. Остальные имеют голоса из диапазона «за пятьдесят», удивительно — но немного оправдывающиеся и иногда немного просящие, иногда заискивающие: «Владислав, да я не знал, ну ты понимаешь, кто ж мог знать», «если бы ты только мог мне уделить полчаса на следующей неделе» и т. д. Периодически разговаривает на английском. Да разговаривает еще как — чистейший британский акцент, и я не смог уловить даже редких проскальзываний типичного для русских произношения. Теперь, вдобавок ко всему, не знаю, какой у тебя родной язык. Вообще ничего не…
Киса? На темно-сером фоне экрана высвечиваются белые буквы: «Киса». Врезаются мне в глаза и трепанируют черепную коробку. Еле слышная трель звонка разрывает барабанные перепонки, а сердце куда-то в пятки бухается. В груди вакуум.
Да, естественно, у тебя есть киса… И ведь знал я это прекрасно, знал, но почему реагирую так, как будто мне только что о наступлении конца света сообщили? Хм, каким оскорблением я еще не называл себя сегодня? Придурок. Хотя слабовато что-то…
Ну, что же ты не отвечаешь? Не хочешь разговаривать со своей любимой при нас, что ли? Черт, а я ведь и не думал, что этот день может стать еще хуже…
Эш все-таки тянется к телефону, нажимает на зеленую кнопку. Почему-то молчит, и там тоже молчат.
— Ты в машине? — раздается спустя несколько секунд из динамика, и я то ли с облегчением, то ли с ужасом понимаю, что говорящий — мужчина. — Я на громкой связи?
— Хуязи, — Эш выплескивает неожиданную агрессию в ответ. — Тебе, блять, какая разница, где я?
— Ёпт, да похуй мне, где ты, мудак. Ебись потом сам. Я тебе звоню сообщить, что по какой-то причине мне пришло письмо от уважаемого доктора Хейза о твоем…
Эш резко жмет на знак динамика, и чужой голос обрывается.
— Стоп-стоп-стоп, еще раз, я прослушал, — говорит в трубку, поднеся телефон к уху. — Все сначала.
Я опасливо и теперь уже довольно открыто смотрю на спидометр: сто пятьдесят.
— Ты в этом уверен?
Да, я абсолютно точно уверен, что нам нет никакой необходимости стремиться в Рыбинск со скоростью света.
— Ёбаное говно, — выругивается Эш и через несколько секунд без прощания отключается. — Сейчас у нас будет ужин.
Привыкнув за эту поездку к его разговорам на фоне, я даже не сразу понял, что он обращается к нам. Скорость, как бальзам мне на душу, начинает падать, и мы сворачиваем с трассы к какому-то придорожному «Макдаку».
Ужин? Только сейчас я сообразил, что в последние полчаса голова у меня болит именно от голода.
***
С двойным чизбургером и картошкой по-деревенски, именуемой на местном сленге «деревней», без сожаления покончено. Третьекурсники, также опустошившие свои подносы, копаются теперь в телефонах. Вокруг малолюдно, и атмосфера в небольшом зале почти уютная.
Изредка я поглядываю на улицу, где на фоне чернеющего под сумеречным небом леса ярко горит фонарь. В падающих с высоты лучах, словно на театральной сцене, расхаживает с телефоном Эш. Идет три метра вправо, останавливается, стоит. Идет три метра обратно, начав активно жестикулировать. Ужинать здесь с нами он, по-видимому, даже не собирался и сделал остановку лишь затем, чтобы поговорить с кем-то без посторонних ушей. Может быть, продолжить перепалку с «Кисой» или же обсудить что-то с доктором… как его там… впрочем, неважно.
Третьекурсники теперь бурно спорят о какой-то вычитанной на просторах интернета ерунде. Да, им мои проблемы были бы непонятны. Мне и самому они непонятны. Я страдаю от того, что ощущаю себя чужим в жизни чужого мне человека; я захлебываюсь одиночеством, потому что не нужен тому, кого даже не знаю. Я тоскую, когда он так далеко от меня — и не пятьдесят метров и двойное стекло между нами — нет, между нами скалы, бескрайние моря и туманные галактики. Я бешено, неизмеримо хочу прижаться к телу человека, который только отмахнется от меня, как от назойливого насекомого…
— Макс, пойдем. — Кирилл, второй третьекурсник, стоит рядом.
Я отрываюсь от, очевидно, увлеченного рассматривания своего подноса. Андрея уже не видать. Кидаюсь взглядом к фонарю — пусто. Пусто и на душе. Встаю.
***
В Рыбинске мы были в одиннадцать вечера. Рассмотреть город толком не удалось: практически не освещается (да и есть ли здесь, что рассматривать?). По нужному нам адресу оказалась обыкновенная жилая двенадцатиэтажка. С некоторыми усилиями над одним из подъездов удалось обнаружить невзрачную металлическую табличку, на какой обычно пишут номера квартир, только на этой было написано: «Гостиница 12 этаж». Внизу, на прикрепленной бумажке, значилось: «Звонить в кв. 92».
— Да вы, верно, шутите… — Эш несколько секунд взирал на надпись из-под нахмуренных бровей и наконец набрал на домофоне цифры.
Динамик шипел и мерзко скрежетал, передавая нам речь сверху, и единственной в этом шуме фразой, которую мне удалось разобрать, была: «Лифт не работает».
Где-то на девятом мои ноги стали невыносимо тяжелыми, а горло от слишком активного дыхания начало болеть. Эш бодро перешагивает через ступеньку, замедляясь иногда между пролетами, чтобы нас подождать. Черт бы тебя подрал… В который раз задаюсь вопросом, что ты здесь с нами забыл, весь такой идеальный. Разве что был специально послан, чтобы действовать мне на нервы и похоронить меня под тяжестью моих никогда не реализующихся желаний.
Теперь он уже на двенадцатом, и я слышу немолодой женский голос, приглашающий внутрь. Через некоторое время добираюсь наконец и сам.
— Та-ак, проходите, проходите. — Хозяйка улыбается, несмотря на поздний час, довольно гостеприимно, но вдруг резко меняется в лице. — Ох, вас четверо!
— Четверо и было заявлено. — Уже стоящий в коридоре Эш устало оборачивается. — В чем проблема?
— Так одна должна была быть девушка! У меня свободных комнат только две: одна двухместная, другая одноместная. И вот женская комната еще.
— Что значит «женская»? — Последнее слово произносит отчетливо артикулируя и как будто бы немного раздраженно.
— Да потому что там уже живет девушка одна. Ох, не знаю, что и делать… — начинает суетиться. — Давайте я попрошу ее поменяться, переехать в одноместную…
— Не нужно, — обрывает строго. — Я на полу посплю.
— Да что же вы будете… — взмахивает руками.
— Все нормально. Не беспокойте никого. Где комнаты?
Все еще недовольно охая и качая головой, хозяйка протискивается между нами в узком коридоре, и мы следуем за ней несколько метров.
— Вот — здесь одноместная, — открывает одну из дверей и проходит к соседней, — а здесь — двухместная.
Эш заходит в первую, третьекурсники быстро и проворно проскальзывают во вторую. А у меня сердце чуть из груди не выскакивает, и все накопленное за день раздражение вдруг растворяется, расщепляется на незримые крошечные молекулы. Я осторожно и неуверенно следую за ним, на каждом шагу опасаясь, что услышу сейчас его суровый голос: «А ты куда? Одноместная, сказали же тебе». Но он молчит, ставит черный рюкзак к стене, и дверь за мной закрывается.
***
Комната оказалась совсем небольшая — метров три на пять, наверное. Забравшись на кровать у стены, я с надеждой взираю на темно-коричневую деревянную дверь, ведущую в коридор, и иногда, ради разнообразия, поворачиваюсь в противоположную сторону — к окну, в котором та же самая дверь отражается под светом блеклой люстры.
Эш вышел почти сразу же, как только зашел, прихватив с собой рюкзак. Его нет уже пятнадцать минут, и теперь я опасаюсь, что моя радость была преждевременной: возможно, он все-таки здраво оценил ситуацию и решил найти себе место получше. Возможно, как мне и полагается, я уныло засну в одиночестве в этой промозглой и неуютной…
Дверь открывается, и все мои упаднические мысли выдувает резким сквозняком. Эш в черной футболке и светло-серых спортивных штанах; несколько влажных прядей падает на лоб. Я сглатываю слюну — непростительно громко в этой тишине; на помощь приходит только скрип половиц под его ногами. Поставив рюкзак, он подходит к массивному деревянному шкафу, втиснутому вслед за кроватью вдоль стены, и, распахнув дверцы, некоторое время осматривает внутренность. Наконец достает какой-то плед и стелит в два слоя на пол.
— Я могу на полу поспать, — мучимый совестью, подаю я голос.
— Не заморачивайся, у меня нет с этим проблем, — отвечает Эш, даже на меня не посмотрев.
Взяв свою куртку, он скатывает ее в аккуратный валик, изнанкой наружу. Кладет на край пледа — тот, что ближе ко мне. Устроившись затем на пледе сам, складывает ноги по-турецки и подтягивает к себе рюкзак, откуда вскоре появляются большая термокружка с завинчивающейся крышкой, бутылка с водой и металлическая банка без опознавательных знаков. В банке оказывается непонятный серый порошок, который Эш плавно пересыпает в кружку, заливает водой и активно взбалтывает. Закончив все нехитрые процедуры, начинает неспешно пить приготовленную смесь.
— Во сколько завтра нужно вставать?
Как всегда, мой нарушающий молчание голос звучит неловко, с неестественно прыгающей интонацией. Эш, после очередного глотка, упирается взглядом в пол, приняв задумчивый вид.
— Там надо быть в полдевятого, идти туда пешком минут двадцать. Плюс время на сборы — я не знаю, сколько тебе нужно. — Поднимает ко мне взгляд, будто бы интересуясь, сколько мне нужно.
— Ок, хорошо. Поставлю будильник на семь тогда.
Ничего не ответив, он возвращается к своему напитку. Что ж, не буду, как идиот, глазеть на тебя: уже почти полночь и пора спать. Я достаю из сумки таблетки, однако тут же понимаю, что нечем запить.
— Можно мне воды? — решаюсь после некоторых раздумий.
Эш, взглянув на меня с таким видом, словно уже успел забыть о моем здесь присутствии, без слов вдруг кидает мне бутылку, и я только чудом успеваю среагировать.
— Это снотворное?
От неожиданного проявления интереса к моей персоне я даже вздрагиваю. А потом удивляюсь: вот зоркий-то.
— Да. Я плохо сплю, когда не дома.
— Я не храплю, если что, — говорит он вдруг мягко, даже как будто бы мило, и я окончательно смущаюсь.
— Да я знаю…
— Знаешь? — удивленно приподнимает брови.
— Ой, ну в смысле… Не то хотел сказать… — начинаю я нервно смеяться. — Хотел сказать, что не из-за этого…
Вот, уже путаюсь в словах из-за тебя.
— А ты уверен, что нормально проснешься после него? — Словно наигравшись, его интонации вернулись теперь в обычное русло.
— Да должен…
— Ну, тебе виднее.
Пожав плечами, он снова выкидывает из головы факт наличия меня в комнате и возвращается к своей кружке.
— Это ваш ужин? — Нет, не отделаешься от меня так просто, тем более что сам начал.
— Не «выкай» мне, пожалуйста, вне универа, меня это бесит, — неожиданно отвечает Эш. — В универе тоже бесит, но господин начальник кафедры выразил мнение, что я, оказывается, подрываю преподавательский авторитет. — После паузы продолжает: — Да, это мой ужин.
— Ок… — Впрочем, я совсем не против. — Какой-то белковый коктейль?
— Он сбалансированный. Это не для кача — просто еда. Когда нет времени и желания на что-то нормальное.
— И как? Вкусно? — продолжаю смелеть.
— Не то чтобы. Но я не притязателен.
Сделав, кажется, последний глоток, Эш встает и выходит с кружкой.
А на меня как-то слишком быстро начинает действовать снотворное. Тело тяжелеет, голова опустошается. Тебя всё нет. Я так хочу дождаться, так хочу хоть одним глазом посмотреть на тебя, когда ты будешь засыпать. Поэтому ложусь — и один глаз оставляю открытым. Темно.