Гермиона лежала, уставившись в выцветший балдахин, где ткань истончилась до бледных нитей, пропитанных запахом старого дерева. Утренний свет резал щели в шторах, выхватывая пылинки — крохотные призраки, кружившиеся в гулкой тишине. Холод простыней цеплялся за кожу, но сон ускользал, растворяясь в мыслях о Малфое: его взгляд — острый, как лезвие, напряжённые плечи, шорох бумаги, спрятанной под мантией. Что ты скрываешь? — вопрос колол виски, острый, неотступный. Она вцепилась в край одеяла, ткань натянулась под пальцами, скрипнула кровать. Хогвартс был её якорем, каменной глыбой, державшей над пропастью с тех пор, как она выжгла память родителей. Эти стены не рухнут. Не теперь. Не после всего.

    Шелест у ног заставил её вздрогнуть. Живоглот вспрыгнул на кровать, рыжая шерсть сверкнула в бледных лучах, янтарные глаза смотрели с лёгкой укоризной.

    Он ткнулся мордой в ладонь, мурлыкнул — низко, протяжно, как отголосок далёкого дома, которого больше нет. Гермиона бросила ему короткий взгляд, благодарность кольнула под рёбрами. Он был здесь, живой, в отличие от многого, что ушло. Пальцы зарылись в его шерсть, цепляясь за живое дыхание, пробивавшееся сквозь ледяной холод её рук. Она сжала сильнее, будто он — последняя нить к той жизни: до войны, до пустоты. С третьего курса его мурчание заглушало споры с Роном, вес на коленях гасил нервы перед экзаменами. Теперь он смотрел так, словно знал, что она тонет — в мыслях, в прошлом, в этом замке, трещавшем по швам.

    — Ты ведь не бросишь меня, да? — прошептала она, сглатывая ком в горле. Живоглот моргнул, нос коснулся её запястья, тепло разлилось в груди.

    Она отбросила одеяло резким движением, ткань упала с тихим шорохом, простыни застыли холодной волной. Живоглот спрыгнул следом, приземлившись с мягким стуком, хвост качнулся, отмечая её шаги. В зеркале мелькнула её тень: бледная кожа, тёмные круги под глазами, кудри — растрёпанный хаос. Дрожавшие от недосыпа руки собрали волосы в узел, палочка вильнула, закрепляя их заклинанием — привычный ритуал, чтобы взять себя в руки. Вчера Малфой стащил книгу из библиотеки — она заметила потёртый корешок с золотыми нитями, прежде чем он укрыл её под мантией. Если он что-то нашёл, она должна знать. Решение окрепло, твёрдое, как камень под босыми пятками: она узнает.

    Половицы скрипнули, холод впился в ноги, но она шагала дальше. Живоглот крался следом, когти тихо цокали по камню. Коридор встретил гулкой тишиной, шаги отдавались мягким эхом, пока кот вдруг не замер. Шерсть вздыбилась, глаза сузились в щёлки. Низкий рык прокатился из его горла, резанув воздух. Пульс рванулся резко. Гермиона застыла. Взгляд метнулся туда, куда смотрел Живоглот: в конце коридора мелькнул силуэт Драко, шаги растворились за поворотом, мантия колыхнулась, как тень, слившись с полумраком. Тревога сдавила грудь узлом, холодным и тяжёлым. Сердце ударило в рёбра. Гермиона рванулась за ним, шаги гасли в тенях, пальцы скользнули по холодной стене, дыхание пресеклось, обжигая горло.

    — Гермиона! — голос Рона хлестнул сбоку, резкий, как хлопок двери, отдаваясь в стенах. Он вынырнул из тени арки, руки засунуты в карманы выцветшего свитера с потёртой «R», рыжие волосы торчали, как после сна. Уголок рта дрогнул в улыбке, но глаза щурились, выискивая в ней тревогу. Ладонь легла на её плечо, пальцы задержались, тепло пробилось сквозь ткань, и он наклонился, коснувшись губами её лба — лёгкий след остался на коже. — Куда это ты с утра пораньше?

    Живоглот прижался к её ноге, но взгляд цеплялся за угол, где исчез Драко. Гермиона выдавила улыбку, стараясь поймать его лёгкость, но голос сорвался на вдохе:

    — Он меня вытащил, — кивнула она на кота, рука скользнула по его загривку. — Решил, что я слишком долго сплю.

    — Правильно, — Рон сунул руки глубже в карманы, качнувшись на пятках, подошвы скрипнули по камню. — Пошли в зал? Эльфы там что-то пекут, а я с голоду подыхаю.

    Она замялась, взгляд метнулся к повороту. Рон уже шагнул вперёд, потянув её за рукав с той привычной настойчивостью, что всегда сбивала её с толку.

    — Ладно, — выдохнула она, шаги стали тяжелее, будто невидимая нить тянула назад.

    Большой зал гудел голосами, но тише, чем раньше — звук рвался, заглушённый скрипом треснувших балок. Смех вспыхивал искрами и гас, боясь разбудить эхо войны, дремавшее в подпалинах стен и дрожи камней под ногами. Столы стояли неровно, их бока пестрели выщербинами и следами заклинаний — шрамы, что не затянутся. Запах тёплого хлеба смешивался с паром тыквенного супа, поднимавшегося от мисок тонкими завитками.

    Гермиона и Рон плюхнулись на скамью рядом с Гарри. Тот сидел, водя ложкой по тарелке, будто чертил карту своих мыслей, пар запотевал очки. Он смахнул влагу рукавом, оставив разводы на стекле. Джинни устроилась напротив, подперев подбородок ладонью, рыжие пряди выбились из хвоста, дрожа на сквозняке, гулявшем меж щелей. Невилл ковырял кашу, ложка двигалась медленно, скрипя по миске.

    Рон зачерпнул суп, скривился и отставил миску с глухим стуком, капля плеснула на стол.

    — Опять пересолили, — проворчал он, отряхнув пальцы о свитер. — Скоро сам встану к плите, ей-Мерлин, хоть суп нормальный сварю.

    Гермиона отломила кусок булки, тёплый, с хрустящей коркой, и ткнула его локтем — легко, но с намёком.

    — Ты и плита? Рон, ты даже чайник без Инсендио не зажжёшь.

    Гарри поднял голову, уголок рта приподнялся в тени улыбки, и в глазах мелькнула искра былого озорства.

    — Она права. Ты кухню спалишь раньше, чем до котла доберёшься.

    Джинни фыркнула, ткнув брата пальцем в плечо — ноготь оставил лёгкий след на свитере, голос резанул воздух:

    — Помнишь, как ты картошку в угли превратил? Фред тогда сказал, что твоя еда — «отрава для троллей».

    Имя Фреда упало, как галька в воду. Тишина разошлась кругами, тяжёлая, гулкая — словно стены зала задержали дыхание. Ложка Гарри звякнула о миску, металл зазвенел, рука стиснула её, побелев у костяшек, — будто он цеплялся за неё, чтобы не сорваться в эту пустоту. Пар от супа осел на его очках, стекло запотело, скрывая глаза, но дрожь в руках выдала всё. Джинни уронила руку, ладонь хлопнула по столу, дерево отозвалось слабым скрипом, рыжие пряди упали на лицо, как завеса, пряча взгляд — острый, раненый, который она не хотела показывать. Её дыхание сбилось, короткое, рваное, пальцы дрогнули на столешнице.

    Рон замер, хлеб застрял в горле, комом, который он не мог проглотить, взгляд потемнел, зрачки сузились. Лицо вспыхнуло пятнами, воздух вырвался через нос — резкий, тяжёлый выдох, полный той боли, что он привык глушить шутками. Кулаки сжались, крошки хрустнули под ладонями, ткань свитера натянулась на плечах. Перед глазами встал Фред — как он в шестом классе подсунул ему в суп Карамельку с сюрпризом, и Рон полчаса кашлял огнём, пока Фред ржал, хлопая его по спине: «Ну ты и дракон, братишка!». Невилл кашлянул, звук вырвался хрипло, он уткнулся в кашу, ложка скрипнула громче, царапая миску, будто он пытался спрятаться в этом движении, подальше от тени, что нависла над столом.

    Фред жил в их шутках, в обрывках памяти, что всплывали невзначай — его смех, звонкий, как колокол, его голос, орущий «Гриффиндор впереди!» на матче по квиддичу, его рука, тянущая Джоржда к очередной шалости. И каждый раз это резало, как осколок стекла под кожей, острый, холодный, впивающийся глубже с каждым вдохом. Тишина стала осязаемой, запах тыквенного супа смешался с привкусом пыли и горелого дерева, что сочился из щелей в стенах, — напоминание о том, что Хогвартс тоже хранил шрамы той битвы, где Фред остался навсегда.

    Гермиона медленно коснулась запястья Рона — тепло её ладони легло на кожу, мягко, но настойчиво, пальцы подрагивали от напряжения. Она ощутила его пульс, быстрый, неровный, как барабан под её рукой. Он не отстранился, но плечи застыли, мышцы окаменели. Её горло сжалось — она видела Фреда в воспоминаниях: как он с Джорджем подбросили в воздух фейерверки над столом Слизерина, и весь зал задохнулся от смеха, а она ворчала, пряча улыбку. Фред был их общим, их всех, но для Рона — братом, частью дома, что рухнул. Она знала эту пустоту, что грызёт изнутри, как крыса в старом сундуке — её родители тоже были потеряны, хоть и иначе. Надо что-то сказать. Надо разорвать эту тишину.

    — Надо к Хагриду зайти, — сказала она, откашлявшись. — Вчера он что-то тяжёлое к хижине тащил.

    Гарри моргнул, оторвавшись от тарелки.

    — Или кого-то. Если это взрывающиеся улитки, я пас.

    Джинни хмыкнула, откинув волосы с лица резким движением, прядь зацепилась за пальцы.

    — Или пауков. Готов если что их метлой отгонять, Рон?

    Двери зала скрипнули, старые петли застонали, как живые, и Гермиона обернулась. Драко шагнул внутрь, мантия смята, пальцы сжимали книгу — ту самую, что он стащил вчера. Он рухнул за стол Слизерина, сунув её под столешницу, но корешок ловил свет, золотые нити блеснули в полумраке. Сердце стукнуло резко, тревога пробежала по спине, тонкая, как иней на стекле. Это не просто книга.

    Гермиона сжала булку в руке, крошки впились в ладонь. Сказать? — мысль резанула, острая, как осколок. Она видела его вчера — тень в библиотеке, быстрые руки, спрятавшие том под мантией. Это мог быть пустяк, его очередная выходка, но что-то в его взгляде — напряжённом, ускользающем — цепляло её, как крючок. Стоит ли говорить? Рон закатит глаза, Джинни фыркнёт, Гарри начнёт копать, а она снова окажется той, кто «вечно ищет тайны». Но если это важно… если это связано с Хогвартсом, с тем, что дрожит под ногами… Зубы скрипнули. Надо сказать. Они должны знать.

    — Малфой вчера стащил книгу из библиотеки, — сказала она тихо. Голос предательски задрожал, крошки посыпались с булки на стол, пальцы дрожали.

    Рон проглотил кусок хлеба, прищурившись.

    — Ну и что? Теперь слизеринцам нельзя читать?

    Гарри отложил ложку, бросив взгляд через зал.

    — Что за книга?

    — Не знаю, — ответила она, стряхнув крошки с ладоней. — Но мне кажется, это связано с Хогвартсом.

    Рон закатил глаза, ткнув ложкой в воздух, металл звякнул.

    — Ну да, Малфой с книгой — и сразу тайны. Может, хватит выдумывать, Гермиона?

    Джинни откинулась на скамье, скрестив руки, ногти впились в рукава.

    — Если он опять что-то мутит, я ему эту книгу в глотку засуну.

    Гарри кивнул, потирая висок — старая привычка, выдававшая его чаще, чем он хотел, пальцы оставили след на коже.

    — С чего ты взяла, что это про Хогвартс?

    — Просто… предчувствие, — выдохнула она, дерево скрипнуло под её ладонью.

    Рон фыркнул, голос стал глуше:

    — Предчувствие? Отлично, давай теперь жить по твоим догадкам.

    Его сарказм резанул, не глубоко, но достаточно, чтобы внутри всё скрутилось в комок — знакомо, до боли. Вот оно опять, подумала она, этот его тон, которым он отмахивается от её слов, будто они — пустой звук. Так было всегда: с первого курса, когда она пыталась объяснить про левитацию, а он хмыкал, пряча ухмылку; в палатке, когда её «а вдруг» спасали их от голода, а он всё равно ворчал. Она знала, что он не всерьёз, что за этим — его усталость, его боль, но каждый раз это задевало — как заноза, что не вытащить. Её пальцы ухватились за край стола, холод впился в кожу.

    — Забудьте, — Гермиона поднялась, каблуки стукнули по камню, эхо отдалось в стенах. — Пойду Живоглота покормлю.

    Она шагнула к дверям, заметив, как Драко исчез за порогом, мантия мелькнула тенью. Мысль о книге кольнула снова, остро, как шип, и она ускорила шаг, дверь скрипнула за спиной, выпуская её в холод коридора, где факелы шипели, бросая рваные отблески.

    Рон хлопнул ладонью по столу, дерево отозвалось глухим стоном.

    — Я что-то не то сказал? Она же сама себя накручивает, нет?

    Гарри провёл пальцами по шраму, взгляд цеплялся за дверной проём, где силуэт Гермионы растворился.

    — Не знаю. Но она редко ошибается. Помнишь хоркруксы?

    — Хоркруксы! — Рон ткнул ложкой в миску, будто вымещая раздражение на супе. — Это Малфой с книжкой, Гарри, а не Волдеморт!

    Джинни выдохнула, подняв глаза к потолку, где облака плыли медленно, как её мысли.

    — Нам всем тяжело, Рон. Ты же понимаешь…

    Рон круто повернулся к ней, щёки вспыхнули пятнами, пальцы смяли хлеб в комок.

    — Понимаю? — переспросил он, голос затрясся от гнева. — Я каждый день просыпаюсь и жду, что Фред зайдёт, пошутит, а его нет! А теперь ещё Гермиона со своим Малфоем!

    — Хватит цепляться к каждому слову! — Джинни вскинула руки, голос сорвался на резкой ноте, прядь упала на лицо. — Мы все потеряли Фреда, не только ты.

    Гарри отложил ложку, выпрямившись на скамье, и поднял ладонь, словно останавливая бурю, голос ровный, но твёрдый:

    — Рон, остынь. Если Гермиона что-то нашла, давай хотя бы проверим. Это лучше, чем гадать и срываться друг на друга.

    Рон выдохнул через нос, пальцы разжали хлеб, крошки осыпались на стол. Внутри всё кипело — Гермиона опять копается там, где её не просят, а он должен просто кивать и идти за ней? Он стиснул зубы, взгляд цеплялся за миску, где суп остывал жирными пятнами. Гарри смотрел спокойно, как будто это само собой разумеющееся, что Рон согласится. Да, она вечно со своими «а вдруг», и это бесит — но потом она посмотрит на него этими глазами, и он опять растает, как идиот. Если не проверить, она неделю будет доказывать, что была права, а он не вынесет ещё одной её лекции. Лучше уж убедиться, что это ерунда, и закрыть тему.

    — Ладно, — буркнул он наконец. — Но если это ерунда, я ей это припомню.

    Джинни фыркнула, убирая руки со стола, уголок рта дёрнулся в слабой усмешке.

    — Запиши в свой список обид, Рон. У тебя там уже целая книга.

    Рон метнул на неё взгляд, но промолчал, смахнув крошки с пальцев резким движением.

    — Тогда договорились, — сказал Гарри, голос стал мягче, но всё ещё держал вес. — Найдём Гермиону позже, поговорим.

    Джинни кивнула, откинув прядь волос с лица.

    — Главное, чтобы она не влезла в очередную авантюру без нас. А то знаю я её.

    — Если влезет, я её сам из библиотеки вытащу. — хмыкнул Рон.

    ***

    Гермиона притаилась за углом, ладонь прижалась к холодному камню, оставив влажный отпечаток. Шаги Малфоя отдавались в пустом коридоре — быстрые, с лёгкой неровностью, будто он маскировал спешку привычной небрежностью. Мантия мелькала впереди, подол цеплялся за ботинки, и под ней — та книга. Она видела, как он прижимал её в Большом зале, сунул под ткань с деланным равнодушием, но его рука дрогнула, выдав тревогу. Теперь он шёл слишком уверенно, а её сердце стучало — не от страха, а от предчувствия: он что-то скрывает. Она узнает.

    Живоглот крался рядом, уши прижались к голове, глаза сузились в щёлки — он чуял его, как добычу. Гермиона скользнула следом, держась у стены, затаив дыхание в груди. Факелы мигали, их свет лизал щербатые плиты, выхватывая тени, что тянулись за Малфоем — длинные, зыбкие, цепляющиеся за его шаги. Она двигалась бесшумно, подошвы ботинок едва касались камня, но каждый скрип половицы под ним резал слух — он уходил, унося ответы.

    Малфой свернул в боковой проход, шаги замедлились, подошвы стукнули тише. Она застыла у арки, Живоглот ткнулся в её ногу. Гермиона выглянула: он стоял у старого гобелена, где выцветшие нити сплетались в узоры прошлого, пальцы нервно теребили мантию у ворота, выдавая тревогу. Книга пряталась под тканью, корешок едва проглядывал. Его лицо — бледное, с резкими скулами — озарилось тусклым светом, и в уголках губ мелькнула тень улыбки, острой и чуть усталой.

    Она подалась вперёд, чтобы оказаться ближе, но он вдруг исчез за поворотом — тень мантии мелькнула и пропала. Пульс забился в горле, Гермиона отшатнулась, прильнув к стене, и наткнулась спиной на тепло живого тела. Дыхание сбилось, она крутнулась, ботинки скользнули по камню, и врезалась в Малфоя — грудью в его грудь, локоть задел его руку. Книга выскользнула из-под мантии, шлёпнулась на пол с глухим стуком, пыль взвилась облачком, но Драко рванулся вниз, подхватив её прежде, чем она раскрылась.

    Пол пошатнулся под ногами, слабый треск расколол плиты, будто замок выдохнул с угрозой. Факелы колыхнулись, пламя шипело, бросая рваные тени на стены, и свет угас на миг, оставив едкий запах гари.

    — Ты топаешь, как Хагрид после эля, Грейнджер, — бросил Малфой, голос низкий, с хрипотцой, пропитанной холодной насмешкой. Он выпрямился, держа книгу у груди, словно щит.

    Гермиона отпрянула, стыд обжёг щёки, жар пополз по шее. Пальцы вцепились в палочку в кармане, дерево впилось в кожу, но она не вытащила её — пока.

    Живоглот вскинулся, когти выбили искры из камня, шипение разрезало тишину.

    — Твой кот всё ещё думает, что я враг? — протянул Малфой, скользнув взглядом к Живоглоту, губы скривились в насмешке. — Передай ему, что война кончилась — в отличие от твоих нотаций.

    Она застыла, его слова хлестнули, как порыв ледяного ветра, пробравшего до костей. Как он смеет говорить о войне? — мысль полоснула, яростная, как вспышка искр. Перед глазами встал суд: зал Визенгамота, пропитанный сыростью и страхом, его сгорбленная фигура в цепях, бледная, ссутулившаяся, будто под грузом всех тех лет. Лязг металла гудел в ушах, когда он стоял, опустив взгляд, — не тот надменный Малфой, что хмыкал на неё в Хогвартсе, а тень, изломанная войной. Голос Гарри, твёрдый и спокойный, пробился сквозь гул: «Он не убийца, он не выдал меня», — слова, что жгли её своей правдой, хоть и будили старую злость. Её собственные слова вырвались, тяжёлые, как пепел: «Он был под давлением». Она стояла рядом с Гарри, кулаки сжаты до дрожи, ногти оставили багровые следы на коже, пока Малфой молчал, глядя в пол, — ни вызова, ни насмешки, только пустота в серых глазах.

    Её свидетельство вытащило его из Азкабана, и эта мысль теперь тлела, как угли в груди, горячая и горькая. Она сделала это не ради него — ради правды, ради Гарри, ради того, чтобы цепь ненависти наконец оборвалась. Но война не отпустила ни её, ни его: она видела это в его резких скулах, в том, как он вздрагивал на громкие звуки, в его пальцах, стискивающих книгу, словно она могла укрыть его от прошлого. Гермиона знала эту ношу — её собственные шрамы ныли в тишине, память о родителях, стёртых заклинанием, о ночах в палатке, когда каждый шорох мог стать последним. Она спасла его тогда, но сейчас, глядя в его лицо, где насмешка прятала боль, она спрашивала себя: стоило ли?

    — Не заставляй меня пожалеть о моих показаниях в Визенгамоте, — выпалила она, голос надломился от гнева, но тут же окреп, став острым. — Тебе дали шанс, Малфой, а ты всё ещё играешь в свои игры.

    Драко замер, книга в его руках качнулась, будто её вес придавил его к месту. Пальцы впились в переплёт до хруста кожи, костяшки побелели, выдавая бурю под этой неподвижностью. Его взгляд метнулся к ней — быстрый, как вспышка света в полумраке, и в глубине серых глаз мелькнула тень — не просто боль, а что-то рваное, как старый шрам, вскрытый заново. Слова Гермионы ударили в него: суд, цепи, её голос, который он слышал сквозь гнетущую тишину зала, — милость, которой он не просил, но без которой сгнил бы в Азкабане. Горло перехватило, дыхание на миг прервалось, но он стиснул зубы, пряча это под привычной маской. Он шагнул ближе, стирая между ними пустоту, наклонил голову, голос стал ниже, хриплый, с привкусом металла, что скрывал дрожь:

    — Шанс? — переспросил он, рот дёрнулся в горькой гримасе, но глаза оставались холодными. — Ты думаешь, я просил твою милость, Грейнджер? Это была не твоя жалость, а долг Поттера передо мной. Так что не тешь себя — я не твой должник.

    Гермиона никогда не питала к Драко настоящей вражды, но в тот момент она скрипнула зубами — его слова задели, словно ржавый клинок: не остро, но глубоко, оставляя горький осадок. Он отмахнулся от её решения, от того, как она стояла в Визенгамоте, заставив себя выдавить правду, преодолевая внутренний протест, — и всё для чего? Чтобы он швырнул это ей в лицо, будто её поступок ничего не стоил? Жар их перепалки пульсировал в груди, воспоминания о суде — о том, как она подавила гордость ради справедливости, ради Гарри, ради завершения этой проклятой войны — только подогревали её чувства. Она выпрямилась, подбородок взлетел вверх, а взгляд, острый и непреклонный, впился в него.

    — Твои долги меня не волнуют, — отрезала она, голос стал ровнее, но в нём звенела сталь. — Я не ради тебя это сделала, а ради правды. Но если ты думаешь, что можешь размахивать своим прошлым как щитом, то ошибаешься. Ты взял книгу. Что в ней?

    Он скрестил руки, книга прижалась к телу, корешок мелькнул в полумраке, золотые нити поймали свет. Улыбка дёрнулась, но вернулась — тонкая, как лезвие.

    — Ты всегда такая любопытная или это твоя новая работа — вынюхивать, что я таскаю? Может, тебе медаль за упрямство выдать?

    — Медали оставь себе, — парировала Гермиона. — Мне нужны ответы.

    — Как жаль, Грейнджер, — протянул он лениво. — Я не справочное бюро.

    Раздражение кипело в груди, горячей волной. Она подступила вплотную, почти касаясь его тени, взгляд впился в его лицо, выискивая хоть намёк на слабину.

    — Хватит, Малфой, я устала от твоих детских загадок. Что ты скрываешь?

    — Скрываю? — переспросил он, голос стал тише, с лёгким сарказмом. — Может, я просто не хочу, чтобы ты совала нос в мои дела. — Он похлопал по книге, рука застыла на переплёте. — Это не твоя книга, Грейнджер. Отвали.

    — Ты всегда так делаешь, — бросила она, голос стал резче, пропитанный усталостью.— Язвишь и ускользаешь. Отдай её по-хорошему.

    Он фыркнул, откинув голову, но смех вышел сухим, коротким.

    — Отдать? Ты всё ещё думаешь, что можешь щёлкнуть пальцами, и я побегу выполнять? — он наклонился ближе, голос стал мягче, но резче. — Если так хочешь заглянуть, скажи «пожалуйста». Может, открою страничку — ради старых времён.

    Нетерпение кололо изнутри, острое, как игла. Живоглот ткнулся в её ногу, шерсть уколола кожу, и она опустила взгляд, скрывая вспышку эмоций.

    — Ты не уйдёшь с этим, — сказала она тихо, с твёрдой уверенностью. — Я узнаю, что там, даже если придётся вытрясти её из тебя.

    Малфой посмотрел на неё долгим взглядом — цепким, оценивающим, тень факела скользнула по его лицу. Потом отступил к гобелену, пальцы стянули ткань мантии, шорох резанул тишину.

    — Узнаешь, — кивнул он, голос стал ровнее, но с лёгкой насмешкой. — Ты всегда узнаёшь. Но не сегодня и не от меня.

    Он развернулся и пошёл прочь, шаги отскакивали от стен, книга осталась под мантией. Гермиона осталась стоять, дыхание оцарапало горло, холодный воздух впился в лёгкие. Живоглот фыркнул, когти выбили искру из камня. Она смотрела ему вслед, пока тень его не растворилась за углом, и только тогда открыла кулак — на ладони проступили красные полосы от ногтей. Что-то в этой книге тянуло её, как магнит, и дрожь под ногами — не случайность. Хогвартс знал. И она узнает.