На следующий день я, как обычно, выступила на площади и, получив свою порцию монет и аплодисментов, собралась домой, но, к своему удивлению, увидела, что толпа, галдя и толкаясь, гурьбой повалила на другую сторону площади. Охваченная любопытством, я смешалась с толпой, которая меня едва не задавила.

- Да, Эсмеральда, - усмехнулся идущий рядом со мной молодой горожанин. - Похоже, сегодня у тебя появился конкурент.

- Ради всего святого, скажи мне, что здесь происходит?! - почти взмолилась я.

- Как, ты не знаешь?! - удивился он. - Сегодня кого-то у позорного столба выпорют. Будет интересно!

Я терпеть не могла смотреть на пытки, но любопытство взяло верх, и, движимая им, вместе со всеми я пришла к месту экзекуции.

Но осуждённого долго не привозили, и толпа начала волноваться.

Наконец, прибыл и осужденный, привязанный к задку тележки. Когда его ввели на верх столба и привязали там веревками и ремнями к колесу, вся площадь дрогнула от смешанного гула криков, хохота и говора толпы, узнавшей в осужденном Квазимодо.

Я почувствовала, что у меня подкашиваются ноги. Я отчётливо вспомнила, как вчера вечером этот несчастный юноша попытался похитить меня. Но его скорое наказание почему-то совсем меня не радовало.

Квазимодо сидел бесстрастный и неподвижный. Сопротивления он оказать не мог, потому что был намертво связан толстыми веревками, которые крепко впивались ему в тело. Ещё вчера этот юноша был королем шутов, толпа его приветствовала, а сегодня - улюлюкает и поносит.

Несчастный горбун принял свою участь с невероятным мужеством. На его безобразном лице не отражалось ни мольбы, ни страха.

С видом полнейшего равнодушия он позволил себя привезти на площадь, втащить волоком на вершину столба, связывать, развязывать и снова связывать, сколько было угодно его мучителям.

Его поставили на колени на вершине столба, — он не сопротивлялся. С него сняли верхнюю одежду и спустили до пояса рубашку, — он и тут не выказал ни малейшего сопротивления. Его стали опутывать целой кучей ремней и пряжек, но горбун даже не охнул. Только по временам он шумно фыркал, как теленок, когда тот колотится головой о края тележки мясника.

В толпе пронесся оглушительный хохот, когда обнажили горбатую спину, верблюжью грудь и угловатые, обросшие волосами плечи Квазимодо.

Тут к нему подошёл палач с жуткой плетью в руке. И на эшафот легонько взобрался красивый белокурый юноша с вьющимися волосами, которому я дала бы не более 25 лет, и торжественно объявил:

— Месье и мадам, пожалуйте сюда! Здесь сейчас начинается интересное представление! Будут самым добросовестным образом хлестать достопочтенного мэтра Квазимодо, звонаря моего брата, господина Клода Фролло, архидьякона Жозасского. Уважаемый звонарь устроен в чисто восточном вкусе, — в этом вы можете убедиться по его куполообразной спине и ногам в виде витых колонн.

Слова молодого человека были встречены новым взрывом хохота, в особенности со стороны молодежи и детей.

Упоминание уже знакомого имени почему-то заставило моё сердце на мгновение замереть. "У Клода есть брат!"- отметила про себя я и против своей воли принялась рассматривать юношу, пытаясь отыскать в его лице знакомые черты. Я заметила, что, несмотря на очень большую разницу в возрасте, братья Фролло довольно схожи между собой, только Клод более смуглый, глаза у него темнее, и походил он скоре на итальянца, чем на француза. В следующее мгновение я скользнула взглядом по толпе, пытаясь найти самого Клода, но его там не было. Однако ход собственных размышлений мне совершенно не понравился. "Что же ты в голову мою залез, святоша проклятый!" - выругалась про себя я и устыдилась своей мысли, которую пыталась прогнать, как назойливую муху.

Вдруг, в ту самую минуту, палач поднял руку с плетью, тонкие ремни с резким свистом прорезали воздух, словно пучок змей, и со всего размаха опустились на плечи несчастного.

Квазимодо подскочил, точно внезапно разбуженный от сна, и стал корчиться и извиваться под ремнями. Все лицо его судорожно передернулось от боли, но он не издал ни одного звука. Он только дернул головой сначала назад, потом вправо и влево, наконец замотал ею, как бык, ужаленный в бок слепнем.

За первым ударом последовал второй, затем — третий, четвертый, пятый. Ужасные удары сыпались градом. Вскоре брызнула кровь и побежала струйками по темной спине горбуна, свистевшая же в воздухе плеть, перед тем, как упасть, разбрызгивала капли крови над толпой.

Что же касается Квазимодо, то страдания, кажется, оглушили его. Вначале он пробовал незаметно разорвать свои узы. Глаза его при этом пылали диким огнем, мускулы напрягались, все тело корчилось. Ремни было растянулись под его отчаянным, нечеловеческим, усилием, но, все же выдержали этот могучий напор. Они только слегка трещали, но не лопались.

Квазимодо, очевидно, понял бесполезность своей попытки и более не повторял ее. Вместо тупого равнодушия на его лицо теперь легло выражение глубокого и горького разочарования. Он устало закрыл глаза, опустил голову на грудь и замер.

После этого бедняга больше не шевелился и, казалось, отдал Богу душу. Сердце моё разрывалось от жалости. Палач мгновенно остановился, страдалец медленно открыл глаза, и я облегчённо выдохнула.

Истязание кончилось.

Двое слуг палача обмыли окровавленную спину наказанного, натерли ее какой-то мазью, тотчас же остановившей кровь, и накинули ему на плечи что-то вроде желтой рясы.

Однако, едва живой, мученик еще не отделался этим. Ему предстояло пробыть на позорном столбе еще целый час.

Песочные часы перевернули и оставили горбуна привязанным к колесу, чтобы удовлетворить "правосудие" до конца.

А толпа, как бесноватая, начала глумиться над ним. В несчастного полетели камни, куски грязи, не говоря уже о бранных, полных жестокости, словах. Особенно неистовствовали женщины, но и мужчины в долгу не оставались. Всюду раздавались полные ненависти голоса:

-У, харя антихристова!

— Чертов всадник на помеле!

— Ишь ведь, какую рожу корчит!

— Если он строит такую рожу у позорного столба, то какую же он скорчил бы на виселице?

— Когда же твой большой колокол вдавит тебя в землю? — доносилось с одной стороны.

— И этот-то черт звонит к вечерне? — неслось с другой. — Ах ты, кривоглазый урод!.. Горбатое чудовище!

— При одном взгляде на это чучело можно схлопотать выкидыш без помощи лекарей и аптекарей!

- Верёвка - висельнику, костёр - уроду! -весело воскликнули двое молодых людей, одним из которых был брат Клода.

Квазимодо, до этого кротко и с достоинством терпевший издевательства, подобно древнехристианским мученикам, вдруг совершенно потерял терпение. Его глаза налились гневом и яростью. Пытаясь порвать путы, Квазимодо рычал, как дикий зверь, но ничего не мог поделать, а издевательства над беспомощным продожились с удвоенной силой.

Уставшая смотреть на это безобразие, я уже хотела покинуть место экзекуции, как вдруг несчастный юноша истошно закричал:

- Пить!

Однако толпа не только не унялась, но и усилила свои глумления, между тем, выполнять просьбу страдальца так никто и не подумал.

В ответ на это снова раздался грубый, злорадный хохот.

— Вот, на, пососи! — крикнул мужчина, бросив в лицо несчастного грязную тряпку, намоченную в луже.

Какая-то женщина бросила горбуну в голову камень.

— А вот тебе за то, что ты нас будишь по ночам своим адским трезвоном! — крикнула она.

— Ну что, дружок, — спросил один калека, стараясь ткнуть несчастного своим костылем. — Будешь ты теперь насылать на нас порчу с вершины соборных башен?

- Пить! - снова взревел юноша, задыхаясь.

Не выдержав, я бесцеремонно растолкала толпу негодников, с лёгкостью бабочки взлетела по ступенькам эшафота и бросилась к бедному юноше, который, увидев меня, испуганно вздрогнул, подумав, что я тоже хочу его ударить, но вместо этого, печально улыбнувшись ему, я поднесла к его губам фляжку с водой, которую страдалец начал жадно пить. Когда же он утолил жажду, почти осушив бутылку, остатками воды я умыла ему лицо. Удивлённый и восхищенный этим поступком, Квазимодо подарил мне полный благодарности взгляд, а его не большие, но удивительно глубокие зелёные глаза наполнились таким внутренним светом, что даже внешняя некрасивость юноши казалось, растворилась в нем. В тот момент он был воистину прекрасен!

В порыве глубокой признательности Квазимодо нежно поцеловал мне руку, а из его глаз полились крупные слезы. Ласково взглянув на него снова, я вместе с Джали (о существовании которой благополучно забыла) проворно сошла с эшафота.

Толпа (которая несколько минут назад была рада забросать беднягу камнями), растроганная этой сценой, восторженно зааплодировала и разразилась радостными криками.

"Этот невинный юноша не мог сделать мне плохое! Это тот демон во всем виноват!" - твёрдо решила я.

— О, будь ты проклята, цыганка, проклята, проклята! - раздался злобный голос затворницы Гудулы, но даже она не смогла сегодня испортить мне настроение. Ведь только что я получила самый драгоценный подарок в своей жизни, который мне ещё никто никогда не дарил и который несравненно дороже бриллиантов. Это - слеза за глоток воды!