В этом году Рождественская суета гнетёт еще сильнее. Джейсон с энтузиазмом украшает дом, говорит, мол, позовём Амалию на ужин, и Салим видит в отражающих блики гирлянд глазах почти восторг. Он улыбается и всё ещё делает вид, что всё хорошо.

Он боится Джейсона потерять.

— Джейсон, нет.

Салим качает головой. Он, конечно, не в том положении, чтобы выбирать: Колчек, без футболки, разгоряченный, сидит на его бёдрах. В руках опасно поблескивает лезвие армейского ножа.

Всё это время Колчек почти не шевелится, только дышит часто-часто, но, стоит Салиму коснуться его бёдер — вздрагивает, и с его губ срывается самый восхитительный в мире звук. Вот оно.

— Здесь? — мурлычет Салим, поглаживая снова. И всё тот же самый восхитительный в мире звук говорит сам за себя.

Горелым не пахнет, мебель на месте, никаких следов разрушения не наблюдается. Не то чтобы Салим сомневался в способностях Джейсона как отца, но, скажем так, слегка переживал. 

Все-таки не каждый день оставляешь двух балбесов дома одних на целые сутки.

Еще утром Салим был уверен, что война позади. А сейчас мальчишка в дурацкой кепке умирает у него на руках.

Сегодня ночью Салим просыпается из-за удушающего, почти болезненного чувства вины. Он не помнит, откуда оно взялось и почему не отступает, даже когда он смотрит на Джейсона, спящего рядом. Возможно, все дело в том, как много людей они оставили позади. В том, как много ребят не вернулось из пещер. Возможно. 

Он засыпает раньше, чем успевает разобраться.

Сильнее всего Джейсон любит Салима в Сочельник, в их гостиной, пока они медленно танцуют в свете гирлянд. И не существует ничего, кроме них двоих и их огромной любви, поделенной пополам.

Он не может сдержать улыбку, когда слышит из их комнаты сначала звонкий детский смех, а сразу следом — недовольное ворчание Джейсона, чей сон так вероломно потревожили.

Каждое утро эта возня служит Салиму знаком, что пора начинать готовить завтрак.

У кого-то в вытяжке в ванной заводится плесень. У кого-то — мокрицы. У Салима в вытяжке в ванной завелся американский морпех, и он абсолютно не знает, что с этим делать.

Пока он в очках, листва сливается в смазанное зелено-золотое пятно перевалившего за экватор лета, и Джейсон думает: он обязательно заговорит с Салимом в следующий раз.

Он, черт возьми, любит Салима сильнее, чем смех скейтеров вдали, сильнее одуванчиков и солнечных зайчиков на лице.

Но, конечно, не так сильно как Джоуи.