Каната годами чувствовал себя словно под дулом пистолета, одной ногой на мине и в шаге от пропасти. Он томился в собственной обиде, пытаясь возненавидеть всей душой человека, который был его всем. Он отвергал даже мысль о том, чтобы простить другого, хотя понимал, что в случившемся есть и его вина. Говоря по правде он до сих пор не знает, кого из них он на самом деле не хотел помиловать.

Чего только ни сделаешь, чтобы помочь любимому человеку в беде. Рицу и сам не представлял, что может и сном пожертвовать, и по фестивалю побегать, и с незнакомыми людьми договориться.

Он не задумываясь садится на чужие бедра, сразу же хватая со стола торт и запихивая кусок в чужой рот. Он не ждёт протестов, даже если с его одежды всё ещё капает вода и от контакта с ним Мадара промокнет, даже если старший подавится десертом и начнёт задыхаться, он не скажет Канате ни слова. Поэтому он не останавливается, голыми руками отрывая новые порции и пихая их в послушно открытый рот.

Чувствовалось, правда, несколько странно. Так просто сидеть за кухонный столом с человеком, которого любишь. Говорить какие-то малозначащие слова, расспрашивать о том, как прошел день — совсем как в «нормальной» семейной жизни. Сам того не подозревая, Чиаки создал для Канаты ту самую комфортную атмосферу, которой, возможно, тому не хватало, когда тот оставался у себя дома.