— Ты отправил ее одну?! Ты в уме?

Дэвид еще не видел Чака в такой ярости. Во всяком случае, не на Дэвида. И не на таком близком расстоянии.

— Но там ведь недалеко, — оправдывался мальчик, — она согласилась!

— Дэвид, Эбби всего семь! Мало ли на что она могла согласиться! Ты ведь обещал, что будешь провожать ее до дверей!

Чак схватил телефон и набрал номер Дины. Прижав к уху, он продолжил, понизив голос:

— Если что-то случилось, будешь объясняться сам!

Дэвид съежился на стуле, обхватив руками коленки.

— Эбби уже дома? — не здороваясь, спросил Чак.

Дэвид не слышал ответа, но по стремительно мрачнеющему лицу брата понял, что случилась беда.

“Закон подлости.”

Отец недавно рассказывал, что это такое.

“Закон подлости…”

Эта мысль бесконечно крутилась в голове мальчика, когда Чак схватил его и, запихнув в машину, втопил педаль газа.

— Я не знаю, что случилось, — Дина взволнованно прошлась по террасе и села на край плетеного кресла, — Она вернулась сама не своя, сбросила сандалии и укрылась с головой одеялом! Кто-то напугал ее, обидел…

Чак толкнул Дэвида в бок. Тот прочистил горло и тихо сказал:

— Простите, мисс Эванс, я поступил плохо… недостойно мужчины, — закончил он, и опустил взгляд.

Чак фыркнул и опасливо покосился на Дину. Та удивленно вскинула глаза и прыснула, но тут же овладела собой и серьезно ответила:

— Я ценю и принимаю твои извинения, Дэвид. Эбби все-таки дома, цела и теперь спит. Может, позже расскажет, что случилось. Только пообещай мне, что такого больше...

Чак перебил ее:

— Дина, я клянусь, что теперь сам буду отвозить Эбби домой. Я должен был подумать об этом раньше…

Дина покачала головой, любуясь темнокожими мальчиками. Их горячие речи вызывали в ней умиление и желание защитить этот девственный огонь, который по мере взросления так легко превращается в пепел.

— Скажи, откуда эти пышные слова, Дэйви? — подмигнула Дина.

— Мы с мамой читаем поэмы о рыцарях… Ланселот. И Роланд... — Дэвид смутился и покраснел.

Чак закатил глаза.

— Я рада, что у нас есть такие друзья, — Дина присела между ними и сгребла мальчишек в охапку, прижимая к себе. — Ну, а теперь хотите лимонаду?

***

Маргарита вернулась домой поздно вечером и обнаружила дверь в комнату сына распахнутой настежь. Джереми без одежды спал глубоким сном на неразобранной кровати. Марго вздохнула, набросила угол одеяла на его голую спину, послушала ровное дыхание и ушла к себе, тихо прикрыв дверь.

Таккер лежал на цветном надувном матрасе, глядя на звезды. Они казались нереально яркими, их острый свет резал глаза. Ладонь, опущенная в стылую воду бассейна, ловила скользкие листья, похожие на плавники дохлых рыб. По телу пробежала дрожь, Таккер брезгливо стряхнул с руки холодные капли и повернул голову. На этот раз отключились все, и гораздо раньше обычного, на разбросанных шезлонгах лежали силуэты, издалека казавшиеся причудливыми тенями в свете огней дома.

Таккер лениво подумал, что мешать траву с алкоголем было не лучшей идеей. Ноэль лежала рядом, белки глаз жутковато блестели из-под длинных ресниц. Таккер попытался сесть, и чуть не свалился в воду. Голова кружилась так, что он счел за лучшее вернуться в исходное положение. Достать телефон было нелегко, экран переливался сотней слепящих сполохов, Гарсиа поморщился и ткнул в кнопку.

— Лукреция, будь добра, — простонал он по-испански, — принеси нам одеяла, иначе к утру тебе придется убирать десяток обледенелых трупов.

Пожилая работница опустошила кладовку и укрыла хозяйских гостей теплыми пледами, заботливо вынув из ослабевших рук бутылки и тлеющие сигареты. Спящие, они казались совсем другими, лица расслабились и наполнились светом, как у малышей в Рождественскую ночь.

Лукреция багром подтянула матрас с Таккером и Ноэль к берегу и набросила на них тяжелое теплое покрывало, снятое с хозяйской кровати. Постояла, глядя на расплывающиеся отражения огней в воде, поеживаясь, запахнула кофту и ушла в дом. Огни погасли, остались лишь звезды, перемигивающиеся в далеком ночном небе.

***

Луч, пробившийся из-за плотных черных штор разрубил надвое комнату придорожного мотеля. Луис открыл глаза и сел. Электронные часы со следами скотча на разбитом экране показывали одиннадцать утра. Он потер небритую щеку — солнечная полоса оставила на лице жгучий след. Впускать дневной свет не хотелось, Луис знал, что именно увидит. Небрежно покрашенные стены дешевого номера, паутину в углах, разбросанную одежду, очередную пару стройных женских ног, выглядывающую из-под одеяла, и ленту бесконечной дороги за окном. Так же, как и вчера, и позавчера, и неделю назад. Менялся цвет гостиничных стен да убывал баланс на счету, а в остальном картина наводила на мысль, что Луис прожил уже семнадцать персональных “дней сурка”*, и изменений не предвидится.

Он любил путешествовать, выполняя очередное задание, плыть в гуще людского потока. Глядя на проходящих мимо, сливаясь с фоном, Луис острее ощущал несхожесть с серой массой, катящейся по мелким житейским делам. К тому же находясь в незнакомом месте под вымышленным именем, можно было не опасаться дурной молвы. Где живут, там не гадят, а Фернандес с шестнадцати лет не жил нигде. Впрочем, слишком темных хвостов он за собой не оставлял, пара сломанных носов и несколько женских лифчиков в мусорном ведре не в счет.

Луис бесшумно оделся и выскользнул из номера. Ему не хотелось ни умываться, ни есть, только уехать, уехать как можно дальше. Вид мелькающих за окном городов создавал иллюзию, что Луису вот-вот удастся оторваться от преследования, и эта надежда, хрупкая, как мыльный пузырь, мешала ему сойти с ума. Он прекрасно понимал, единственное, что гонит его вперед — это тщетное желание сбежать от самого себя.

Фернандес впервые за десять лет был свободен, и эта свобода убивала его. Работа, требующая предельной собранности, не оставляла времени на воспоминания, а бесконечная смена масок заставляла забыть о собственных демонах. Теперь же прошлое накатывало волна за волной. Луис стиснул руль, дорожные штрихи слились в сплошную полосу. Со дня возвращения он никак не мог прийти в себя, и теперь понял, почему. Вся жизнь Луиса оказалась сплошной фикцией, маска, надетая для защиты, стала его лицом. Образ Мануэля Айяла растворил ее, как кислота. Там, на горячей земле Эквадора, Луис ненадолго стал самим собой. Теперь же необходимость вновь соответствовать привычному образу Луи, лощеного агента ФБР, причиняла почти физическую боль. Но личность, которую он открыл в себе, ужасала своей откровенной порочностью. Фернандес чувствовал себя айсбергом, в который врезался ледокол, и с каждым днем распад становился глубже, осколки разбитых личин всплывали из глубины, раня его и мешая спать по ночам.

“Николсон был прав, что отослал меня. Я бы себе сейчас и полы мести не доверил.”

— Проклятье... Соберись, соберись, cabrón*!

Холмы кончились, блеснула слепящая голубая полоса. Луис съехал на обочину и вышел из машины. В лицо пахнул горьковатый океанский ветер, полный соленой пыли и песка.

Мать мечтала увидеть море, а отец каждый год обещал отвезти ее туда. Это превратилось в своеобразную игру, ведь все знали, что на выполнение мечты нет и не будет средств. Маленький городок у мексиканской границы покрывала красная пыль. Во дворе дома росла опунция, розоватые кислые плоды не раз заменяли маленькому Луисито ужин. Он был четвертым сыном из семерых отпрысков семьи Фернандес. Старших сыновей уважают, младших балуют, а средние вечно путаются под ногами, мешая и тем, и другим. Луиса отправляли относить старшим обеды, отводить младших в школу, он был на подхвате, но оставался тенью, для которой у родителей часто не находилось доброго слова. Мать отговаривалась усталостью, отец — тем, что Луис уже достаточно взрослый, чтобы оставить телячьи нежности. Старшие братья вечно дразнились, называя его Луизой за девчачью внешность, а младшие подхватывали за ними, делая жизнь мальчика еще горше. Отец рвал и метал, очередной раз найдя сына в слезах, и потрясая кулаком, утверждал, что Луис ничего не добьется в жизни, раз распускает сопли по такому ничтожному поводу.

Однако Луис унаследовал упрямый характер своей бабки, двадцать лет назад сумевшей перевезти семью в Америку, ее портрет красовался на самом почетном месте в доме, перед ним стояли искусственные цветы и горели пахучие восковые свечи. К восьми годам мальчик перестал реагировать на насмешки, лишь упрямо сжимал зубы, проходя мимо уличной шпаны, выкрикивающей обидные прозвища. С наиболее яростными зубоскалами происходили досадные случайности: у одного велосипеда рама оказалось погнутой так, что его пришлось отправить на свалку, другой нашел с утра кучку угля вместо своих новых кроссовок, которыми хвастался накануне, а третьему на голову свалился кусок черепицы. У Луиса всегда находилось железное алиби, но никому не хотелось стать следующей жертвой, и мальчика оставили в покое.

Когда Луису исполнилось двенадцать, у семьи Фернандес появился новый сосед. Им оказался дирижер городского детского хора Гарри Шелдон. Возвращаясь домой позже обещанного часа, Луис пользовался дырой в заборе, в которую лазал из соседского двора. С той стороны дома было окно спальни, створку подпирал камешек, чтобы открыть снаружи и юркнуть в кровать, не возбуждая подозрений матери. Однажды вечером Луис наткнулся на незнакомого белого мужчину, преградившего ему выход. Мальчик ждал ругани или побоев за проникновение на частную территорию, но Гарри только спросил, как его зовут.

В другой раз Шелдон пригласил мальчика посидеть на крыльце и выпить кофе с булочками. Увидев, как жадно Луис набросился на еду, мужчина вынес ему поднос с почти целой пиццей. Это была неслыханная щедрость, мальчик поспешно заталкивал еду в рот, настороженно косясь на соседа, каждый миг ожидая подвоха.

Постепенно Луис перестал бояться и даже здоровался с Гарри, встречая того в городе. Дирижер не раз предлагал мальчику вступить в хор, расхваливая его красоту и звонкий голос, но мир чистеньких детей в галстуках был слишком далек от того мира, что знал Фернандес.

Уплетая очередную пиццу, он слушал рассказы Гарри о выступлениях и поездках за рубеж, но воспринимал это скорее, как волшебную сказку. Иногда Шелдон негромко пел для него, повторяя переливчатые кусочки классических композиций на латыни. Луис искренне не понимал, что привело такого человека на грязную окраину, заросшую кактусами.

Однажды Луис неудачно спрыгнул с забора, ограждающего городскую свалку старых автомобилей, где любили копошиться мальчишки, и порвал себе рубашку. С деньгами у семьи в это время стало совсем туго, и мальчик заранее ощущал боль оплеухи на своем лице, потому не торопился домой. Гарри увидел Фернандеса, натягивающего на плечо разорванный рукав, и пригласил к себе. Шелдон пообещал зашить прореху так, что никто ничего не заметит. Луис впервые вошел в дом и с любопытством огляделся. Гостиная была наполнена книгами, у стены стояло электронное пианино. Мальчик робко прикоснулся к белым клавишам, они не издали ни звука. Закатные лучи придавали вещам багрово-оранжевый цвет, будто за окнами дома бушевал пожар. Из коридора послышались шаги, Луис поспешно стащил рубашку и протянул вошедшему Гарри. Мужчина взглянул на Луиса и на миг задохнулся, коробка выпала у него из рук, цветные нитки раскатились по полу. Мальчик наклонился, чтобы подобрать их, и внезапно почувствовал руки Шелдона на своей спине. Ужасающая тяжесть вдавила его в пол, большая ладонь легла на лицо, зажимая рот…

Луис до скрипа сжал в кулаке песок и мотнул головой, пытаясь прервать обжигающий поток воспоминаний. Солнце опускалось, дрожащие очертания растекались по линии горизонта, как багровый воск. Если блокировать эмоцию, она наберет силу и однажды взорвется сокрушительным протуберанцем в самый неподходящий момент. Хотя какой момент можно было бы назвать подходящим для подобного? Океан простирался перед ним, отполированный штилем. Гигантское зеркало мира, в котором можно случайно увидеть самого себя и утонуть в бесконечной череде сожалений. Фернандес не смог заставить себя подойти к воде и, вернувшись в машину, выехал на шоссе.

***

С первого школьного дня в Черритаунской школе Барри Фишер безуспешно пытался занять место, которым владел в родной школе Иллинойса — место вожака. Барри недоумевал, как получилось, что атаманом самой крутой компании в округе стал беловолосый птенец, не владеющий ни богатством, как Таккер Гарсиа, ни впечатляющей мускулатурой, как у самого Фишера. Попытки Барри задеть Сайхема оканчивались неудачей, Фишер не обладал острым языком и неизменно оставался в дураках. Барри понял, что если не предпринять срочных мер, то он рискует в скором времени занять место шута, а не короля.

Воздух в раздевалке был мутным от пара, несмотря на открытые окна под потолком. За отведенные полтора часа тренер выбил из них семь потов, и теперь парни лениво стягивали мокрые майки, перебрасываясь короткими фразами. Горячий пар душевой вытеснил из помещения остатки свежего воздуха. Сайхем натянул штаны, торопясь выбраться из душной мглы, и направился к шкафчику, перешагивая через чужие сумки. Линия согласно склонившихся спин на скамье напоминала трепещущий косяк рыбы.

Металлическую дверцу заблокировала широкая спина Барри Фишера, который старательно делал вид, что не замечает приближающегося Сайхема. Джереми сразу понял, что это значит: Барри наконец-то бросал ему вызов. Забавно.

Первая драка, в которой Джерри вышел победителем, тоже случилась именно здесь. Худенький беловолосый цыпленок тогда заставил убегать здоровенного одноклассника. Девятилетний Джерри понял, что отчаянная свирепость, заставлявшая до последнего цепляться за уже одержавшего победу противника, пугает намного больше ударов. Результат ментального поединка не менее важен, чем результат физического. Со временем тщедушный Сайхем догнал и перегнал большинство сверстников, драка перестала быть для него казнью и стала игрой. С тех пор Джерри ни разу не проигрывал боя. Не проиграет и теперь.

— Подвинься, будь так добр, — Сайхем подошел к Барри, глядя на него снизу вверх.

— А то что? — поднял бровь Фишер, и скрестил на груди мощные руки.

— А ничего. Я просто возьму свои вещи и уйду домой.

Обезоруживающая улыбка Джереми поставила здоровяка в тупик. Белоголовый должен был разозлиться или испугаться, но почему-то не сделал ни того, ни другого. Фишер чувствовал, что его снова хотят выставить идиотом, но не понимал, в чем состоит подвох. В раздевалке настала тишина, все глаза были устремлены на них. Таккер Гарсиа закрыл входную дверь и встал там, готовый подать знак тревоги при приближении постороннего.

— Тебе придется подвинуть меня, — оскалился Барри и ткнул Сайхема в плечо. Тот проследил за его рукой и, приблизившись вплотную, прошептал:

— Ты действительно хочешь поссориться со мной, пышечка?

Краска бросилась в лицо Фишеру. В детстве Барри дразнили пышкой, о чем он изо всех сил старался забыть. Сайхем не знал этого. Не мог, не должен был знать! Барри схватил его, прижал к дверям шкафа и в ярости хлестнул его по лицу. Джереми сдул рассыпавшиеся волосы и улыбнулся, томно закусив губу и глядя из-под ресниц.

— Неубедительно, Фишер.

Барри зарычал, сжал кулак и врезал Джереми так, что тот свалился на пол. Здоровяк торжествующе оглянулся на парней, но внезапно наткнулся на взгляд Терренса, в котором читалась откровенная жалость. Джереми ощупал челюсть, сплюнул на пол и внезапно взвился на ноги одним упругим движением.

— Все это видели? Теперь у меня есть право на самозащиту!

Его глаза мгновенно изменили выражение, вдруг став очень холодными, Барри невольно отшатнулся. Сайхем двигался быстро. Прицельным пинком в пах он заставил Фишера сложиться пополам и, схватив за шиворот, с размаху ударил коленом в лицо. Барри попытался повалить противника на пол, где он смог бы задавить его весом, но Джереми не дал ему такого шанса, выскользнув из захвата и заломив Фишеру пальцы левой руки. Барри выругался, застыв в полусогнутом положении, не в силах пошевелиться. Сайхем жарко дышал ему в ухо.

— Можно считать, что мы закончили, Фишер? — он сильнее вывернул запястье Барри, заставив того застонать.

Фишер стиснул зубы и рванулся, пытаясь освободиться. Мгновенным движением Сайхем подсек его и, перехватив за ткань футболки, швырнул вперед. Парень с грохотом врезался головой в угол скамьи, на плитку брызнули темные капли. Джереми прыгнул на спину противника, и схватив за волосы, выгнул его шею назад.

— Скажи мне, Фишер... Скажи, что мы закончили.

Джереми тяжело дышал, тело противника под ним подрагивало от напряжения, как горло оленя перед тем, как его касается нож. На миг Сайхем даже почувствовал отчетливый запах мускуса, выдохнул сквозь зубы и уперся коленом Барри в лопатки. У Фишера затрещали позвонки, глаза закатились. Внезапно какая-то сила отшвырнула Джереми прочь, заставив врезаться плечом в ряд шкафов. Дверцы натужно заскрипели, сверху посыпалась пыль.

Над отключившимся Фишером стоял Чак Феррет.

— Какого черта? — прорычал Джереми, поднимаясь.

— Ты чуть не убил его, недоумок, — Чак брезгливо раздул ноздри, глядя на Сайхема, и снова склонился над неподвижно лежащим Барри, — Что застыли, придурки, вызывайте скорую! — резкий окрик Чака заставил зрителей прийти в себя, парни зашевелились, кто-то достал телефон.

Это стало последней каплей. Мало того, что Феррет вмешался не в свое дело и посмел командовать его людьми, так они еще и слушались его! Джереми ощущал, как внутри поднимается неудержимая волна ярости, и вместе с ней росло и ширилось еще что-то, чему он пока не мог подобрать названия, но чувствовал его сокрушительную силу, ищущую немедленного выхода. Он выбросил руку вперед и Чак вдруг отлетел, тело врезалось в дальнюю стену и осело на пол безжизненной куклой. Время замедлило ход. Сердце грохотало у Джереми в ушах.

“Как такое возможно?! Это… это сделал я?”

Ужас расползся по позвоночнику тошнотворной изморозью. Парни смотрели на Джерри расширенными глазами, кто-то тихо зашептал молитву. Сайхем картинно отряхнул руки и вышел из раздевалки. Он не помнил, как миновал спортзал и вышел на улицу. Зайдя за угол строения, Джереми упал на колени, и его вырвало желчью. Руки дрожали так, что он не сразу смог вытереть рот, внутри словно сжимались и разжимались горячие змеиные кольца, нечто настолько чуждое, что сама мысль об этом вызвала новый мучительный приступ тошноты. Из носа хлынула кровь. По бетону растекались зеленовато-красные струйки. Джереми внезапно понял, что мог бы остановить собственное сердце, если бы захотел. Он ощущал свое тело как никогда ярко, но оно словно больше не принадлежало ему. Сайхем зажмурился и до боли сжал кулаки, заставляя себя дышать. За спиной послышались шаги.

— Эй, ну ты чего, Джер? Что с тобой?

Рука Таккера, легшая на голое плечо, обожгла Сайхема, как огнем, он зашипел и отпрянул в сторону. Гарсиа, нахмурив брови, смотрел на кровавую лужу.

— Все-таки эта скотина успела приложить тебя… Думаю, Фишера вышвырнут из школы, все видели, что он начал первым! Я поговорю с нашим адвокатом.

Джереми молча мотнул головой, глядя в сторону. Гарсиа вздохнул и пожал плечами:

— Принесу тебе воды.

Сайхем облизнул губы и просипел:

— Подожди… Что… что с Ферретом?

— Пришел в себя, — не оборачиваясь, тихо проговорил Таккер, — думает, что поскользнулся и треснулся головой. Не помнит ничего, только как мы вошли в раздевалку. Я сказал, чтобы никто не говорил ни слова, они и сами рады помалкивать… Как ты это сделал, Джер?

В глазах Таккера темнел страх. Джереми молча отвел взгляд.

К спортзалу подъехала машина скорой помощи. Барри Фишера, все еще без сознания, втащили на носилках внутрь, Джереми мельком увидел лицо в кислородной маске. Он поспешно отступил, чтобы не смотреть на Чака, которого осторожно поддерживал парамедик.

Мать забрала Сайхема из школьного травмпункта, где он сидел, приложив к переносице лед. Против обыкновения, всю дорогу до дому она молчала. Не задала ни единого вопроса, не умоляла пожалеть ее, не ломала руки, как делала всегда. Просто молчала, будто находилась в машине одна. Даггер тоже вел себя странно, увидев хозяина, вместо выражения обычной бурной радости он поджал хвост и забился в угол. От этого последнего предательства на глаза Джереми навернулись слезы.

***

— Господи, я с пятнадцати лет не видела его плачущим! Нет, я не знаю, что там произошло… Таккер говорил с копами, я слышала, этот бугай Фишер первым напал на него, но… Кто знает, где правда, а где ложь?

Марго приложила нагревшийся телефон к другому уху и прижала плечом. Жирные полоски куриной кожи нехотя разъезжались под тупым ножом.

— Я не знаю, Полли… вроде бы спит, я дала ему снотворное. Надо свозить его к врачу. У Джерри раньше были небольшие проблемы, знаешь, у подростков такое бывает… нет, ничего серьезного… Хочу убедиться, что все в порядке. Знаешь, эти осенние обострения… у меня гастрит разыгрался — хоть плачь!

Марго бросила мясо в кастрюлю и закрыла крышку.

— Я на минутку зайду к вам после церкви. Скажи Кристине, чтоб отложила мне кусок лимонного кекса. Какая уж тут диета с такими волнениями...