С детского садика творчество Митю тянуло безмерно:

В руки возьмет карандаш - и ничто его не остановит.

Разве что нянечка-варвар шлепнет по мягкому месту,

Ты, мол, в альбоме рисуй, на обоях черкаться не надо.

Где ей понять, что на лист «а-четыре» талант не влезает!

Годы идут, но и в школе художник изведал гоненья.

Иксам и игрекам тесно в клетках тетрадных толпиться,

Символы ручка на парте сама выводить продолжает:

Формул таких с «икс» и «игрек» наука не знала доселе -

И узнавать не стремилась училка тайны искусства,

Гения после уроков столы отмывать заставляя.

Годы студенчества – время свободы, любви и искусства,

Ну и учебы. Учил Митя не сопромат-матанализ:

В душу вещей он вникал, познавал он вселенной строенье.

Разум, увы, ограничен, но гений границ не боится,

Логики стены он химией смело крушить научился.

С химии штырило дивно, границы и чакры открылись,

Но за хранение спайса дали полгода условно.

Сердце скрепя, Митя бросил химию – но не искусство.

Гнев и гражданский протест он выплескивал краской на стены,

Но получал каждый раз вместо славы пятнадцать лишь суток

За вандализм, и из ВУЗа поперли его за прогулы.

Армию Митя из памяти стер, как ошибку в тетради,

Но и потом жизнь осталась кошмаром в тенетах закона:

Жадные люди ни красок, ни хлеба за так не давали –  

Деньги плати им за все или делай лишь то, что попросят.

Серой толпе продаваться за деньги художник гнушался,

Он рисовал что хотел, но брели покупатели мимо.

«Сам так могу я», - ворчали, с омлетом дар божий попутав.

Фуры творец разгружал, чтоб хлеба купить и баллончик

Краски, и ночью, крадучись, творить на пленэр отправлялся.

Выучил он досконально повадки гонителей музы –  

Вохры с ментами, и промальпинизм он освоил прилежно.

Жалко, недолго шедевры при свете дневном красовались:

Варварски к вечеру красили их коммунальные службы.

Как-то фортуна к творцу развернулась спиной (иль пониже):

Монументальный триптих напротив облпрокуратуры

Не был закончен – автора сняли под светом фонарным

И фотовспышками, и в обезьянник, на сей раз надолго.

Утром же вдруг выпускают творца под залог нереальный!

Кто меценат сей? Лицо его Дмитрию смутно знакомо…

Ба, это ж Витя! Не друг, но забытый давно одноклассник,

Скучный зануда-очкарик, ходивший в кружок рисованья.

Встречу отметили - взяли в кафе по ноль семь и поллитре.

Скорбную повесть о доле тяжелой творца без признанья

Митя поведал и Витю о жизни спросил для приличья

(что с конформистом достойного может случиться?). «Неплохо, -  

Витя признался, - второй вернисаж провожу я в музее.

Первый – в Париже, сейчас вот на родине славы дождался.

Что я пишу? Да со школы я миниатюрой увлекся».

Дмитрий скривился: «С копеечку – разве же это искусство?

Творчество рамки любые ломает и вширь раздается,

Это размах и полет, и на фиговый листик не влезет.

Взять хоть меня, например – я живое тому подтвержденье:

В рамках законов людских настоящему гению тесно».

«Странно, - налить по второй потянулся удачливый Витя, -  

Как-то иначе себе представляю я творчества сущность.

Это – создать что-то лучше, искусней, красивей, новее…

Друг мой (могу ли я звать тебя так после третьего тоста?),

Нафиг ты – ролик я видел в ютубе – тот дом испохабил?

Ведь архитектор задумал ту стену строгой и серой.

Хочешь с узором – сам строй и чужого не порти.

Что до картины – где в ней новизна, красота и искусство?

В каждом подъезде и каждом, простите, сортире

Этот же орган изображен схематично повсюду.

Может, высокие чувства? Так нет же, ребячьи обидки.

Словно младенец бузит, чтобы мать на него посмотрела».

Митя хотел оскорбиться, но рот был наполнен напитком.

Витя меж тем все допил и претензии выразил первым:

«В графике, кстати, размеры и рамки – не стены темницы,

Но укрепленья, что ум от расплывчатости ограждают.

Моря бескрайность легко передать на огромных полотнах,

А на формате а-пять – это нужен талант и уменье.

Сдерживать призван закон разрушение, а не творенье.

Взять вот… Бутылку! Ведь если бы не было рамок стеклянных,

На пол вино пролилОсь бы, и мы б не смогли его выпить».

«Э, я не столько уж выпил, - нашел что сказать ему Митя, -  

Не подменяй мне понятия формы и ограничений!

Ясно, что все в этом мире форму имеет – ну, кроме

Газов и жидкостей, но, чтобы новой форме родиться,

Старую нужно разбить, - и огурчик он с хрустом откушал. –

Должен сломать скорлупу птенец, чтобы вырасти птицей.

Так и в искусстве форм не щадили Ван Гог и Нижинский!»

«Эй, - подавился Виталий оливкой, - они ж не буквально!

Да, разрушали кубисты форму всяческих -измов,

Но ведь на чистых холстах, не на «Тайной Вечере» с «Джокондой».

После кубистов любой может дальше в классическом стиле

Живописать». «То есть что? – задумался Митя глубоко. –  

Хочешь сказать, ничего я толкового в жизни не сделал?

Как тогда жить, коли я не гений и гением не был?»

«Да как люди живут; все гениальное просто.

Делай что хошь, не ломая чужого, и мастером станешь.

Это по силам любому; гений же – штука на тыщу.

Я вот не гений, а мастер, но жить мне сей факт не мешает.

Вот еще стопка, и завтра ты свыкнешься с этой идеей…

Кстати, на даче забор у меня сто лет как не крашен,

А у тебя, друг, мазок энергичный, с размахом. Поедем

Завтра, сурик возьмем, и ты тот заборчик распишешь,

Выразишь сердце, как можешь, при том ничего не разрушив».

«Шел бы ты, Витя, на юх», - молвить Митя хотел, но сдержался:

Вспомнил про сумму залога и запах в ментовке поганый.

«Ладно», - сказал он в итоге, в стакан с носа каплю роняя.

Горечь иллюзий соленую спирт растворил без остатка.