Месть сладка, но не слишком питательна. 

Мейсон Кули

      Фёдор уже битый час ждал, когда к нему приведут Фаину. Девка-чернавка затравлено взглянула на Фёдора Алексеевича и тихонечко сказала:

        — Я нигде не нашла Фаины Ивановны, прошу меня простить.

       Она вся сжалась, ожидая царского гнева, и вздрогнула, когда услышала только вздох и приказ проваливать. Просить дважды не пришлось — и она тут же выскочила за дверь.

       «Ну вот, стоило только подумать, что Фаина присмирела, так нет, эта несносная девчонка куда-то запропастилась», — раздражённый юноша направился в библиотеку. — «Ещё и книги за собой, небось, эта неряха не убрала, раз уж даже дома не особо за порядком следила». 

      Он открыл дверь и спустился на первый этаж библиотеки. Хоть под книги и было отведено самое большое помещение, Фёдор не держал библиотекарей, принципиально не доверяя сохранность важных политических грамот даже собственной тени. Ключ от книгохранилища теперь имели только двое: Фёдор и Фаина.

       За массивным столом у окна и обнаружилась пропажа: Фаина мирно посапывала, уткнувшись лицом в какой-то фолиант. Догоревшая свеча оплыла воском на стол, чудом не попав на страницы. В углу высилась горка всевозможных свитков. Фёдор невольно умилился этой картине. Он осторожно, чтобы не потревожить девушку, нагнулся поближе, дабы понять, что так увлекло ведьму. Это оказался политический трактат о дипломатическом искусстве. Мужчина заметил выбившуюся из косы золотистую кудряшку и заботливо заправил её девушке за ухо. Стараясь не шуметь, он пододвинул стул и просто стал ждать пробуждения юной колдуньи. Уселся нога за ногу и время от времени задумчиво накручивал на палец прядь длинных чёрных волос.

       Фаина же, будто почувствовав чей-то взгляд, зашевелилась, охнув от боли затёкшего в неудобной позе тела. С зевком проснулась, потянулась, протёрла глаза и тут же покраснела, заметив Фёдора.

        — Ты что, как здесь заперлась, так и не выходила?

        — Угу… — буркнула она.

       На щеке у неё отпечаталась полоса от книги. Выглядела она сейчас очень комично — эдакий взъерошенный воробушек, что не могло не вызвать улыбку.

        — Если ты не выспалась, можем потом поговорить, — сказал Фёдор.

        — Нет-нет, всё хорошо, — девушка провела рукой по лицу, смахивая остатки паутины сновидений. 

       — Когда я пройду обряд посвящения?

        — Явно не сейчас, — спросонья её голос звучал слегка капризно. — Для посвящения надо уйти ночью в лес к воде, искупаться в обрядовой рубахе и вернуться обратно. Нельзя оглядываться, и лучше не встречать людей. Не думаю, что во дворце ты сможешь остаться незамеченным стражей. После обряда нужен долгий сон, а здесь явно крепко не поспишь.

        — Хорошо, думаю, я смогу придумать что-нибудь, чтобы на время покинуть дворец.

        — Если тебе станет легче, принеси мне рубаху, и я её вышью рунами. Кстати, раз уж ты без пяти минут чародей, то необходимо пополнить библиотеку трудами по колдовству.

       Фёдор усмехнулся. Кто о чём, а вшивый — о бане.

        — Так и сделаем. Займёшься этим? — ответом был энергичный кивок. — Сегодня я подписываю указ о магии. В честь него и моего нового придворного колдуна, — юноша сверкнул глазами, — вечером будет пир. На него приглашены почти все, кому я мог насолить. Устроим фокус с разоблачением? — нехорошо прищурился он, а на лице скользнула тень ухмылки.

        — Да, Фёдор Алексеевич, я почитаю их мысли. Не терпится узнать, кто же это у нас такой находчивый, и чем ты такую милость заслужил?

        Всё было сказано, и они разошлись. Фёдор — заниматься государственными делами, а Фаина — чего-нибудь съесть.

***

             После обеда Фёдор Алексеевич вновь отправился на поиски Фаины. Обнаружилась она в своих покоях — у окна читала уже знакомый фолиант.

        — Я не разрешал выносить из библиотеки книги.

       Ведьма вздрогнула от неожиданности: так зачиталась, что не заметила, как в комнату вошли. Нет, ну что за манеры? Входить так бесцеремонно, без стука, в спальню молодой девушки. Одно слово — царь. Возмущение этим фактом вытеснило смущение за прихваченную без разрешения книгу. Но не успела она и рта раскрыть, как Фёдор продолжил:

        — Вот, это подарок.

       Фаина приняла из его рук объёмный узелок и под одобрительный кивок юноши развязала его. В нём оказался чудесный синий наряд из шёлка и бархата, украшенный самоцветами. Девушка в растерянности глянула на великолепный подарок, затем на молодого царя, с довольной улыбкой наблюдавшего за её реакцией.

        — Я не могу это принять, — покачала головой Фаина.

        — Тебе не нравится? — изогнул бровь мужчина.

        — Нет, наряд, конечно, очень красив… Но за какие такие заслуги? Возьми-ка его назад…

        — Ты не имеешь права отказаться, — строго прервал её Фёдор, — таковы правила. Отказ от моего подарка означает оскорбление царя и жестоко карается. Ещё я обещал отплатить за одежду — вот, бери. Наденешь сегодня вечером. Не хочу, чтоб виновница торжества снова вырядилась в какой-то мешок.

       Развернулся и ушёл, не дав и слова вставить.

        — Спасибо, — пожала плечами Фаина за мгновение до грохота закрывшейся двери.

       Фёдор был даже немного обижен. Книги вызвали у Фаины такую бурную реакцию, а роскошный, богатый и вычурный наряд, который он самолично преподнес ей в подарок, не вызвал ничего. Более того, она попыталась его вернуть! С такими мыслями царь направился встречать кое-кого важного. Кое-кого, кому отправил приглашение во дворец ещё по своему возвращении.

***

      В торжественном зале вдоль стен протянулись длинные дубовые столы. Праздничные белые скатерти были украшены алой вышивкой птиц и коней. По центру — стол, предназначенный царю. К нему, в отличие от остальных, был приставлен трон с резной спинкой, а не скамья. 

      Начинал собираться народ. Здесь были не только бояре, но и воеводы, казначеи и другая знать из приближённых. Даже некоторые купцы были удостоены чести получить приглашение. Пришли и их сыновья — раз уж государь устраивает такое празднество, грех преминуть возможностью продвинуть на должность своих детей. Каждый облачился в меха и драгоценности в попытках перещеголять другого. Толпа гудела, как разворошённый улей: всем было любопытно, что же послужило причиной столь резкой смены законов. Интересовала их и личность придворного мага. Особо шумными были дьяки, которые явно не были довольны царским решением.

       Бояре рассказывали о ведьме, которую им посчастливилось увидеть раньше. Но им мало кто верил. Образ обыкновенной девушки не вызывал ни у кого интереса, и вскоре слухи приняли новый оборот. Одни считали, что ведьма — эдакая Баба-Яга, ужасающего вида старуха, другие — что это писаная красавица, каких свет не видывал. Но оба лагеря неизменно добавляли: оно и верно — душу-то дьяволу продала. 

      Наконец вошли стольники с призывом к тишине, и многочисленные гости поумолкли, расселись по своим местам. Пётр Васильевич по своему обыкновению занял место по правую руку от царского стола. Он угрюмо поглядывал в сторону своих сыновей, усевшихся в отдалении. Трое нагловатых молодых людей всё продолжали перешёптываться, чем вызывали строгие отцовские взгляды.

       Едва Дементьевские сыновья притихли, в залу вошёл парень лет восемнадцати. За год стрелецкой службы Алексей Алексеевич повзрослел, возмужал и отрастил усы; из-под горностаевой шапки выбивались буйные тёмно-каштановые кудри. Он поздоровался с присутствующими и присел слева от места царя. Искренняя, светлая улыбка не сходила с его уст — он явно был рад вернуться домой.

       Вот в залу вошёл и сам царь, разодетый пуще прежнего, — синий кафтан, расшитый серебром будто инеем, отороченный соболем опашень* — за ним прошествовала девушка. На ней был надет васильковый сарафан с самоцветным ожерельем, такой же опашень, из-под которого выглядывали рукава белой шёлковой блузки, а в косе виднелась алая лента. Красные сафьяновые сапожки с подковками на очень высоком каблуке не помогли скрыть малого роста: ведьма всё ещё была ниже царя на полголовы. На неё уставились все присутствующие, и каждый с разочарованием — ни уродиной, ни невероятной красавицей она не оказалась.

       Фёдор Алексеевич обвёл гостей пристальным взглядом и представил придворную чародейку — Фаину Ивановну. Присутствующие поприветствовали её без возмущения, но холодно и с заметной враждебностью. Молодой царь указал спутнице на место подле Петра Васильевича и сообщил всем о прибытии долгожданной персоны — его младшего брата. Гости встали его поприветствовать ещё раз — уже с искренней радостью. Алексей вышел к Фёдору, и они обнялись. Младший был немного ниже старшего, также был симпатичен, но, несмотря на схожесть братьев, уже не так безоговорочно красив. Главным их отличием была привычка держаться: от Алексея Алексеевича не сквозило высокомерием, в нём не было и тени самолюбования, он был искреннен и доброжелателен. А вот коварство с притворством идеально описывали фигуру его венценосного брата.

       Когда все раскланялись, царь подал сигнал к началу пира. Стольники цепью внесли всевозможные кушанья и напитки. Чего только не оказалось на столах: перепела, осетры, зайцы, красная и чёрная икра, пряники, пироги в форме дворца. Квас, мёд и вино лились рекой. Клубился пар над самоварами. От одного вида яств текли слюнки, а запах! Всё это великолепие подавалось на тарелках с каймой, разливалось по золотым кубкам.

       За столами вновь воцарилось оживление. Разговоры, стук столовых приборов, хохот, чавканье. Люди были веселы. Вкусная еда вытеснила из их голов недовольство царским решением, и стольники только успевали подливать в кубки, добавлять в тарелки. Фёдор слушал рассказ младшего брата о его службе, попивая вино. Алексей увлечённо рассказывал о крепости на границе Гардарики с соседней Алозией. С какой искренней радостью он говорил о том, как однажды спас купеческий обоз от разбойников. В этот момент сердце государя наполнилось необъяснимой нежностью с оттенком жалости: братцу тяжело придётся с таким добрым, мягким сердцем — он слишком наивен и сострадателен. Царевич смог сохранить в себе веру в то, что нет плохих людей — есть несчастные. Его до сих пор пьянила мальчишечья мечта о благородстве и подвигах.

        — Что ты на меня опять смотришь, как на ребёнка? — прервал свой рассказ Алексей. 

       — Хороший ты, — только и отвечал ему Фёдор.

       Младший поглядел на брата, затем на меланхолично жующую кусок пирога Фаину и спросил почти шёпотом, подавшись вперёд:

        — А колдуны правда продают душу дьяволу?

       Он сказал это с таким выражением, что молодой царь рассмеялся:

        — Нет, конечно, глупый. Я вот тоже колдун оказался, но ведь душу свою не продавал.

       «Ага, ну и где ж она тогда?» — подумала Фаина.

       Рассмеялись уже оба.

       В разгар пира появились скоморохи. Расположились они по центру, между столов, и принялись играть и петь, развлекая гостей. Алексей тоже отвлёкся на музыкантов, глядел на них во все глаза, притопывая в такт. Равнодушен к музыке остался только Фёдор. Смотрел он на Фаину. Та рассеянно обгрызала сахарную башенку и пила из блюдечка чай. Чем эта девчонка занимается? Колдует вообще? Но стоило юноше приглядеться к ней чуть пристальнее, и он успокоился: девушка невидящим отрешённым взглядом скользила по гостям. Они были увлечены скоморохами, и их можно было разглядывать хоть впритык — чем она и воспользовалась — изредка смаргивая и жмурясь.

       С последней нотой гости вернулись к реальности. К Фаине вздумал обратиться боярин, сидящий за Дементьевым. Девушка не сразу отреагировала, и Петру Васильевичу пришлось даже толкнуть её локтём. Их короткий разговор о конюшнях отца ведьмы состоялся под тяжёлый взгляд Фёдора: ему совершенно не нравилось, что кто-то посмел отвлечь его чародейку от дела. Так что он крикнул музыкантам сыграть чего повеселее, иначе им будет худо. Вперёд вышел юноша помладше и запел с придыханием под трепетные свирельные трели:

Как у моей отрады

 Да русая коса;

Не спеть мне ей баллады — 

Уж высока стена.

 Но так заколдовали,

 Синевой пленя,

 Волюшку забрали

 Душеньки глаза.

 И нет влюблённому преград;

Забрался я к ней в терем

 Упасть ей в ноги рад,

 Признаться я намерен.

 Послушай, моя лада,

 Голубушка моя,

 Ты дум моих услада.

 Так очарован я!

 Нет губок в мире слаще 

И голоса — милей. 

Уж бьётся сердце чаще… 

А мне бы только ночку, 

Да ночку потемней! 

      Уже разомлевшие от почестей и хмеля гости особенно заслушались, позволяя Фаине беспрепятственно проникать к ним в головы. Вот девушка немного изменилась в лице: сначала в удивлении приподняла брови, затем нахмурилась. Склонив голову набок, она продолжала прожигать взглядом мужчину, сидевшего среди дворянских детей и менее знатных гостей. Рыжебородый человек слушал певца, стараясь выглядеть как можно более беззаботно. Порой на его лице появлялась тень какого-то нехорошего чувства, когда того захлёстывали терзающие его мысли. Неизвестный сидел в дальнем углу стола напротив, поэтому Фаина заметила его не сразу.

       Певец завершил начатую с тихой нежностью песню почти что выкриком последней фразы с шаловливым прищуром. Гости одобрительно загудели. Кто-то басом стал рассказывать сидящему рядом знакомому про какую-то недотрогу. Он старался говорить тише, но резкий голос делал своё дело, и до других гостей, гулко отбиваясь от стен, доносились: «Да, знал я однажды одну такую…», «Ты ж меня знаешь!» и «Ну, я её и…» Остальные подробности личной жизни также были услышаны даже царём.

       Завершение этой преувлекательной истории всё же не дошло до ушей всех присутствующих — музыканты грянули плясовую. Сын казначея привёл сенных девок*, сначала в пляс пустились молодые, а за ними и гости более почтенного возраста. Не танцевали только дьяки да ещё несколько человек.

       Под прикрытием развесёлой толпы Фаина подошла к Фёдору Алексеевичу, указала ему на рыжего, который подливал себе ещё мёду, и прошептала на ухо:

        — Этот порчу навёл, сомнений быть не может.

       Фёдор кивнул и с видом, не сулившим ничего хорошего, глянул на преступника.

        — Скажи страже отправить его в темницу, как только этот пёс покинет помещение.

       Девушка отошла выполнить приказ царя. А сам Фёдор Алексеевич тем временем залпом осушил кубок с вином, тряхнул кудрями и принялся выискивать в толпе веселящихся гостей своего брата. Алексей Алексеевич плясал под ручку с одной из крепостных девок, весь раскрасневшийся и на нетвёрдых ногах. Царевич выпил только две чаши некрепкого вина, но уже порядком захмелел — он никогда не умел пить. Фёдор выловил брата из развесёлой толпы и отвёл в сторонку. Поправил на его голове съехавшую набок шапку и сказал:

        — Знаешь, братец, шёл бы ты в свои покои, проспался, — царь взглянул в затуманенные голубые глаза Алексея. — Ты устал с дороги, да ещё и напился.

       Младший брат послушно кивнул и пошёл было вон из зала, но старший удержал его под локоть:

        — Будь добр, скажи ещё Ефрему Павловичу, сыну воеводы Веснина, что Пётр Васильевич просил его выйти поговорить. А сам ступай к себе.

       Фёдор проследил за тем, как Алексей подошёл к рыжебородому, заговорил с ним, указывая на Дементьева, и покинул помещение. Сам Ефрем Веснин осушил кубок и, помедлив, вышел следом. Двери за ним захлопнулись, музыка и хохот гостей заглушили звуки снаружи, и расслышать что-либо оказалось невозможным.

       Молодой царь обернулся и едва не столкнулся с ведьмой, которая, по всей видимости, давно уже стояла рядом, выполнив поручение. Фёдор озорно подмигнул Фаине и потащил её за руку в центр весёлой толпы. Они втиснулись в хоровод, меж гостями. Государь, синеокий красавец, покружив со всеми, вышел в середину и принялся лихо отплясывать. Не будь он царём, с лёгкостью бы заработал бы себе на кусок хлеба, став скоморохом — с таким-то талантом! На него невольно засмотрелись все девушки, а кто-то даже сбился с шага и споткнулся. Фёдор же весь светился от счастья и довольства собой, в то время как Фаине всё это не доставляло большого удовольствия — её занимали мысли о том, что сотворят с царским обидчиком. Его казнят — это ясно, но что предстоит ему перенести до этого?

       Фёдор Алексеевич веселился, как мог. Смеялся и шутил с молодыми, плясал, слушал рассказы взрослых, снова плясал и пытался втолковать дьякам, что в магии нет ничего страшного и богопротивного — с явно прослеживавшимся презрением, хоть и пытался его скрыть. Снова танцевал и пел. Он любил пиры.

       Фаина же, едва Фёдор её отпустил и потерял из виду, вернулась за стол и лишь наблюдала за весельем со стороны. Ей было неуютно среди незнакомой и столь шумной компании. Больше всего напрягали дворяне, не скрывавшие своего пренебрежения к девушке. Хоть и относились к ней с опаской, но в их словах сквозило неуважение. К женщинам, особенно столь юным, не принято относиться всерьёз. Изредка Фаину всё же увлекала какая-нибудь удачная песня, и она начинала притопывать в такт или плавно покачивать рукой, мурлыча мелодию себе под нос. Пиров колдунья не любила — даже её увлечённость музыкой не перекрывала отвращения к шумным пьянкам и не всегда приятным гостям.

       Люди стали расходиться только заполночь. Захмелевшие и счастливые. С песнями и румяными лицами. Пир удался на славу. Фёдор Алексеевич, довольный хозяин, выпроводил всех до последнего и обернулся к Фаине.

        — Ну что, настало время довести дело до конца?

       Они долго петляли в путанице коридоров, сплетавшихся в змеиный клубок. Шаги гулко отдавались от стен, и эхо подхватывало их, превращало в барабанную дробь. Идти до темниц было далеко — в другой конец дворца. Фёдор решил скрасить путь разговором, заметив спутницу, угрюмо скользившую взглядом по стенам: 

       — Как тебе пир? — беззаботно спросил мужчина. 

      Фаина взглянула в его лицо с некоторым недоумением: отчего он так весел? Его никак не заботит эта ситуация? Подумать только, где-то внизу, в холодной темнице, сидит человек, а над его головой поют, пьют и веселятся. Кто-то радуется жизни, а кому-то вот-вот предстоит с ней проститься, в чём ведьма не сомневалась. Как странно выходит: пришёл человек на праздник — тут-то его и поймали. Она понимала, что этот мужчина — преступник, но всё равно чувствовала себя премерзко. «Паршиво», — подумала девушка. Но вслух сказала только:  

      — Я не привыкла к шумным празднествам, Фёдор Алексеевич. У меня в семье нечасто приглашали гостей… Кажется, это не моё. 

       — Да, я заметил, тебе было неуютно. Но стоит привыкнуть: не раз придётся присутствовать на застольях, иногда — выискивать недоброжелателей, как сегодня. 

      Девушка послушно кивнула и снова погрузилась в свои мысли. Царь говорил что-то ещё про еду, музыку, брата, но Фаина его уже не слушала. Под монолог Фёдора они дошли до лестницы, ведущей в подземелье. Сразу же повеяло холодом; стало сыро и промозгло. Потолок угрожающе низко нависал в лестничных пролётах. Удивительно, как высокий юноша не цеплялся за него макушкой. Серый бездушный камень угнетал, дарил букет неприятных ощущений. Царь и ведьма оба зябко повели плечами, жалея, что прежде чем идти не взяли шуб. 

      У входа в тюрьму их встретила стража. Эти мужики были на порядок крепче дворцовых. Лица у них были очень злые, прямо морды. Стража согнулась в почтительном поклоне, пропуская пришедших внутрь. Один осведомился, не нужна ли государю помощь в допросе преступника — на слове «допрос» его рожа просто светилась садистским удовольствием, — но Фёдор отказался и сам закрыл за собой дверь на ключ. «Жуть!» — подумала не привыкшая к такому девушка. 

      Темница пустовала. В углу дальней камеры прямо на полу, игнорируя подстеленную солому, сидел тот рыжебородый тип и смотрел куда-то в пустоту. Тюремщики стащили с него почти всё, оставили только порты да рубаху. Его руки и ноги были закованы в кандалы. Когда Фёдор с Фаиной вошли в каземат, Ефрем Веснин воззрился на молодого царя с такой непередаваемой ненавистью, что в его глазах можно было чётко различить, как он отсекает голову царя: вот из шеи брызкает багряная кровь, пачкая безупречный наряд, в глазах застывает ужас, и голова с тошнотворным звуком падает на холодный камень, бездыханное тело мешком валится наземь… Фаина передёрнула плечами, разглядев эту картину. Заключённый извернулся и плюнул в лицо Фёдору Алексеевичу. Юноша поморщился и платком вытер сгусток со щеки. Он хотел двинуть обидчику сапогом в лицо, но сдержался, присел на корточки и спросил, даже с некоторой жалостью:

        — Ну и за что ты меня так… В лиса, м?

       Девушка сжалась, ожидая, что рыжий снова плюнет, но тот этого не сделал, только отвернулся. 

       — Ты не думай, я догадываюсь, в чём причина. Но очень хочу услышать это из твоих уст прежде, чем ты отправишься на плаху. 

      Заключенный молчал. Фаина переминалась с ноги на ногу — она не знала, как себя вести в такой ситуации, ей было не по себе. Фёдор сначала похлопал по щеке Веснина, затем грубо схватил его за волосы, развернув к себе, и прошипел:

        — Ты не думай, что раз будешь казнён, то тебе больше ничего не страшно. Не-е-ет, голубчик, пытки одинаково страшны всем.

       В этот раз рыжий заговорил, сказал будто бросил:

        — Что, сволочь, потатуйку*** себе нашёл? Такую же, как и ты, мразь?

       На этот раз Фёдор Алексеевич не стерпел и отвесил заключённому звонкую оплеуху. Ладонь отдалась пульсирующей болью, а на лице у Ефрема от подбородка до уха остался красный след. 

       — Повежливее. А теперь о себе рассказывай, к кому за ворожбой ходил? 

       — Да к деду какому-то в соседнюю деревню. Обещал мне, что ты так навсегда и останешься лисом, под стать себе. А там тебя охотнички пристрелят, и не виноват будто никто. Только зараза к заразе не лезет, погляжу. 

      Фаина на всякий случай проверила его память на предмет имени колдуна. И продолжила молча смотреть со смесью отвращения, страха и жалости.

      Веснин, похоже, разглядел в девчонке отголосок человечности, то ли ещё чего-то, но решил обратиться к ней:

        — А знаешь, девка, за что я его так?

       Девушка вжалась в решётку спиной, с испугом глядя на то, как лицо заключённого заволокло отчаяние.

        — Этот хрен со смазливой мордашкой строит из себя невинного! А сам убил моего отца, прославленного полководца, в угоду таким же забугорным хмырям. Лжец и предатель! Он и своего бы отца убил без колебаний ради выгоды! А преступник здесь я!

       На его лице отразилась гримаса скорби, он еле сдерживался, чтобы не зарыдать. У Фаины по спине пробежал холодок. Фёдор оглянулся к ней с извиняющимся выражением, увидев это, уже было замолчавший Ефрем вновь заговорил, зло, почти выплёвывая слова:

        — Опять сочувствующего строишь? Ты у нас мастак рожи корчить. Такую речь с соболезнованиями мне высказал, я чуть не расплакался, ей Богу! В скоморохи тебе надо было идти, а не в цари! Там такие как ты прохиндеи на вес золота.

       Фёдор сжал кулаки и тихо, но твёрдо приказал:

        — Выйди, Фаина.

       Девушка взяла у него ключи и выскочила сначала из каземата, а потом и вовсе из темницы. Бегом поднялась по лестнице и высунулась в так удачно открытое настежь окно, жадно хватая ртом морозный воздух. Ситуация была паршивая — она и не представляла, насколько страшно говорить с заключёнными. Видеть отчаяние смертника, его бессильный гнев просто омерзительно. Фаину охватило вязкое, липкое удушливое ощущение, её будто схватили за горло.

       Только за ведьмой хлопнула дверь, как Фёдор выпрямился и, уже никого не стесняясь, от души ударил каблуком в нос Веснина. Бурая кровь закапала на пол. Царь кликнул стражу закрыть камеру и вышел из темницы. На ходу он брезгливо вытирал руки о платок. Остановился в последнем лестничном пролёте перевести дух. Смахнул несуществующие пылинки с плеча, пригладил волосы, сделал как можно более милое выражение лица и вышел.

       Как он и ожидал, Фаина не убежала далеко. В ближайшем коридоре она высунулась по пояс в окно. Фёдор Алексеевич сперва застыл в нерешительности: всё же девушку сильно потрясла эта дурацкая сцена в тюрьме. Точно не зрелище для юной девицы. Всё же подошёл к ней, мягко тронул за плечо. 

       — Пойдём отсюда, — заботливо сказал мужчина.

       И они пошли. Молча. В мёртвой гнетущей тишине. Шли по тускло освещённым лучинами коридорам. Почти не разбирая дороги. Перед входом в жилое крыло дворца Фёдор остановился в самом светлом закоулке, придержав за край распашного рукава Фаину. Он по-хозяйски уселся на широкий подоконник высокого арочного витражного окна и жестом пригласил присесть девушку. Она робко примостилась на краешек подальше от него, сжала кулачки, комкая юбку, и уставилась на свои руки. Девушка не знала, куда смотреть, и куда бы деться.   

    Фёдор Алексеевич вздохнул, глядя на запылённый подол сарафана юной чародейки. 

       — Такой наряд замарался… Не стоило тебя с собой брать — страх, как некрасиво получилось.

        — Ничего, государь, — пустым голосом проговорила Фаина. — Мирон Северьянович Лыков из села Незлобное, — она поймала на себе непонимающий взгляд и объяснила: — Маг, который навёл на тебя порчу. Я сообщу Прасковье Ильиничне — это преступление. Только утром.  

     — Да, я тебя за этим и звал. Можешь не торопиться, голубушка, наслушалась ты сегодня всякого, понимаю… — он помолчал, подбирая слова, и продолжил: — Его отец, Павел Андреевич, был воеводой у моего отца и поддерживал всякие его кровавые планы. Три с лишним года назад батюшка планировал заново развязать войну с Алозией… Но заболел и скоропостижно скончался; к власти пришёл я, не разделяющий воинственного настроя отца. Глупый мальчишка, сопливый юнец в глазах Веснина. Я, наоборот, видел выгоду в мире со странами-соседями, планировал заключить мирный договор. А Павел Андреевич втихую подговаривал знакомых дворян, сыскавших воинскую славу, самовольно напасть на Алозию. Всегда этим старикам подавай крови… 

      Тогда я едва взошёл на трон и меня ещё не так уважали. Его бы послушались, а моё слово не стоило ничего. 

      Так вот с прошлой войны, ещё до моего рождения, на Веснина точили зуб соседи. Ну и… Я его не убивал; не зверь же я какой, есть и хуже меня! Просто… позволил этому случиться. Несчастному случаю, когда он вдрызг напился и напоролся на вилы. Вот и всё. 

      Фаина недоверчиво смотрела на него исподлобья: 

       — Что, прямо-таки взял и напоролся?

        — До этого я связался с Алозскими наёмниками и намекнул им на местонахождение Павла Андреевича. Дальше они сами. 

      Они оба замолчали, просто так сидели и смотрели перед собой, каждый думал о своём. Видя, что не очень ободрил девушку, Фёдор сказал, когда они уже шли к своим комнатам:

        — Пожертвуй одним ради многих — вот главный принцип в политике. Я обошёлся малой кровью.