Домовой с улицы Стрелочников, дом одиннадцать, в общем-то, любил ночь с 31 декабря на 1 января, хотя были у нее и свои недостатки. Алкаши из второй квартиры не спали вовсе, но и в первой, третьей и четвертой дети носились из дому во двор и обратно, и родители укладывали их только в час ночи, а сами еще час допивали чай у телевизора. Потом домохозяйки махали рукой на груду грязной посуды на кухне и шли спать. Чуть погодя из кранов выползали водопроводные водяные полизать крошки от деликатесов, а домовой выходил из схрона в сантехнической шахте посмотреть, что за подарки достанутся ему в новом году.
     Конечно, подарки предназначались для детишек, но домовой любил на день-два заимствовать их вещи на поиграть, вспомнить юность. Потанцует с куклой-барби, покатается на мерседесе, вздохнет протяжно, что в его время такого не было… Потом, правда, всегда возвращал имущество на место.
     В этот раз свертки были особо крупными и интригующими. Неужели железная дорога? Домовой то так, то эдак изворачивался, чтобы заглянуть под блестящую обертку, не порвав ее, но упаковщики не пожалели скотча.
     За шорохом целлофана домовой не расслышал скрип половиц в коридоре. «Ой, мамочки», – только и успел он подумать, когда дверь приоткрылась, а в спину ему ударил белый круг света от фонарика. Кто-то из детей тоже интересовался подарками.
     Домовой замер, только мысли в голове медленно перемигивались, как электрогирлянда на елке совсем недавно. Уходить в невидимый режим поздно – человеческий взгляд уже пришпилил его к этой реальности за меховой загривок жилета. Сбежать как есть – вдруг за крысу примет, испугается? Да не, это ж старший, судя по сопливому сопению. Этого крысой не проймешь, даже если она будет величиной с кота. А если…
     И когда ребенок наклонился потрогать неопознанный меховой объект, домовой повернул к нему кошачью мордень, махнул пушистым черным хвостом.
     – Мау! – сказал он басом на случай, если внешняя личина получилась не слишком убедительной. Сейчас малец перебудит весь дом, родители вышвырнут постороннее животное, и можно будет спокойно вернуться через вентиляцию.
     – Киса! – завопил мальчик, схватил кота в охапку и потащил в приступе неудержимой радости хвастаться перед братьями. Ну и что, что пятый час утра на будильнике? Кот – это всегда праздник.

***
     Черный котище покачивался на краю ванны и ловил языком капли из крана. «Уху-у!» – рявкнула вдруг сливная труба, и кот таки шмякнулся в ванну. Выскочил он оттуда вперед собственного мява и во вдвое большем объеме шерсти. Зашипел на раковину и на два глаза на стебельках, торчащие над фаянсовым краем.
     – Василь Иваныч, ты что, не узнал меня? – прогудели глаза. – Это я, Петька! Ну, водяной из старых бараков у вокзала. Ты у меня еще на новый год от людского загула прятался в шахте стояка.
     – Да поумню, – проворчал кот, – только это, Петька, шел бы ты отсюда. Тут вакансий водопроводных нет, занято все, даже по старой дружбе помочь не смогу.
     – Да я так, проведать тебя на новом месте жительства, узнать, как ты тут. Слушай, Василь Иваныч, а чего ты в котовьей личине сидишь, хозяев же дома нету… – глаза над раковиной раздулись в испуге. – Ой, или они, того, смотрели на тебя три дня подряд, и ты теперь не можешь вернуться в родной облик? Ой, горе-то какое… Но не переживай, я что угодно сделаю, но верну тебе старую шкурку. Разузнаю, что для этого нужно, любую траву достану, любой ритуал проведу, будешь, дружище, как новенький.
     – Ша, Петька, – фыркнул на него кот. – Не пузырись. Никто на меня не смотрел – так долго, в смысле. Это я сам не хочу обратно перекидываться. Трава, ритуалы… Нетушки, Петька, меня и так неплохо кормят. Не хочу я больше быть домовым – дел невпроворот, да все на нервах, вдруг увидят. Уж лучше котом, – он поднял лапу, поковырялся когтем в зубах. – Весь день хочешь спи, хочешь играй. Разобьешь что – и хоть бы хны, за жалобный взгляд все простят. И корма хоть завались, да все деликатесы – индейка, форель, собственная тарелка… Ну, без соли, правда, но я привык, оно без соли полезнее, суставы не мучают.
     И он потянулся сначала передними лапами, потом задними. Стебельки с глазами тоже вытягивались все выше и выше.
     – И зовут меня теперь не Василий Иванович, а Вася. Или Васенька – это хозяйка меня любит. До чего хорошо с ней в одной постели спать! При муже, не стесняясь! Лепота! Сразу моложе себя чувствую, бодрее. Эх, жаль, Петька, что ты не умеешь ни в кого пушистого перекидываться, тоже бы устроился недурно. Хотя... Припоминаю, сидел я как-то на коленях у хозяйки, пока она смотрела в свой компутер, и видел картинки, где люди огромных таких улиток дома держали, словно хомячков каких. Если найдешь ракушку да на спину приклеишь - сойдешь за улю. Кстати, шел бы ты домой к себе. Скоро местная водяная-банничиха приплывет из ночного клуба на очистной станции, а она гостей не любит, стерва крашеная. Чуть что – сразу кипятком брызгается.
     – Да пойду я, пойду, – прогудели глаза совсем уныло, и склизкая тушка скрылась в водостоке. – Эх ты, Вася. За кошачий корм и подушку отказаться от своей природы! Нет уж, я лучше буду в луже бомжевать…
     Кот фыркнул еще раз, взобрался снова на ванну. Когтистая лапа на секунду превратилась во вполне хватательную руку, чтобы закрутить кран потуже.
     «Тоже мне, гордый «Варяг». Кем ты будешь в луже – водопроводным водяным, что ли? Нет, склизнем обыкновенным. А я в доме живу, значит, я и есть домовой, хоть и кот. И без соли мясо полезнее… Фу ты, все настроение испортил. Пойти герань уронить, что ли, отвести душу»...