Как только ивовые дриады стали сонными в начале осени, одна юная кикиморка надергала с их кустов красивых листьев в желтых прожилках и утащила к себе в заросли малины и иван-чая. Цветочные феечки уже давно закопались под корни, и сухие стебли оказались в полном распоряжении кикиморы. А на всяких прутиках очень удобно шить платье. Кикимора считала себя девушкой модной и современной. И даже просила знакомых звать ее Кики.

     Она уже представляла, как платье с каждым днем будет менять цвета: от малахитового через лимонный – золотой – апельсиновый – рубин. Одно платье – и каждый день новое! Наряд звезды болота!

     На следующий день, оправдывая ее ожидания, желтые пятна стали расти, а еще через день листья побурели и свернулись. «Дырявая обновка-то!» – посмеивались соседи. И вовсе не дырявая, а кружевная – решила для себя Кики. Она читала в обрывке газеты у одного неведомого зверушки с края пустыря, что натуральные, бежевые и коричные цвета – это стиль бохо-шик, очень модный, между прочим.

     Ночью поднялся ветер, и почти все листья сдуло, а оставшихся хватило бы только на очень маленький купальник, как в другой газетной вырезке, в объявлении про «Досуг», но только там купальник был черным и блестящим, а значит, и делать его следовало из остатков мусорных пакетов, а не из листьев.

     Кики надулась и отправилась за сухими травами. Золотистая, теплая соломка – тренд сезона, напоминающий о солнце и лете, а всякие лыбящиеся дикари ничего не понимают в красоте и стиле.

     Очень даже милый сарафан получился. Как он на солнце поблескивал – просто загляденье! Но когда Кики стала переодеваться, она обнаружила, что все заделанные внутрь концы очень твердые и колючие. С тем же успехом можно было залезть голой в муравейник.

     Со вздохом модница перебралась в старое платье и решила подождать затяжные дожди, чтобы обнова стала мягче. Осадки осенью – это запросто, и уже через день началась беспросветная морось, изредка переходящая в серьезный ливень. Через день сарафан стал как шелковый, еще через два дня – как из мочала, а потом и вовсе размяк в какое-то непотребство. 

     Кики, с трудом преодолев отвращение, выкинула остатки материала в канаву, прямо на голову булькающему от смеха водяному. А потом еще комок глины туда же отправила, просто так.

     У нее уже родился следующий проект. Если найти черный мешок от мусора и дождаться заморозков, то получится чудесное, классическое маленькое черное платье с серебряной инеистой посыпкой. До настоящей зимы совсем немного осталось.

     «Немного» растянулось на полторы недели, пока у природы не кончился запас небесной воды. Первый иней лег ровно так, как мечтала Кики. Он посверкивал на былинках, пакетах от чипсов и тростниковых кущах в свете дорожных фонарей, как лак с блестками, которым первоклашки в мечтах о гламуре мажут все игрушки и школьные принадлежности. И растаял днем под нежданным солнцем. На следующий день заготовку платья вообще унесло куда-то шквалом. Дед-шишиган притопал с дальнего конца пустыря и заявил, таращась на пустые вешалки, что о жене в таком платье мечтает каждый мужчина. На следующий – опять зарядил дождь…

     Кики села на хвост прямо под дождем, чтобы никто не заметил стекавших по измазанной мордочке капель совсем не небесного происхождения. Запас энтузиазма и оптимизма у нее иссяк.

     – Ты чего, дуреха? – раздался скрип из-под соседней кочки. Старая кикимора была достаточно старой и знала, с каким настроением зверушки сидят, задрав нос навстречу дождю. – Я вот в одном шушуне полвека хожу, и ничего… Вот нашиша тебе новое платье? Кого ты в нем кадрить собралась? У нас же на болоте мужиков по птичьим пальцам пересчитать можно, и почти все семейные, а в холостяках только некондиция осталась. Деду-шишигану полтораста уже, он даже для меня стар. Хухлик съехал. У склизня нога всего одна, и та воняет. Тот незнамо кто, который с краю, ничем, кроме своих бумажек, не интересуется. А водяного я тебе не дам, он мой.

     – Больно надо, он мокрый и в тине весь! – огрызнулась Кики и тут же приуныла. А ведь правда – для кого? Кто на их провинциальном замусоренном пустыре оценит гармонию цветов и покроя? Сделает комплимент? Или пригласит выгулять обновку при луне?

     Посмотрела Кики на плечики от платья, швыркнула носом и решила заняться чем-нибудь для души. Лапы опять потянулись к соломинкам, веткам, целлофану и принялись все это вертеть, сплетать, сгибать и складывать… Потом Кики отвлеклась на должностные обязанности – отпугнуть собаку от своей кочки, а когда вернулась и рассмотрела дело лап своих свежим взглядом, то померещился ей в сплетении травинок, обрывков кулька и прочего мусора от платья силуэт какого-то зверушки из малого народца. Очень симпатичного. Интеллигентного, доброго, с адекватным чувством юмора... в общем, все то, чего вокруг не встретишь.

     Но уж очень сильно надо было вглядываться. И Кики принялась лепить мечту из всего лучшего, что было под лапами. Кусочки медной проволоки – на прожилки на запястьях. Белый кулек – на романтично помятую рубашку. Блестящий конфетный фантик – на галстук-бабочку. Растрепанную головку семян чертополоха – на пушистый чубчик.

     А там и погода переключилась на зимнюю, и появился еще один прекрасный материал. Нет, даже два – снег и лед. Белый с искрой или прозрачный с мраморными разводами: так и эдак хорошо, так и эдак стильно. И наконец-то Кики нашла подходящее сердце – обломок сосульки с вмерзшим в него крошечным березовым листком. Старшая кикимора попыталась образумить ее, что лед – не самый подходящий материал для сердец. Или что надо вообще-то и делом заниматься по штатному расписанию – пугать и путать одиноких путников. Кики только отмахивалась.

     Мужчина кикиморской мечты стал быстро набирать вес и объем. И даже характер. Естественно, при таком избытке внимания и обожания характер оказался не фонтан. Настроение переменчивое, как у принцессы какой: с одного боку выглядел довольным, но стоило шаг вбок сделать, или солнце скрывалось за облаком, как сразу снеговик корчил кислую рожу. Кстати, от солнца у него портился цвет лица – снег становился пористым и собирал пыль и копоть. Поэтому Кики прикрывала его в ясные дни картонками, а в пасмурные – делала компрессы из свежего снега.

     И самое главное – он совершенно игнорировал свою создательницу. Ни взгляда, ни слова… Вредная старшая кикимора говорила, что это оттого, что он не настоящий, а просто куча снега и мусора, но Кики виднее. Кики свято верила, что если относиться к кому-то как к живому и милому, то он такой и есть. А что молчит – так не привык еще к хозяйке. Надо приучать. Разговаривать ласково, про свою жизнь рассказывать, делиться чувствами… Уж этого добра у нее навалом!

     К новому году она насобирала разных конфетти и блесток, и кавалер обзавелся праздничным нарядом. А еще нашла редкой красоты черную овальную пуговицу. Глаз из нее получился сказочный. Таинственный, с поволокой…

     – Какой же ты у меня красивый, – тихонько шептала она ему на ухо, когда вокруг не было посторонних несмешливых глаз, ушей и языков. – С-сне-е-еш-шка.

     Каких только имен она ни выдумывала ему на основе слова «снег»! 

     И когда она глядела на него в солнечные дни, мерещилась ей в игре теней смена выражений, и жесты – в шевелении веток на ветру. Тогда она замолкала и вслушивалась в его вздохи до рези в ушах. А потом снова продолжала рассказывать.

     – ...у нас уже февраль, солнце все чаще глядит на нас, а я – на снег. Нет, и на тебя тоже, но видел бы ты, как красиво вокруг! Все искрится и переливается, и даже сухой репей выглядит роскошнее орхидеи. Нет, с тобой ничто в мире не сравнится, но если бы мы смотрели на этот пейзаж вдвоем, он бы стал еще вдвое... нет, втрое прекраснее.

     Мимо пролетел сильф-ветерок, и Кики замолкла, как всегда при посторонних. Зашуршали лоскуты целлофана, старые листья, тростинки, и она приготовилась выслушать очередную порцию неразборчивого шелеста от возлюбленного и придать звукам смысл сама.

     Но впервые шелест был настоящий, и голос был настоящий. Снежок глядел прямо на солнце, и глаза его горели каждой блесткой. Руки-прутики разошлись в стороны, словно он хотел обнять весь сверкающий мир.

     – Как красиво, – прошелестел он совсем тихо, но Кики услышала бы его даже сквозь грохот танковой колонны. – Солнце, мое сердце – твое!

     Лоскутки, обрывки фольги и целлофана разлетелись с него.  Искры разбежались от пальцев солнца по снежному телу, разгорелись что костер. И Солнце протянуло руки ему навстречу. Повеяло мартом, а то и апрелем. Снежкин становился все тоньше, все прозрачней (о да, Кики искала самый чистый снег для него), опустился на колени. Пористая снежная масса таяла, обнажая скрепляющие его ветки и травинки, и они, его ребра и кости, падали по одной в лужицу у его ног. Прозрачные слезы бежали по его лицу, но он улыбался до самого конца.

     Все это время Кики словно окаменела. Она не могла поверить. Как – Снежок сказал первое слово не для нее? Повернулся не к ней? Взглянул не на нее? Точно так же, как он, она плакала, упав на колени, и лишь когда его хохолок из чертополоха смешался с травинками и грязной водой, она бросилась к своему творению, схватила горсть подтаявшего льда, что только что было его сердцем, прижала к груди… С ней он был холоден даже сейчас. Сколько она ни причитала, ни признавалась в чувствах, ни укоряла его, растопить его получалось только в прямом смысле, не в переносном.

     Мокрое пятно на обрывках старого, прошлогоднего уже платья – вот и все, что ей от него осталось.

     Кики проплакала дня три, если не четыре.
 

     Откуда я это все знаю? Так она же на моей кочке рыдала! Нашла, понимаешь, укромное место на отшибе. Вот ведь дуры эти бабы. Сами себе напридумывают прынцев, сами расстраиваются, когда вселенная откажется им подыгрывать. Я же не ныл, хотя проблемы были у меня были реальные: от ейного плача у меня аж потолок отсырел. А это серьезная угроза для моей коллекции фантиков.