ТЫ УБИЛ ЕЁ ТЫ УБИЛ ЕЁ ТЫ УБИЛ ЕЁ ТЫ УБИЛ ЕЁ

***

Тема секса и романтических отношений не имела большого значения для жизни и приоритетов Дауда. Бывало пара случаев, когда он был моложе и люди, коих он не назвал бы друзьями, просто ожидали этого от него, но впечатление от подобных встреч заставляло его чувствовать себя некомфортно.

Были и странности среди новичков-китобоев, безрезультатно пытавшихся соблазнить его. И даже в его уединении на винограднике в Куллеро некоторые продолжали донимать его действиями и чувствами, которые он не имел ни стремления удовлетворить, ни желания отвечать на них.

Но это не значит, что он не способен восхищаться всевозможными внешними чертами окружающих. К примеру, он не может не признавать привлекательность черт Эмили Колдуин. Назвать её по-женски красивой было бы неверно: её мать была красивой, с полными губами, аккуратной линией челюсти и широкими глазами, в которых было на самую каплю многовато невинности. Эмили же гораздо больше походит на своего отца, чем на мать: в ней появилась стальная жёсткость, выраженная твёрдая челюсть, губы почти постоянно сомкнуты в тревожную линию, а брови нахмурены почти так же, как у отца. Её волевое лицо смуглее, чем у Джессамины, и это выдаёт с головой её серконскую наследственность.

Будет логично предположить, что Корво Аттано, следовательно, также привлекателен. Дауд не сомневается в неплохом вкусе Джессамины в выборе любовника, и, кроме того, он уверен, что внешняя привлекательность Аттано не прошла незамеченной и для новой Императрицы. Даже Далила, судя по сообщениям, признаёт, что Аттано хорошо выглядит, и это так, он и правда красиво стареет — куда достойнее, чем сам Дауд. Влияние шести месяцев в Колдридже, которые некогда превратили Аттано в истощённое подобие человека, исправили — по крайней мере, физически — пятнадцать лет отличного питания и всех удобств, которые только может предложить императорский дворец. Его лицо больше не походит на таковое у измождённого беглеца, которого Дауд встретил тогда в Затопленном квартале; его тело окрепло, а голос стал приятнее.

Хотя, по мнению Дауда, он слегка неопрятен. Уж можно было бы почаще стричься. И бриться. И мыться.

Дауд точно не стал бы думать обо всём этом при нормальных обстоятельствах, но слишком уж часто Чужой стал называть Корво "очаровательным", и ещё чаще он зовёт Эмили "выдающейся", и Дауд начинает думать, что речь идёт не только об их личностных качествах.

— Твой фетиш на семейство Колдуин меня не касается, — говорит ему Дауд, раздражённый тем, что это вообще приходится произносить.

Губы Чужого изгибаются в чём-то, что можно было бы назвать улыбкой:

— Но ты же согласен со мной, старый друг.

Но суть не в этом. Суть в том, что он явился к святилищу за рунами, а не чтобы выслушать непрошеную поэтичную лекцию о лучших качествах Корво и Эмили.

— Это неважно, — говорит Дауд, раз уж приходится это произносить.

— Важно то, что ты волнуешься о них, — продолжает Чужой. Дауд размышляет, не могла ли отравленная Бездна, подпорченная влиянием Далилы, незримо повлиять и на Чужого. Он стал более подвижным и игривым, и голос его, не казавшийся раньше таким мелодичным, стал больше походить на шёпот. И он точно стал более общительным.

— Мой долг перед Колдуинами тебя не касается.

— Долг — или нечто большее, а, Дауд? Ты демонстрируешь им такую преданность, каковую тебе не показывала даже женщина, которую ты считал доч...
— Не смей, — рычит Дауд, — упоминать об этом.

Чужой ухмыляется.

— Прощай, Дауд… — напевно бормочет он, и Дауда выбрасывает обратно в его мир. Его левый кулак сжат, и метка пылает так, словно сама Бездна смеётся над ним.

Он и не думает, будто Корво с Эмили однажды простят его. Они его терпят — и этого достаточно. Прощение, в равной степени как и счастье, и секс, для него чуждое понятие.

Это нечто недостижимое — то, чего он не заслуживает и не уверен даже, что желает. Суть долга в том, чтобы покрыть его, а кровь смыть не так-то просто.

***

Куллеро, Серконос: в теплые месяцы здесь очень людно. Вы увидите едва одетых местных жителей и приезжих, чья кожа, скорее всего, окажется красной от солнца, которое по неведомым причинам на Серконосе кажется больше и светит ярче. Еда в Куллеро служит великолепным образцом серконской кухни, а вокруг постоянно звучит музыка и танцуют веселые люди. Скрученные вручную сигары, которые продаются здесь, отличаются восхитительным ароматом, о котором в других частях Империи можно только мечтать.

[Отрывок из книги "Примечательные порты", путеводителя по портовым городам Островной Империи]
 

***

— О, нет, — стонет Антон Соколов, всё ещё слабый и покрытый синяками, хотя его состояние уже улучшилось после небольшого отдыха. — Только не ты.

— А вот это уже просто грубо, мать твою, — возмущается Дауд. — Я, между прочим, ещё и картину твою спас.

Ну, вроде того. Она теперь продырявлена посередине, так как мольберт пришлось использовать в качестве щита против часового солдата, но главное же — порыв.

Вопреки ожиданиям Дауда, Кирин Джиндош не мёртв. Хотя, возможно, теперь мечтает о смерти, так как его разум превращён в кашу и он с трудом может составить осмысленное предложение. Его блестящий мозг уничтожен тем самым приспособлением, которое он использовал, чтобы мучить Соколова.

Это изобретательно, и на этом поступке будто огромными буквами написано: "Корво Аттано". Эмили морщится в скучающей гримасе, недовольная, но не обиженная на вмешательство отца. Дауд надеется, что со временем она поймёт, что этот выбор был лучше. Бескровный акт мести. Она молода, она слишком рано познакомилась со смертью, а такое может иметь два варианта последствий: это либо отпугнёт человека, либо обесчувствит его.

Такие люди, как Эмили, — такие люди, как Дауд, обесчувствленные слишком рано, — горят ярко и быстро сгорают.

Дауд вставляет свои замечания во время совета, организованного сразу же, как только Соколов становится способен сидеть и говорить с Эмили. Аббатство Обывателей, вечно фанатичное и любопытное, следило за действиями Бреанны Эшворт, оно подозревает её в причастности к оккультизму и может иметь записи об этом — факт, который Меган подтверждает.

— Снаружи Королевскую консерваторию будут охранять гвардейцы, — говорит Меган. — А внутри будьте готовы к чему угодно. Эшворт важна для Далилы, и она управляет… разношёрстной компанией. Они все очень опасны.

Она говорит это, потому что знает всё об этой конкретной компании, не так ли? Меган не смотрит на Дауда, пока рассказывает всё это; у неё напряжённая поза и настороженный голос.

— Однажды я захочу подробнее узнать, как ты повстречалась с Эшворт, — говорит Эмили, и её тон ясно даёт знать, что однажды это будет не просьбой.

Да, Билли, почему ты не скажешь ей уже?

— Я знаю, что вы этого захотите, — отвечает Меган и на этот раз бросает краткий взгляд на Дауда, всего на миг, недостаточно долгий, чтобы Корво или Эмили заметили.

Дауд отводит взгляд.

Меган высаживает их в Садах Кирии глубокой ночью, под прикрытием канала. Эмили предоставляет Корво и Дауду свободу действий в поиске информации у Смотрителей, в то время как сама собирается разобраться в консерватории.

Корво продолжает обчищать город, глухой к неодобрению своей дочери. И Дауд тут мало чем может ему помешать, даже если бы захотел, хотя это достигает совсем уж нелепых масштабов, когда лорд-защитник набирает столько костяных амулетов, что при каждом вдохе позвякивает, будто увешан колокольчиками.

Дауд покупает дополнительные подсумки, которые можно вшить в камзол.

— Отличный выбор, — говорит ему джентльмен за прилавком, одобрительно кивая. — Лучше держать добро при себе. На чёрном рынке уже случилось два ограбления. Но сюда, конечно, никому не забраться: мы надёжно запираемся.

Дауд щурится, благодарит торговца монетой и расплывчатым обещанием проверить его коллегу, и уходит.

— Слыхал? На чёрном рынке произошло два ограбления, — невзначай говорит он Корво, пока они обшаривают кабинет наместника Бирна.

Корво закашливается:

— Целых два? Ужас какой...

На всей Даудовой винокурне недостаточно вина, чтобы пережить всё это.