Но ты всё же поглядывай на горизонт — никогда,
Я пришлю тебе весточку с белым почтовым китом.
Здесь годы бьются о штевень, темны, солоны как вода,
И поют свою песню за крепким железным бортом.
Мельница, "Dreadnought"
Как же ты проклинал себя за этот эпизод. За тот ужас в её взгляде, когда она шагнула прочь от тебя, чтобы избежать контакта. Ты же не знал, что ею двигал рефлекс, что этот шаг назад подарил бы тебе, как ей казалось, лишнюю секунду в случае чего. Ты не знал, что этот иррациональный страх — не перед тобой, но за тебя.
Ты злился, потом пытался забыть. Но не получалось выбросить из головы удивлённый взгляд и благодарную улыбку, которые тебе удалось заслужить — чтобы тут же потерять. И вот через месяц-другой ты обнаруживаешь себя сидящим в своём кабинете над письмом — листом бумаги с ужасно неуклюжими словами, который ты сомнёшь и выбросишь, как и несколько подобных до него.
Нет таких слов, чтобы выразить всё, что тогда бушевало в твоей душе. Было там и раскаяние, и печаль, и желание снова стать ближе к ней, как в тот миг, когда впервые за долгое время она подарила миру улыбку, причиной которой явился ты. Стать её другом, — говоришь ты себе и сам уже в это не веришь.
С Джессаминой вы тоже поначалу дружили…
И вот опять мысли о ней. Так долго... Сколько лет ей было бы сейчас?
Нет. Остановись, пока мысли не вошли в привычную колею. Было бы. Не будет. Ей — очаровательной Джесс, нежной Джесс, твоей путеводной звезде, твоей Императрице, — уже никогда не исполнится больше тридцати двух. Она ушла в самом расцвете, как благоухающий цветок, срубленный мечом и застывший в вечности падения.
Она ушла, Корво. А ты — остался.
Ты выполнил своё обещание ей, ты вырастил вашу дочь сильной женщиной и мудрой правительницей. Ты был с ней рядом, пока она нуждалась в тебе. А теперь время остановиться и посмотреть не назад, куда так и тянется твой взгляд, когда ты смакуешь горько-сладкие воспоминания, а вперёд. И подумать теперь уже о себе. Это больно, лорд-защитник, начало чего-то нового — это всегда так болезненно и так тяжело… Но все мы рождаемся в муках. Это же не значит, что не стоит рождаться?
<1852 год, месяц тепла>
Пар от кипятка давно перестал клубиться над изящной чашкой, стоящей на подносе, а она так и не отпила ни глотка. Время обеда скоро выйдет, и пора будет возвращаться в клинику, к пациентам. Сегодня она даже не спустилась в столовую: так стремилась к себе в кабинет, к письму, оставшемуся лежать в запертом ящике стола.
Лист пергамента, проделавший долгий путь из самой Башни Дануолла, подрагивал в руках Александрии, когда она в очередной раз пробегала взглядом строчки крупных, слегка угловатых букв. Она думала, что лорд-защитник уже успел забыть о ней в водовороте государственных дел. Будто бы надеялась, что он не вспомнит невзрачную докторшу с далёкого острова. Вот только почему тогда ею овладело такое смятение вкупе с неясным предвкушением, когда она вскрывала конверт?
Женщина со вздохом отложила письмо. Он писал так прямолинейно, но вместе с тем вежливо — так же, как и говорил. Конечно, первым делом он извинился, вообще всё письмо было написано ради извинения, но ему удалось избежать самоуничижения. Он даже дал себе вольность написать кое-что, вызвавшее у неё растерянную усмешку.
"... и если мне позволено будет выразить своё скромное желание: этот мир стал бы немного солнечнее — и для Вас в том числе, — если бы Вы улыбались почаще."
И что же это? Флирт — или простая попытка улучшить её настроение во время чтения письма, чтобы она точно приняла его извинение? Она смогла бы сказать точно, если бы знала его лучше. Если бы разрешила себе узнать его. А так оставалось лишь гадать, какой цели служило это вербальное "подмигивание", переданное скупыми строчками.
Гипатия пошарила в выдвижном ящике в поисках чистого листа.
Он писал, что не обязывает её отвечать. Но и не запрещал этого, так?
Корво, до чего же у тебя глупая улыбка. И ты не мог побороть её — как и не в силах был перестать перечитывать письмо, которое эту реакцию вызывает. Тебя можно было понять: ты уже и не чаял когда-либо снова с ней пообщаться. Но она дала тебе ещё один шанс, снова приоткрыла дорогу к своей душе — воистину добрейшее создание. И упускать этот шанс было нельзя.
В письме она посылала ответные извинения и объясняла, что причиной её поведения был вовсе не ты. Писала ли она это из вежливости или была искренна? Тебе хотелось надеяться на второе.
Манера её письма, как и манера речи, была мягка и приятна. Но каким-то образом в этих строчках не было той осторожности, той опасливой робости, которая всегда звучала в её говоре. Бумаге и чернилам она доверяла больше, чем собственному голосу. Может, через переписку проще сблизиться с ней? Кроме того, таким образом гораздо сложнее всё испортить: ты хотя бы не испугал бы её ненароком попыткой прикоснуться своими неловкими грубыми ручищами.
<1852 год, месяц песен>
Подходит к концу этот год — странный, ужасающий и в то же время дающий надежду на что-то новое там, в обозримом будущем. Как заканчивался прошлый год? Она почти не помнила. То существо отобрало у неё часть памяти, растоптало, уничтожило, оставив лишь самые жуткие воспоминания о мгновениях полного отсутствия контроля.
Но её саму у Злой Алекс растоптать не вышло.
Она пережила всё это, и теперь стала только сильнее, и знает, что в случае чего сможет за себя постоять: как в споре, так и в физическом столкновении, если таковое произойдёт. Но так хочется становиться немного беззащитнее в чьём-то присутствии… Оставаться собой, по-прежнему быть уверенной в себе — но лишь одному человеку во всём свете позволять быть сильнее неё. Быть защитником.
Она не может справиться с улыбкой. Никто не видит, но она всё равно смущённо прикрывает рот рукой и опускает голову.
Всего несколько месяцев обмена письмами — и вот серьёзная и занятая доктор, будто наивная юная девчонка, какой была когда-то, совершила непозволительное. Попала под очарование мужчины. Пала жертвой пронзительного взгляда, смущённой ухмылки и немного неловких, но таких искренних и наполненных доброжелательностью слов, строчками бегущих к ней из Дануолла пересекая море.
Как давно не посещало её это ощущение — ещё не влюблённости, но мечты о ней, желания наполниться этим чувством и поделиться им с миром.
Александрия нахмурилась. Нельзя, никак нельзя. И тем более нежелательно, чтобы он хотя бы заподозрил её в этих поползновениях. У него своя рана — глубокая, незаживающая. Он всё ещё любит, и это видно. Боль в преданном взгляде выдаёт его. Нельзя отнимать его у…
Она опешила. У кого? Джессамины Колдуин больше нет, да упокоится она с миром. А её дочь, кажется, теперь вполне способна защитить себя, Гипатия сама тому свидетель. Эта невероятная девушка не устрашилась ни переворота, ни ведьм, ни даже… её второй сущности. Так не потому ли лорд Аттано даёт себе вольность столь мило общаться с ней, Александрией? Ощутил себя свободным и готовым к попытке построить личное счастье перед закатом жизни? Вот только готова ли избранная им цель к тому же?
Доктор устало откинулась на спинку кресла. Давно пора отправить очередное послание, но она всё не находит слов. Оно должно достичь адресата в месяце земли — а значит, нужно написать что-то особенное. Деликатное. Но как?
Сначала — третье число месяца. Потом — дважды проклятое восемнадцатое. Непонятно даже, поздравлять ли его с праздником Фуги, который наверняка уже пройдёт к тому моменту, как он прочтёт письмо. Неизвестно, отмечает ли он его вообще, ведь рядом столько страшных, болезненных дат. А спрашивать у кого-то уже поздно, да и подозрительно: никто ведь не знает об их переписке. Слухи, конечно, не пойдут, в Совете приличные люди, но ей самой будет немного неловко. Да и Корво подставлять не хочется…
Ладно. Она столько уже написала — неужели не справится ещё с одной запиской?
"...Единственное, чего я могу пожелать Вам в этот месяц и в новом году — это не терять той душевной крепости, которая удерживает вас в этой жизни уже столько лет. И одна маленькая просьба, если мне будет позволено: обнимите за меня леди Эмили и скажите ей пару добрых слов, какие сами подберёте. Это нужно ей, и это нужно Вам, лорд-защитник".
А ещё это нужно Александрии Гипатии, которая пока не готова признаться себе в том, что тоже нуждается в объятиях и ласковых речах этого мужчины.
В начале месяца жатвы Эмили впервые заговорила о том, чтобы отправить лорда-защитника в ещё одну поездку. На этот раз практически тайно: якобы взглянуть на результаты почти годовой работы нового герцога изнутри города. Лже-Лука мог быть весьма благообразен под присмотром гостя из столицы, но что творилось и говорилось о нём в самой Карнаке? Корво возражал, что такое задание может выполнить и любой его рядовой агент, но дочь была непреклонна. "На этот раз тебе даже делать ничего не надо. Снимешь квартирку в любом приглянувшемся районе, погуляешь по родному городу, послушаешь, о чём говорят в народе. Считай это скорее отпуском, отец. О, и ещё: если отправишься в конце месяца и пробудешь там три-четыре недели, то вернёшься как раз к моему дню рождения. Вот заодно и сопроводишь тех, кого я хотела бы на нём видеть". Всё продумала, как всегда, не оставляя Корво никаких шансов.
"Позже сообщу, кого нужно будет пригласить".
Не было нужды в уточнении: кажется, он и так уже догадывался.
<1853 год, месяц сетей>
Свет луны и уличных фонарей щедро серебрил дорожку от станции к дому. Темнело теперь немного раньше, чем летом, хоть с дануолльскими ранними вечерами это было и несравнимо.
Скрипнула подъездная дверь, рука привычно, но уже безнадёжно погрузилась в почтовый ящик… и нашарила там конверт. Пульс подскочил, и Александрия поспешила дрожащими пальцами выудить улов. После того обмена новогодними письмами послания от него вдруг перестали приходить. Может быть, потерялись? Или задержались в дороге и дошли только сейчас? Или…
Сперва жадно впившись взором в адрес на конверте, она затем вздохнула и понурила голову. Оно отсюда, из Карнаки. Наверняка что-то деловое. Уже не раз за последние полтора месяца она вот так вот тешила себя надеждой, нащупывая плотную почтовую бумагу в холодном металлическом зеве почтового ящика — чтобы разочароваться, едва пробежав взглядом ровные строчки на конверте.
Лишь перед сном, присев на диванчик с чашкой чая в руке, она решила вскрыть послание: вдруг что-то срочное. Хорошо, что для этого пришлось поставить чашку с кипятком на тумбочку, иначе было бы не избежать катастрофы.
"Дорогая Александрия!
Приветствую Вас и сразу приношу извинения за то, что пропал так надолго. Дела не позволяли составить подобающее письмо, а отправлять вам написанное наспех я не хотел.
Сразу перейду к главному. По велению Её Величества я сейчас нахожусь в Карнаке. Можно считать это своего рода отпуском. Посему был бы счастлив увидеться с Вами — но, разумеется, если это не отвлечёт Вас от дел. Кроме того, мне нужно передать Вам просьбу Эмили.
Мой нынешний адрес — на конверте. Буду ждать Вашего ответа.
P. S. Герцогу и прочим лучше пока не знать, что я здесь — хотя бы некоторое время. Надеюсь на Ваше понимание.
Искренне Ваш,
К. А".
Доктор ошеломлённо выдохнула и потрясённо накрыла собственный рот рукой, будто не желая дать родиться той улыбке, что против её воли расцветала на устах.
Он здесь. Совсем недалеко, если верить указанному адресу, который относится к кварталу Сады Кирии. За пару километров от неё. Возможно, уже отошёл ко сну, а, возможно, смотрит на ту же луну, от которой она только что закрылась балконными ставнями.
И она сможет увидеть его — хоть завтра. Вот только можно ли позволять себе такую радость при мыслях о нём?
Давно ей не спалось так спокойно, как в эту ночь. Ужасы прошлого не потревожили её уютного забытья; они вообще стали посещать её гораздо реже с тех пор, как началась эта переписка. Может, он и вправду может стать её чудесным исцелением? А вот она для него…
Для лорда-защитника же эта ночь не была столь спокойной: впервые за очень долгое время в его сон вторглось потустороннее измерение, искажённая изнанка этого мира, место, которое он не смог бы забыть ни при каких обстоятельствах, как бы ни желал.
Холодное синеватое освещение, пробивавшееся откуда-то сверху, будто через толщу воды, выхватывало отдельные островки, дрейфующие в пустоте. След, оставшийся от его старой метки на левой руке, слегка ныл, будто скучая по забытому ощущению обжигающего холода и покалывания — или это он внушил себе?
Масляно блестящие каменные плиты с поразительной лёгкостью сами ложились под ноги, пока он двигался сам не зная куда, просто чтобы не стоять в ожидании появления вечно юного черноглазого божества. Что-то он долго в этот раз. Или Корво просто забыл о его неторопливости, потому что давно не бывал в Бездне?
Наигранный смешок за спиной.
— Дорогой друг…
Аттано обернулся, чтобы узреть знакомую фигуру, зависшую подле него над поверхностью острова.
— Давно же ты не призывал меня сюда. Я и не ждал уже… такого приглашения.
— А я не ждал, что ты сумеешь снова удивить меня, — парировал Чужой с непроницаемым выражением лица. — Думал, твоя история уже окончилась, как вдруг… — он хмыкнул, как всегда, слегка принуждённо, — двое Королевских убийц, мнимый и настоящий, удивительным образом нашли друг друга. Ну надо же, Корво… Что бы на это сказала твоя драгоценная Императрица?
Странно, но давно лелеемого желания врезать от души по этой самодовольной роже в этот раз почему-то не появилось. Почти. Наверное, из-за обречённого осознания невозможности этого. Или он сам с годами стал более непробиваемым...
— Без тебя разберусь в своей жизни, — буркнул лорд-защитник. — Что хотел-то?
— Решил, что будет невежливо не попрощаться. Ты хорошо развлёк меня, Корво, но твоя история подходит к финалу. Увы… — он наклонил голову, слегка прищурив тёмные, как океанская глубь, глаза. — Нет, я не о смерти. Приходить сюда, — лёгкий взмах бледной руки, — насовсем тебе ещё рано. Но, согласись, ты уже отбегал своё по крышам и переулкам. Пришло время для иных героев.
— Отправляешь меня на покой, — ухмыльнулся он. — Вы с Эмили будто сговорились.
— Легендарный лорд-защитник заслужил отдых, — голос раздался уже откуда-то сбоку, и Корво повернулся, чтобы увидеть, как бледные уста бога искривились в подобии улыбки. — И немного тихого счастья напоследок. Хотя нити вероятностей ещё сплетаются, и ты не думай, будто тебе будет просто.
Неспешно проплывали мимо каменные островки, а также здания и предметы — отражения реальности, искажённые Бездной.
— Всё, что хотел сказать мне? — протянул Корво, с удивлением отметив некоторое сожаление в своём голосе. Правая ладонь невольно легла на старый след из-под магической отметины. — С чего вообще явился вот так попрощаться? Будто у нас с тобой такие уж тёплые отношения.
— Мы знакомы шестнадцать лет, и я отметил тебя… в интересный исторический период. Могу ли я просто забыть о таком человеке?
— Разве время для тебя что-то значит, древний ты кит? — хмыкнул лорд-защитник. — Да и как минимум ещё одного убийцу ты знаешь явно дольше.
Чужой вздохнул нарочито тоскливо:
— Сам знаешь, что он меня не жалует. И, если уж тебе так нужно моё оправдание: меня давно никто так не удивлял до тебя. Можешь считать себя особенным из моих избранных.
Корво хохотнул:
— Если ждёшь, что я растрогаюсь, то напрасно. Это сомнительный повод для гордости. Как и вообще связь с Бездной, — он нахмурился. — И, раз уж речь об этом: ты так и не объяснился насчёт того, почему моя дочь, которую я всё это время старался уберечь от твоих проклятых даров, всё-таки вернулась из Карнаки с меткой.
Древнее создание отвело взгляд:
— Она была готова к этому. Искала любой помощи в своей миссии…
— ...и ты был тут как тут, хитрый ублюдок.
— Не уподобляйся Клинку Дануолла, — повёл он бровью, проходя мимо. — И не делай вид, будто не испытываешь облегчения от того, что благодаря появлению у Эмили этой силы ты впервые за долгое время со спокойным сердцем можешь отправиться куда пожелаешь.
Да, тут он его уел. Конечно, Корво не мог не содрогаться, то и дело цепляясь взглядом за перевязанную тёмной тканью узкую кисть любимой дочери, однако молодой Императрице и раньше многое было нипочём, а теперь, когда к её услугам были ещё и силы Бездны, поводов для отцовского беспокойства стало ещё меньше. Только знать бы, что плата за это будет не слишком высока…
— Что ж, раз мы прощаемся… Ты наконец потребуешь вернуть долг?
Не соизволил даже изобразить удивление.
— Брось, Корво. Я думал, после встречи со мной ты окончательно разуверился в смотрительских сказочках о том, что в обмен на силу Бездны я требую душу, или что там смертные способны предложить, — нарочито широкий жест руками будто был призван охватить всю бесконечность мрачного пространства: — Это — вечная пустота, а я — её властелин… и заложник. Так что мне остаётся, кроме как наблюдать отсюда за вознёй букашек на крохотной песчинке, называемой миром? Ваши подношения мне ни к чему. Что ж, — Чужой переместился ближе, пристально заглядывая в карие глаза, — ступай с миром, Корво Аттано, человек, защищающий Императриц и щадящий убийц. Ты… не позволил мне заскучать.
Пятнадцать лет связи с Бездной. Пятнадцать лет борьбы с самим собой, стараний скрыть свою принадлежность к еретикам и уберечь от всего этого юную Эмили. И год без метки. А теперь и официальное прощание с Чужим, ненужное, глупое и пафосное, но совершенно в его духе.
И чего же в тебе сейчас больше: сожаления или радости?
Как будто всё ведёт к тому, что жизнь больше не собирается ставить тебе подножек и втаптывать тебя в грязь, как только начинает казаться, будто всё налаживается. Больше не нужно так беспокоиться о дочери… И даже он тебя отпустил.
Или тебе только хочется считать, что всё это что-то значит?