Демоны ищут тепла и участья,

Предаюсь огню, разрываюсь на части,

Оставляя ожоги и ноющие порезы:

Всё равно ты ранишь сильней, чем стекло и железо.

Демоны ищут тепла и участья,

Предаюсь огню, разрываюсь на части…

Flёur, "Легион"

Человек — такое странное создание. Только когда его через край переполняет боль, причём не та, которая огнём бежит по нервам, а та, которую не отобразит ни одно исследование и которую не заглушить никаким обезболивающим, когда даже слёзы уже не дают облегчения — только тогда он понимает, что жизнь на самом деле немыслимо, непростительно хороша. Начинает замечать всё то, что прежде не выглядело значительным — а оказалось самым важным и нужным. И это неожиданное наблюдение лишь усугубляет страдание.

Екатерине не с кем было разделить свою боль. Друзьями она на "Талосе" так и не обзавелась, а уж единственному сблизившемуся с ней человеку тем более не поверяла всего. Столько скрывала от него… вот и поплатилась.

К горлу снова подступил спазм, и женщина скривила губы, борясь с рыданием. Поднесла ко рту бутылку с алкоголем, но, вдохнув спиртной дух, с отвращением фыркнула, отставила прочь. Сквозь пелену набежавших слёз глянула на собственное отражение в зеркале и тут же отвернулась, не в силах вынести вызывающий одновременно и жалость, и обжигающую злость вид.

Он был прав, он во всём был прав. Эгоистичная дура, на что она надеялась? Скрывать такую тайну было глупо и бесполезно с самого начала. И как давно об этом знали на станции?  И как скоро её вышвырнут отсюда за это? А, может, наоборот, оставят здесь, только уже в качестве не персонала, а, например, подопытного "добровольца". Из "ТранСтар" никого просто так не отпускают...

Давясь рыданиями, Екатерина упивалась болью так, как это может делать только оставленная на муки одиночества влюблённая женщина. Ей не с кем было поделиться подробностями их с Морганом последнего разговора, тем, как он смотрел тогда на неё — будто видел в последний раз в жизни, — и тем, как этот взгляд не вязался со злыми словами, слетавшими с его уст, произносимыми резко, торопливо и будто заученно, словно он спешил поскорее закончить неприятную беседу. Некому было ей сказать и о последовавшем вскоре после этого разговоре с шефом Элазар, скорее напоминавшем унизительный допрос. Директор службы безопасности недолюбливала обоих Ю, это знали все, но Екатерине в какой-то миг показалось, что та, несмотря на свою обыкновенную резкость и прямолинейность… немного сочувствует ей? А, может, это только потому, что ей хотелось найти хотя бы тень поддержки в ком-то.

Она виновата сама, виновата во всём, что с ней произошло, а больше всего — в том, что запуталась в собственных сетях и позволила себе влюбиться, когда делать этого было категорически нельзя. Подошла к этому расчётливо, но не учла собственных моральных сил — и всё пошло наперекосяк. Хотела воспользоваться им — и сделала это, и сама себя за это корила, умирая внутри себя каждый раз, когда ловила его будто бы искренний ласковый взгляд. И вот осталась ни с чем. Растоптанная. Выброшенная. Уничтоженная. Рискнула всем, но не только не добилась изначальной своей цели — ещё и утратила сверх того, что поставила на кон. Потеряла самоуважение, потеряла его доверие… и саму себя в нём потеряла.

"Как я могу доверять человеку, который скрывал от меня такое?".

Ей нечего было ответить на это. Хотя могла бы парировать, что он сам был довольно скрытен и мало чем делился с ней, но… В конце концов, он из учёных, а уровень секретности здешних исследований впечатлял. Да и Екатерине, в общем-то, было вполне довольно того Моргана, что просто был с ней рядом, и плевать ей было на его тайны.

Хотя в ней всё же оказалось достаточно гордости и самообладания, чтобы не показать ему в тот момент, как глубоко и остро пронзают её его слова. Ей хватило сил не выглядеть при нём жалкой и растерянной, и тем более не умолять выслушать её тщетные оправдания, почему она скрыла свою невосприимчивость к нейромодам при устройстве на "Талос-1". Ещё по тем обрывкам разговора с Алексом было ясно, к чему всё шло — теперь-то она поняла это точно.

Но всё это не отменяло ощущения зияющей дыры в районе сердца, будто туда небрежно швырнули утилизирующую гранату, не особо заботясь о последствиях.

Никогда больше не позволю тебе увидеть меня слабой, — зло подумала Ильюшина. — Даже если тебе хватит достоинства не избавиться от меня, не уволить к чёрту с этой проклятой станции — никогда ни о чём тебя не попрошу. И ни за что снова не дам тебе знать, что ты мне нужен.

В конце концов, не такая уж это и трагедия.

***

Прошло некоторое время, около пары месяцев. Ей почти перестало быть больно, а станция не казалась уже таким мрачным оплотом с давящими стенами в помещениях, прежде вызывавших приступы клаустрофобии. Увольнять Екатерину, похоже, никто не собирался, хоть она и была к этому готова: всё же порядочности у Ю-младшего хватило, чтобы не убрать бывшую любовницу с глаз долой, воспользовавшись своим положением. Хотя он имел полное право на это. Но почему-то никому не сказал о том, что у неё парапраксия. Или сказал, но ей было позволено остаться?

Как бы то ни было, она по-прежнему была на "Талос-1", и ей всё ещё нужно было выяснить судьбу отца. А для этого следовало собраться, перестать наматывать сопли на кулак, сгрести вместе осколки своей души и вспомнить, наконец, кто она и зачем она здесь.

Как раз обдумывая очередной вариант исполнения своего замысла, Екатерина вошла в лифт в дендрарии и нажала кнопку "Холл". Нужно было забежать в пару мест, прежде чем отправиться на электростанцию, где очень удобно было весь день скрываться (возможно, несколько неосознанно) от Моргана, который, конечно, больше там не появлялся. Правда, там было не укрыться от взглядов сотрудников — у кого сочувственных, а у кого и злорадных. А ещё — от собственных мыслей.

Промелькнули за стеклом бесчисленные этажи, переборки и перегородки нутра "Талоса", лифт замер, и дверь с мягким шипением открылась. Сделав шаг вперёд, Екатерина подняла взгляд…

Да чтоб тебя.

Она замерла на пол-шаге, беспомощно ощущая, как с таким трудом восстановленное самообладание даёт слабую пока что трещину. Он же вроде бы должен был отправиться на Землю? Об этом начали поговаривать почти сразу после их расставания. Но, очевидно, какие-то дела ещё держали его здесь.

Как же давно она не видела его так близко, не прикасалась к нему, не слышала его голоса... Он и сейчас молчит, застыв в проёме перед ней. Впрочем, всё, что хотел, он сказал ей ещё в тот раз.

Мелькнула и угасла мысль развернуться и выйти во вторую, свободную, дверь. Всё-таки приличия есть приличия.

— Здравствуй, Морган, — напряжённо выдохнула Екатерина, делая шаг вперёд, когда он посторонился, пропуская её.

— Здравствуйте… Эм-м… — он растерянно скользнул взглядом по чёрно-оранжевой униформе, затем — по нашивке с именем на груди, — инженер… Иль-ю-ши-на.

Дверь закрылась, и лифт с тихим гудением устремился наверх, в дендрарий, оставив Екатерину стоять, нервно прижав к груди папку с технической документацией.

Накатила глухая тоскливая злость. "Инженер" — даже не "директор". Почему-то это задело сильнее, чем то, что она для него, конечно, больше не Кейт и даже не Екатерина. Ну это уже совсем не по-человечески: зачем тогда было оставлять ей эту работу, сохраняя шанс встретить её вот так, в лифте или коридоре, если он всё равно собрался делать вид, будто их не то что ничего не связывало, а они вообще не знакомы?..

Стоп. Он так и вёл себя — словно видел её впервые в жизни. В его взгляде не было ни презрения, ни злости, но главное — в нём не было узнавания, и сыграть такое было бы нереально, да и зачем бы? Насколько она сумела его узнать за то недолгое время, что была в фаворе у вице-президента, он бы предпочёл вовсе проигнорировать её приветствие либо отделаться простым "доброе утро", будто ничего не случилось.

Да что же здесь происходит?

Весь день промаявшись в недоуменной неизвестности, вечером она обнаружила себя вцепившейся в транскриптор, на экранчике которого был только один контакт — и пустая строка для сообщения под ним.

Глупость какая… Впрочем, не большая, чем всё, что она делала прежде.

Пальцы будто сами, не повинуясь её воле, набрали письмо — короткое, по-женски дурацкое, полное того глупого детского отрицания очевидного: "...я не думаю об этом"... Он любил это в ней прежде. Или делал вид, что любил. Да как бы то ни было, неужели в нём ничего не дрогнет? Иначе она точно уверится, что заслужила такого отношения к себе. Что достойна быть презираемой и им, и коллегами, и самой собой.

Ответ не пришёл почтой и не явился в его словах и поведении. Ильюшина ещё пару раз видела Моргана — издалека, в холле, — а потом перестала встречать его. Видимо, вернулся на планету.

И пусть. Меньше жгло в горле при мыслях о нём, когда эти мысли перестали подкрепляться равнодушным карим взглядом, проскальзывающим по ней при встрече.

Что бы ни говорили специалисты вроде Матиаса Коля, Екатерина теперь точно поняла: возникновение отношений между персоналом в таком ограниченном в числе и перемещениях коллективе вполне закономерно — как и то, что эти отношения распадутся, причём скорее рано, чем поздно. Экипаж станции — как модель общества в миниатюре, и всё процессы в нём протекают ускоренно. И мало какие отношения выдержат утопическую рабочую атмосферу, царящую на "Талосе". Тут всё делается ради науки, и только неё.

И теперь она точно уверена: это не её место.

***

Это всё словно кошмарный сон. Грохот пробиваемой обшивки станции, её натужный страдальческий скрежет, шипение выходящего воздуха, вой сирены… и эти существа повсюду. Пугающе быстрые, ловкие и, кажется, не знающие ни усталости, ни боли, ни сострадания. Хотя последнее и не каждому человеку знакомо…

Екатерина была в коридоре по пути в свой кабинет, когда всё началось. Раздался сильный грохот, словно нечто массивное врезалось в обшивку, а за ним последовал глухой взрыв. Остолбенев, главный инженер ошарашенно наблюдала, как окошко двери, которая должна была бы открыться, успей она подойти ближе, затягивается предупреждающими ало-лиловыми разводами, и как на ней загорается надпись, оповещающая о пробоине за этой самой дверью, только что автоматически загерметизировавшейся. Девушка вскрикнула в беспомощной панике, шагнула ближе, только чтобы увидеть вырывающийся тугой струёй сквозь виднеющуюся за укреплённым стеклом стену кабинета воздух, стремительно рассеивающийся в космосе сквозь неведомо откуда взявшуюся брешь. Поддавшись антигравитации, все предметы в том помещении потеряли точку опоры и поднялись над полом.

Ильюшина судорожно втянула носом воздух. Дыхание затруднилось — и не только от шока. Она шла в кабинет за стимуляторами, чтобы предотвратить приближающийся приступ парапраксии, которая из-за её стрессового состояния обрела тенденцию возвращаться чаще, чем прежде. Ампулы с бесценной жидкостью были совсем близко — в паре метров от неё, в воспарившей тумбе подле стола. В теперь отрезанном от станции разгерметизировавшемся кабинете.

"Белый шум" — подлый недуг. Мало того, что узнать о нём можно, только когда нейромоды уже установлены, так ещё и приступы его не имеют строгой периодичности. Удушье и частичный паралич могут не возвращаться сутками — а могут мучить несколько ночей подряд, заставляя тратить бесценные запасы с трудом добытого лекарства. Она за последнее время и так извела почти всё, осталась всего одна упаковка. И до той теперь не добраться.

Женщина потеряла счёт последующему времени и не знала, сколько минут или часов прошло с момента возникновения пробоины. Её транскриптор остался на станции мониторинга систем охлаждения: после принятия лекарства она планировала вернуться туда. Пока она ещё владела своим телом, Екатерина попыталась отыскать поблизости хоть одного сотрудника, но все как в воду канули. Становилось всё больше не по себе.

Решив не терять времени на возвращение собственного транскриптора, директор инженерного отдела попыталась связаться с кем-нибудь из экипажа через систему общего оповещения, транслирующую сообщения на единой волне. После очередной попытки ей повезло: сообщение поймала Сара Элазар, тоже пытавшаяся подключиться к системе оповещений. Почему-то было отрадно услышать именно её. Директор службы безопасности вообще внушала доверие, хоть и обладала довольно жёстким характером: её присутствие действительно давало ощущение спокойствия.

Но сейчас голос Элазар звучал тревожно. Она, как обычно, давала указания сухо и чётко, но даже оставляющее желать лучшего качество связи не могло скрыть растерянности, сквозившей в её речи. Она тоже слабо понимала, что происходит, и наверняка также была напугана, но старалась этого не показывать. В конце концов, это была та ситуация, в которой ответственность за всех находящихся на станции людей ложилась именно на неё.

Разговор с Сарой оставил только больше вопросов. Паники поубавилось: Кейт хотя бы обнаружила, что не осталась одна на всей станции, как ей стало казаться в определённый момент. Однако ужас быстро вернулся, когда в очередном коридоре она обнаружила обезображенный труп кого-то из сотрудников. Кого именно — сказать было уже сложно. Поборов нахлынувшую тошноту и отметив лишь, что это, судя по цвету униформы, был её подчинённый, Ильюшина не стала приближаться к словно высушенному телу, чтобы прочитать имя на нашивке: мало ли что или кто мог сотворить такое с человеком…

Она крепче сжала в руке металлический ломик, по совету Элазар предусмотрительно прихваченный из инструментов, что нашлись по пути. До него в руки попался разводной ключ, но оказался слишком тяжёлым — только помешал бы, случись вдруг необходимость защищаться им… от чего бы то ни было. Телосложение у девушки всегда было хрупкое, и драться она не умела, но надеялась, что в случае чего её отваги и желания жить хватит, чтобы постоять за себя.

Шанс проверить это представился довольно скоро: впереди по коридору крадучись мелькнула низкая чёрная тень, и у Екатерины мгновенно пересохло в горле. Она опасливо двинулась вперёд, держа наготове своё единственное оружие. Огнестрельного инженерам не полагалось: на станции только СБ-шники были им вооружены… да ещё Ю-младший как-то похвастал фамильным достоянием — дробовиком "Маркграф", хранившемся в сейфе в его кабинете. Смертоносный и обманчиво красивый — слишком красивый для столь серьёзного оружия, — тот был под стать владельцу. Интересно, Морган забрал его обратно на Землю?

Да плевать. Дробовик, даже если он остался в кабинете, всё равно сейчас очень далеко — а неведомый враг прямо здесь.

Когда одна из картонных коробок, за которой, как Екатерине показалось, скрылась та тень, при её приближении зашевелилась и обратилась чем-то чёрным, склизким и явно очень агрессивным, время будто замедлилось, и девушка словно взглянула на всё со стороны. Как будто не она пронзительно взвизгнула и инстинктивно сделала шаг назад, как будто не она замахнулась ломом и нанесла несколько отчаянных, беспорядочных ударов по этому существу, как будто не она с гневным рыком пнула его ногой, добила острой стороной ломика и, обессиленно облокотившись о стену, оползла по ней вниз.

Всё закончилось так быстро, — осознала она вдруг, даже не пытаясь усмирить бившую её крупную дрожь, с отвращением и странным любопытством разглядывая свою жертву, добычей которой едва не стала сама. Ей не показалось: перед нападением существо действительно приняло форму той коробки. До этого она ещё не видела мимиков так близко… и даже не думала, что они настолько опасны.

Лёгкие вдруг словно сжало невидимым кулаком, и Екатерина надсадно закашлялась, зажимая рот рукой. Часто заморгала: в поле зрения стали плясать пока что полупрозрачные белёсые точки. При подступающем приступе вообще нельзя напрягаться, а тут такое...

Ей понадобилось некоторое время, чтобы собраться с силами и продолжить путь к своему транскриптору и, как хотелось надеяться, относительной безопасности. Приступ усиливался с каждой минутой, и последние пару десятков метров до кабинки на станции мониторинга систем охлаждения Екатерина была готова буквально молиться, чтобы ей не встретилось ещё существ, подобных тому, с которым она расправилась, потому что ослабленная болезнью девушка стала бы очень лёгкой для них добычей.

Удача была на её стороне: дошла она без приключений. На подгибающихся ногах ввалившись в кабинку, Ильюшина заблокировала дверь и рухнула на пол, жалко поскуливая от боли, поднимавшейся от ног к позвоночнику. Она помнила из прочитанного о парапраксии: следом наступит онемение конечностей, затем — полный паралич и слепота. Скорее всего, что-либо ощущать она перестанет ещё до того, как отключится мозг, а значит, просто не заметит момента собственной смерти...

***

Не было сомнений, что спокойно умереть ей не дадут. Не здесь. Не эти люди. Инженер пришла в себя от назойливого писка транскриптора, оповещающего об автоматическом приёме экстренного вызова. Походя с удивлением отметила, что всё ещё осознаёт себя и своё положение в пространстве… вот только нижняя половина тела уже совсем не чувствуется, лёгкие при каждом вдохе болезненно трепыхаются, как жабры у выброшенной на берег рыбы, а картинка перед глазами пестрит блёклыми пятнами, как в испорченном старом телевизоре. Удивительно, как она вообще добралась досюда в целости в таком состоянии.

— Кейт! — она хмыкнула, услышав это обращение, непривычно озвученное резким голосом Сары. — Не знаю, есть ли у вас транскриптор. К вам направляется Морган…

Она раньше полагала, что выражение "сердце пропустило один удар" — тоже всего лишь выдумка писателей.

— ...Я говорю это вам и остальным, чтобы его случайно не подстрелили… или нарочно.

А так хотелось бы, чёрт побери. Но нечем.

— Морган? — севшим голосом выдохнула Екатерина это имя, от которого уже, казалось, отвыкли её губы, и кратко закашлялась. — Я… Я думала, он на Земле!

В странной спешке она, крякнув от боли, дотянулась до лежащего на столе транскриптора и выбрала из списка контактов тот, который не вызывала уже давно, несколько месяцев. За ненадобностью.

— Морган? Екатерина. Даже не подумала проверить твой транскриптор...

Она хотела быть сильной, она ненавидела просить о помощи, но в таких обстоятельствах… Гордая и оскорблённая директор Ильюшина готова была погибнуть в одиночестве, запершись в кабинке на электростанции, назло всем. А вот слишком отходчивая и всё ещё верящая в людей Кейт этого не желала и стремилась отыскать в потёмках души этого человека хоть какие-то остатки света.

Она выдала ему всё как на духу, пока ещё были силы говорить. Про проблемы с электроснабжением и то, что кто-то заблокировал проходы в другие отделы. Про парапраксию. Про стимуляторы, оставшиеся в кабинете. Про возможность перезапуска реактора для снятия блокировки. Пусть дальше сам думает, как быть.

Ей нужен не он, а только его помощь, раз уж он оказался ближайшим выжившим человеком, способным ей её оказать. И ему решать, что делать с ней теперь. С ней и её чувствами, которые наверняка по-прежнему заметны ему как на ладони, хоть уже, возможно, и не имеют для него никакого значения. Плевать на раздоры, на непонимание, на этот их глупый разрыв. Сейчас просто очень хочется жить, никогда так не хотелось. И если ей поможет именно Морган Ю… что ж, пусть. Не зря говорят, что у судьбы извращённое чувство юмора.

***

С помощью транскриптора она направляла его и подсказывала путь, предупреждала о возможных опасностях. Кто-то другой, возможно, привёл бы поэтичное сравнение с ангелом-хранителем, но женщина, выросшая в стране "победившего атеизма", только фыркнула, когда такая метафора пришла на ум. В конце концов она сама жизненно заинтересована в том, чтобы он добрался до неё с лекарством, только и всего.

А потом она, наверное, снова вырубилась от накатившей боли и пришла в себя через неопределённое время от шума снаружи кабинки. Ругань и глухие удары, а потом — одиночный выстрел, слишком мощный для пистолета.

Екатерина не очень хорошо разбиралась в оружии и тем более не смогла бы по звуку отличить один конкретный дробовик от остальных, но всё же понадеялась, что это был именно украшенный щёгольскими золотыми узорами "Маркграф". И в то же время ей очень не хотелось, чтобы это оказалось так.

Зрение стало подводить уже не меньше, чем дыхание и конечности: перед глазами всё плыло и кружила целая метель белых точек, из-за которых парапраксия и обрела своё неофициальное название. Но алую, схожую с цветом крови расцветку униформы и эту подтянутую фигуру Кейт узнала бы в любом состоянии. Встряхнув головой, она старательно сфокусировала зрение, когда Морган вошёл в комнату и присел перед ней. Да, досталось же ему: костюм местами покрыт глубокими отметинами и ошмётками тифонской плоти, на скуле под покрасневшим глазом сочным лиловым пятном расплывается синяк, нижняя губа разбита, по-видимому, совсем недавно, и с неё на ухоженную эспаньолку спадают бусинки крови. Захотелось стереть их пальцем, но было слишком мало сил, чтобы двигаться… и нельзя было позволять себе такую слабость — первой касаться его.

Окинув девушку торопливым взглядом, Морган, не теряя времени, молча достал шприц и заправил в него ампулу со стимулятором. Склонился к ней, стараясь не ловить её затравленный, затуманенный болью взгляд.

— Иногда ты чертовски меня удивляешь — пролепетала Кейт, закрыв глаза, когда его большая ладонь, затянутая в перчатку, осторожно дотронулась до основания шеи, заставив её наклонить голову. — Туда, — кивнула она, когда он вопросительно глянул на неё, — прямо в шею. Там есть следы. Самой колоть гораздо сложнее...

И как он раньше не замечал этих следов — ещё когда частенько видел её шею вблизи и не прикрытой воротником костюма? Или не придавал значения?

Остатки самообладания покинули её с хриплым полувздохом-полустоном, вырвавшимся, когда игла проникла под кожу, впрыскивая живительный раствор. Плюсом этого стимулятора было то, что его действие начиналось почти мгновенно после введения. Начала восстанавливаться чёткость картинки — зрение, как она помнила, после этого станет даже слишком детальным и ярким на пару часов. Затем лёгкие перестали судорожно сжиматься и наполнились воздухом, заставив женщину ещё раз шумно вздохнуть. Ещё немного — и вернётся чувствительность конечностей. Осталось дождаться полного действия препарата — и она снова сможет ходить.

— Я… Я снова дышу, — с облегчением констатировала Кейт, лишь бы заполнить тишину. — И ноги чувствую. Спасибо тебе, Морган, — она мельком глянула ему в глаза с благодарностью и удивлением: всё-таки он оказался более человечен, чем казалось прежде. Или не все его слова о чувствах к ней были ложью?

Впрочем, всё это — глупости и пустые заморочки по сравнению с серьёзной угрозой, нависшей над станцией и её экипажем. И сам Морган, по-видимому, осознаёт это. Такой растерянный, измотанный… и будто не понимающий, где находится и что творится вокруг.

Хотя последний вопрос мучает не его одного.