— Ай! Мама, больно!

Эмили пытается отдёрнуть руку, но Джессамина, шикнув, не позволяет этого сделать, удерживая в руках маленькую ладошку и продолжая осматривать ранку с застрявшим в ней рыболовным крючком. По раскрасневшимся щекам девочки катятся крупные слёзы, голосок дрожит и срывается не из-за капризов, как это часто бывает, а из-за самой настоящей боли. Принцесса, которой скоро исполнится пять, слывёт непоседой, и ссадины с ушибами для неё привычны, однако такая болезненная травма у неё впервые.

В комнату с виноватым видом влетает Корво, держащий в руках охапку бинтов и бутылку с прозрачной жидкостью. Выложив груз на столик, наклоняется над дочерью, пытаясь поучаствовать в оказании помощи, но быстро оказывается отогнан Императрицей прочь:

— Я сама вытащу. Намочи пока бинт. Так, потерпи, — это уже к Эмили, испуганно поджавшей губы и шумно хлюпающей носом в ожидании самого страшного: крючок нужно будет извлечь, а потом рану обработают резко пахнущей жидкостью, от которой будет сильно щипать, наверно, даже сильнее, чем в прошлый раз щипало рассаженную кожу на коленках, когда торопливая наследница престола споткнулась и пересчитала ступеньки павильона в саду при Башне.

Подготовив бинты для повязки, лорд-защитник, однако, не может просто ждать, пока Джессамина закончит с кропотливым процессом извлечения злополучного крючка. Он подходит к дочери, присаживается подле неё на корточки и берёт в руки вторую её ладошку.

Отвернувшись от пугающего зрелища собственного ранения, с которым максимально осторожно разбирается мама, Эмили заглядывает в глаза Корво, и паника в её взгляде притупляется.

— Готова? — спрашивает Императрица, смочив ладошку дочери обеззараживающей жидкостью.

Эмили всхлипывает и растерянно глядит на неё, затем на отца.

— Эмили, мы не можем обещать, что не будет больно, — начинает Корво, прервав немую паузу. — Но я точно тебе говорю: больно будет ровно настолько, чтобы ты вытерпела. Ты же сильная девочка.

Принцесса кивает, блеснув широко распахнутыми глазами — коньячно-карими, как у самого лорда-защитника, что в сочетании с остротой черт её лица, которую не прячет даже детская пухлость щёк, выдаёт с головой их родство. Корво жестом позволяет Джесс начать извлекать причину ранения из руки дочери, а сам широкой ладонью гладит Эмили по голове. Девочка изо всех сил старается держаться, но всё равно хнычет и утыкается носиком в ладонь отца, всем лицом прячась в ней, жесткой и такой огромной по сравнению с её ручками.

Корво вздыхает, краем глаза следя за процессом обработки раны, и думает, как только Джесс его не убила сразу же на месте, когда он вернул ребёнка с такой травмой с обычной рыбалки, на которую дочка так давно просилась. Слишком непоседливая для такого занятия, она быстро заскучала, так что неудивительно, что в попытке развлечься полезла к удочке и неловко зацепилась нежной кожей ладошки за крючок, не заметив его. К счастью, обратный путь до Башни они преодолели быстро, да и Эмили держалась, стараясь сдерживать слёзы и не смотреть на рану, хотя всё равно разревелась, когда вбежала в кабинет к матери и, захлёбываясь слезами, принялась показывать раненую ручку. Показывать и повторять только одно.

"Корво не виноват, я сама".

И — отчаянная, смешанная с болью мольба в тёмных, не в породу Колдуин, глазах. Такое по-детски чистое рвение защитить того, кто очень дорог. Главное — позвольте ему и дальше проводить с ней почти всё свободное время, играть с ней, потакать её шалостям, учить чему-то новому каждым разговором, жестом и прогулкой. По-настоящему быть её отцом, пусть официально этого никто, естественно, не объявлял.

Она никогда не зовёт его папой, но, вероятно, это лишь потому, что это слово просто-напросто обычно не звучит при ней, чтобы у неё не возникало соблазна так назвать его, пусть этот факт и так для многих очевиден. Он для неё Корво, но в это имя, смягчающееся в её устах так же, как в устах её матери, девочка вкладывает всё, что к нему чувствует. Всё, что когда-нибудь, возможно, сможет сформулировать словесно — но пока передаёт это ему лишь в объятиях, счастливом взоре и вот в этом мелодичном произношении его собственного имени.

Джессамина в тот миг лишь тяжко вздохнула, строгим взглядом пронзив лорда-защитника, и, сосредоточенно осмотрев травму, решила, что сама справится и звать лекаря ни к чему. Куда сложнее было успокоить дочь, но эту миссию на себя неосознанно взял Корво, и ему, как и всегда, это удалось.

И вот болезненная процедура позади, на левой ладони юной Эмили Колдуин красуется аккуратная повязка, и принцесса больше не заливается слезами и не глядит перепуганно то ли от боли, то ли от мысли о том, что ей больше не позволят гулять с лордом-защитником. В последний раз шмыгнув носом, она обнимает маму:

— Больше не болит!

Устроившись темноволосой головкой на плече Императрицы, Эмили поворачивается личиком к сидящему рядом отцу. Глядит на него с прищуром и лукавой улыбкой, такой чарующей и обезоруживающей, какая бывает только у маленьких девочек. Такой, от которой душевно умираешь и тут же возрождаешься вновь, потому что не верится, что это — твоё родное создание, твоя дочь, так похожая на твою любимую женщину, но в то же время прекрасная и своей красотой, уже понемногу начинающей проявляться и показывать различия между ними.

Корво уже не может представить, как существовал прежде, когда у него не было этих двоих, самых главных теперь в его жизни женщин. И не хочет допускать даже мысли о том, что однажды он может по каким-то причинам снова остаться без них. В конце концов, не допустить такого шанса — его работа. Не допустить и сделать так, чтобы крошке Эмили никогда не пришлось вспомнить, что, даже если боли не избежать, её всё равно бывает ровно столько, чтобы хватало сил эту боль выдержать.