Корво не отрицал случившегося, но не мог объяснить причин этого поступка даже себе самому. Это не было продуманной акцией, и он не был слишком пьян. Отчаянно одинок и потерян — возможно, но он в этом состоянии уже несколько лет, и раньше оно не вызывало желания броситься в объятия первого встречного. Тем более такого: развязного, наглого преступника, Бездна побери!

Память услужливо подсунула воспоминания о ловких руках и тяжёлых стонах, о зазывном, беспринципном взгляде разноцветных глаз. И о том, как легко он, лорд-защитник, позволил себе потерять контроль над собой из-за всего этого.

В этом ловушка Праздника Фуги: можно делать вид, будто совершённого тобой не случалось, и даже само Аббатство простит и отпустит грехи. Вот только сам ты их от себя отпустить не сможешь.

И это всё зашло слишком далеко лишь из-за того, что он слишком много внимания уделял этому вору. Попытался разглядеть за образом преступника обычного человека — и получилось ведь! — и нашёл этого человека достаточно привлекательным, чтобы…

Корво поморщился. Это всего лишь секс, в конце концов. Тем более в ночь на праздник Фуги, что вовсе не считается за нечто серьёзное. Правда, при размышлении об этом тут же посетила иная мысль: это для него, уроженца Империи, события несуществующих новогодних суток по умолчанию не имеют значения. Привычка. Традиция. А для Гарретта, пусть с ней и ознакомленного, всё это, должно быть, смотрелось совсем иначе. Хотя откуда ему знать пределы распущенности вора, с которым он знаком так мало?

Размышлять обо всём этом, впрочем, быстро стало некогда. Месяц земли, тяжёлый и всегда кажущийся таким долгим, отнял всякое желание думать о чём-либо кроме предстоящей горькой даты.

С того дня минуло уже пять лет.

Каких-то пять лет назад, ранним утром тёплого месяца земли, у него было всё. А теперь — только строгие портреты в обрамлении скорбно-чёрных драпировок, цветы вокруг и — свечи, свечи, огромное множество чадящих трепещущих огоньков. И понурая Эмили, явно ощущающая себя крайне неуютно среди тихого потрескивания свечного огня и тяжёлого духа увядающих бутонов, среди насквозь фальшивых сочувствующих улыбок и памятных посмертных речей. Это не то, что нужно ей и Корво, чтобы почтить ту, которую (не уберёг) потеряли. И не то, чего хотела бы сама Джессамина, будь у неё возможность распоряжаться церемонией почтения собственной вечной памяти.

Но, увы, теперь это всё, что осталось у них обоих.

Хотя приглашений на церемонию в тронном зале крайне мало, сад Башни в этот день открывают для всех желающих выразить свою скорбь по ушедшей Императрице. На один день восстанавливается эксцентричная традиция, начало которой положил Эйхорн Колдуин и возвращение которой значит теперь слишком многое.

И Корво почти не удивляется, к вечеру обнаружив в своём кармане аккуратную, почти маниакально ровно сложенную записку. Её автору — обладателю на удивление корявого почерка, резко контрастирующего с бережным отношением к бумаге, — вероятно, не столь обязательно было бы дожидаться, пока к Башне можно будет добраться легально, но Корво нравится считать это проявлением некой тактичности. Если такое понятие вообще известно человеку, в чьи профессиональные навыки  входит незаметное нарушение личных границ.

В записке значится название паба, расположенного, как и большинство питейных заведений, на противоположном берегу реки, и приписка: "Завтра в девять вечера. Это важно. Г". Что ж, приглашения на романтическое свидание так не пишут, и это не могло не обнадёживать.

К назначенному часу лорд-защитник успел изучить местоположение паба и возможные пути отступления из этого квартала — просто по привычке, не то чтобы он действительно ждал подлости. Даже Эмили порой ёрничала по поводу того, как отец проницательным взглядом изучал каждое новое место, куда ему доводилось прийти — хоть она и лучше других понимала, что это в первую очередь забота о её же сохранности.

Услышав бой колокола часовой башни, Аттано помедлил ещё немного, а затем вошёл в двери питейной, укрыв голову капюшоном потрёпанного плаща, ничем не выдающего его персоны — истёртая накидка неопределённого цвета предназначалась как раз для таких редких вылазок, когда требовалось быть и не лордом-защитником, и не убийцей в маске.

В пабе было привычно шумно для вечера буднего дня, и суматошная обстановка душного, прокуренного помещения составила странный контраст с тут же давшими о себе знать воспоминаниями о "Пёсьей Яме". Заведение, в котором в своё время обосновались мятежные лоялисты, вероятно, в лучшие свои времена выглядело по вечерам точно так же: простые рабочие заливали усталость после тяжёлого труда пинтой-другой горького пойла, кто побогаче — делали ставки на собачьи бои или просто спускали всё в карты, кто-то щипал смазливую разносчицу выпивки за мягкие места, кто-то шумно нарывался на драку — словом, всё то, что было так характерно для любого обычного паба. И всё то, чего в "Яме" Корво так и не застал.

От невесёлых мыслей о тех днях в разгар чумы он отвлёкся, заставив себя обратить внимание на ощущения в меченой руке. Корво давно понял, что каким-то образом метка Чужого реагировала на присутствие вора со светящимся глазом — дала она знать о себе и сейчас, зайдясь слабым, но настойчивым покалыванием под самой кожей. Полагаясь на это ощущение, императорский защитник двинулся вглубь переполненного паба, мимо столов, занятых разношёрстными компаниями и одиночными посетителями.

Тот, кого он искал, обнаружился на виду — и в то же время обособленно от остальных людей: тёмная фигура практически слилась с тенью за столиком в неприметном закутке. Под кожаным капюшоном блеснул лазурью правый глаз, и Корво молча уселся напротив вора, шумно пододвинув стул.

— Добрый вечер, загадочный незнакомец, — с ухмылкой протянул Гарретт, и Корво дёрнул уголком губ:

— Давай к делу.

— Как скажешь, — легко пожал плечами вор.

Подвинув стоящую перед ним полную кружку, нетронутую, взятую явно для прикрытия, Гарретт наклонился чуть ближе, и лорд-защитник осознал вдруг, что впервые видит его при более-менее сносном освещении — если, конечно, тусклый жёлтый свет в пабе можно назвать таковым.

Мнения Корво об облике своего нечаянного любовника это, впрочем, не изменило: Гарретт был весьма привлекателен. На специфичный вкус лорда Аттано, по крайней мере. Когда-то он, вероятно, и по обывательским меркам мог таковым считаться, а диковинный шрам добавил своеобразной притягательности. Хотя и стал яркой особой приметой — неспроста это остроносое лицо вечно скрывалось в тени глубокого капюшона. Маскировка эта, впрочем, всё равно оставляла желать лучшего из-за приметного сияющего глаза.

— Полагаю, о неких регентистах тебе известно гораздо больше, чем мне, — негромко начал вор и примолк, ожидая реакции.

— Не то чтобы… — Корво нахмурился. — Мне докладывали, что у него есть последователи, но о том, чтобы это была централизованная группировка, известно мне не было.

— Я тоже пока мало что знаю, но последнее время о них говорят всё чаще. И не то чтобы они, знаешь, бегали по улицам и агитировали жителей. Скрытные ребята.

— Скрытные — и при этом о них резко стало слышно больше? — приподнял бровь Корво.

— Это меня и насторожило, — кивнул посерьёзневший Гарретт. — Тут даже моих скудных знаний о недавних событиях у вас здесь достаточно, чтобы понять, что вы в опасности. Ты и твоя дочь.

Настороженно мазнув взглядом по шумным выпивохам по соседству, Корво перевёл его на вора и горько усмехнулся:

— Мы всегда в опасности. Иначе бы не было нужды в моей должности.

— В которой из них? — откинувшись на стену, безмятежно поинтересовался Гарретт и в ответ на тяжёлый взгляд одарил лорда-защитника очаровательной кривой ухмылкой.

Оставив его без ответа, Корво чуть погодя кивнул:

— В любом случае, это серьёзно. Прикажу заняться ими. А тебе… спасибо.

Гарретт нарочито равнодушно поджал губы, и Аттано вдруг понял, что перед самым разговором с ним вор опустил свой платок, обычно скрывавший нижнюю половину лица. Знак доверия у него такой что ли?

— Политических игрищ мне на родине хватило. Хотелось бы отдохнуть от них хотя бы здесь. Да и в моих интересах, чтобы у власти оставался такой занятный мужчина…

Хоть вкрадчивая интонация и польстила, Корво раздражённо цыкнул для вида, прикрыв глаза, чтобы не глядеть на эту наглую физиономию. Чего он ожидал, впрочем? Дело сделано, и можно позволить себе подумать о чём-то более приятном, — так, вероятно, рассуждал вор.

Сделать что ли ответный выпад, чтобы порадовался?

Пальцы левой руки сжались в кулак, и дуновения Бездны завихрились вокруг метки, вспыхнувшей светом и тупой болью. Пространство паба вместе со всеми его посетителями обесцветилось до графитных тонов, тем самым став напоминать набросок умелого рисовальщика.

В повисшей тишине среди замерших в разных позах людей Корво поднялся со стула и, перегнувшись через массивный стол, заглянул в застывшее, как у статуи, лицо Гарретта, с этой вечно искажающей его едва заметной ухмылкой. Изучил его с интересом, словно увидал впервые, а затем наклонился ближе и кратко прижался своими губами к его — недвижным, сухим, но всё же живым и тёплым.

Когда в помещение паба одновременно ворвались и цвет, и звук, и движение, лорд-защитник уже стоял выпрямившись подле стола, плотнее надвигая на лицо свой капюшон.

Поблизости кто-то громко выкрикнул завершение похабной шутки, раздался взрыв смеха, и Гарретт вздрогнул от неожиданности. Растерянно моргнул, облизнув губы, а затем сверкнул в сторону Корво таким взглядом, что у того поневоле собрался горячий ком внизу живота.

— Это тоже можно обсудить, — шепнул вор, встав и оказавшись на мгновение слишком близко к Аттано, — в другой обстановке. А пока, Корво, сосредоточься на тех, кому помешала твоя дитя-Императрица.