найнс заходит и сразу отправляется мыть посуду.

ну, не совсем сразу, конечно. оглядывается. гэвин ждет саркастичного комментария об уюте апартаментов или характерного поджатия губ, но найнс грациозно, акробатично почти, огибает гору оберток и направляется прямиком на кухню.

никаких "во что ты превратил квартиру?"

и даже "как ты здесь живешь?"

в дверях он еще что-то говорил, про вред полуденного сна в душном помещении, про режим полета на телефоне, но движения его с каждой секундой становились все плавнее, все больше напоминали автоматические.

найнс всегда становится такой, когда ничего кроме цели не видит.

так что найнс моет посуду, и звуки ее, звенящей и бряцающей, царапают риду по ушам.

ему бы сказать, чтобы перестал, но это ведь диво дивное: девятка в своем белокрылом великолепии, обосновавшийся у мойки, в перчатках и с щеткой наперевес. нелепо и странно и будто бы смешной сон.

(и даже рукава закатал, они что, закатываются?)

так что гэвин стоит и смотрит остекленевшими одуревшими глазищами на передовую модель и последний выдох киберлайф, - да не умерли они, конечно, - за работой.

смотрит и ждет на сей раз жалости.

но девятка методично вытирает всю посуду и замирает. каталогизирует урон, значит.

или виснет от накопившихся задач. немудрено.

или, чего хуже, начинает думать, что сделал что-то не так.

"ты брось," начинает гэвин сипло. "ты чего хотел?"

"ты в самом деле не хочешь моей помощи?"

как всегда с тяжеленными вопросами с утра пораньше.

ведь не спросит какое-нибудь "зачем тебе тридцать картонных упаковок от удона?", не провозгласит "ты ведь в самом деле не болен, а взял больничный."

и не станет вещать о том, что его сканеры не врут, что в постели и на диване спят по шестнадцать часов, что справка - кривенькая подделка, как в школе, гэвин, клянусь. консьерж думал, ты умер здесь.

на это все можно как-то отбрехаться. найнсу было бы, по сути, все равно.

должно быть все равно ведь, да?

рид отвечает на все средним пальцем. найнс жмурится и наклоняет голову так, как только найнс может.

господи, да почему он как великомученик все произносит с безмятежной снисходительной улыбкой? гэвин проверил, гэвин просмотрел, гэвин убедился: все абсолютно.

окурки, заляпанное одеяло, потемневшие от грязи кружки, пустые рулоны от бумажных салфеток, что-то липкое. девятка выносит все и периодически оглядывается, будто ищет одобрения или прямой команды стоп.

найнс выносит будто весь дом. иногда спрашивает, что оставить, какой ящик не открывать. ух ты.

(гэвин даже думает, ну не мог же найнс с порога услышать "убирайся!" как команду, так только в анекдотах бывает)

а потом, ну.

молчит.

"так ты зачем пришел-то?"

"ты болеешь две недели и не заплатил за кабельное."

"болеешь, смешно."

найнс не удостаивает тишину ответом.

и не спрашивает, "почему ничего не сказал?"

никакого "рассказывай."

гэвин сидит в собственной квартире и не узнает ее, но не знает, плохо ли это. бурлящая где-то в горле паника стала привычным делом.

найнс только обещает, "я никому не скажу."

потому что это важно.

и, может, там есть что-то еще.

"если ты позволишь помочь" или "только скажи. доверяй мне настолько, чтобы сказать в следующий раз" или "мы поговорим, как тебе станет полегче"

найнс не имеет права, но гэвину хотелось бы, чтобы имел.

гэвин рассказывает.