Если бы Цзян Чэн знал, чем закончится эта прогулка, он не пошёл бы за племянником. Но Цзинь Лин состроил такую умильную физиономию, что глава Цзян просто не сумел устоять. Знает ведь, паршивец, как пронять дядю!
А в итоге Цзинь Лин привёл его в комнату, тёмную, почему-то, и закрыл дверь. И ещё и запер, негодник!
— Цзинь Лин! — рявкнул Цзян Чэн, ударив кулаком по двери. — А ну, немедленно открой дверь.
— Бесполезно, — раздался за спиной ленивый и очень знакомый голос, от которого в груди закипели ярость и боль. — А-Лин, — продолжил Вэй Усянь тем же ленивым голосом, — если не выпустишь нас до того, как Лань Чжань обнаружит моё отсутствие, то, поверь мне, тебе ноги не сломают — тебе голову открутят.
— Значит, вам двоим придётся решить свои проблемы как можно быстрее! — Раздался голос Цзинь Лина с другой стороны двери, а потом послышались шаги, и всё стихло.
— Вот паршивец, — восхищённо произнёс Вэй Ин, зажигая свечи в комнате. — И как же он тебя заманил?
— Сказал, что ему нужна моя помощь, — раздражённо рявкнул глава Цзян, разворачиваясь к тёмному заклинателю.
— А фантазии ни на грош, — вздохнул Усянь, падая на подушку у столика. — Да садись ты, не стой столбом.
Цзян Чэн осторожно подошёл к столику и сел напротив брата, сверля того взглядом. Вэй Ин, тем временем, разлил по чашам вино, обнаружившееся на столике, и подтолкнул одну к шиди. Точнее, уже бывшему шиди.
— Всё ещё злишься? — как-то обречённо спросил Усянь, посмотрев на лицо Ваньиня. Тот кивнул. Нет, кое-что, ещё в храме Гуаньинь, встало на свои места, но он всё равно не мог перестать злиться. Сам не понимал, почему, возможно, уже по привычке — шестнадцать лет ненавидел его, а тут за пару минут перестать? Не в его характере.
— Почему?
— Что — почему? — не понял Вэй Ин, наливая себе ещё вина.
— Почему ты это сделал? — Цзян Чэн смотрел в свою чашу, не в силах поднять взгляд на брата.
Вэй Ин издал странный звук, нечто среднее между смешком и всхлипом, и Ваньинь вскинул голову. Усянь покачал головой, улыбаясь своей привычной улыбкой.
— Потому, что ты мой младший брат, — мягко произнёс он. — Потому, что без золотого ядра ты не смог бы жить. Я ладно, я смог найти выход, пусть и не тот, который бы хотелось, но нашёл. Тёмный путь сводит с ума людей алчных и эгоистичных — например, таким был Вэнь Жохань. Но я — не он, ты же знаешь, что я никогда не думал о себе, только о других. О тебе, шицзэ, тех Вэнях…
— Яньли…
— Не я, — покачал головой Вэй Ин. — И Цзюсюань — тоже. Ты помнишь же?..
Цзян Чэн кивнул. Тогда они разобрались, наконец, кто подставил Вэй Ина, довёл его до самоубийства — а это было именно самоубийство, кто бы не приписывал Ваньиню убийство его старшего брата. За всем этим стояли Цзинь Гуанъяо и Су Миншань. И от этого было ещё более тошно, ведь Усянь не сердился на своего шиди. Более того, он продолжал относиться к нему, как к родному человеку.
— У меня тоже есть секрет, который я хранил всё это время, — с трудом произнёс Цзян Чэн. — Пусть не ты рассказал мне о золотом ядре, но про тот случай я расскажу тебе сам. Помнишь, когда ты увёл нас в город, после сожжения Пристани Лотоса?
— Помню. Там ещё были солдаты Вэней, они ушли, а тебя я не нашёл потом в гостинице.
— Это я их увёл, — с трудом вытолкнул эти слова Цзян Чэн, глядя, как расширяются глаза его брата. — Не хотел, чтобы они тебя захватили.
Вэй Ин молча смотрел на Цзян Чэна, и в его глазах отражалась такая гамма эмоций, что Ваньиню стало не по себе. Он гадал, что сделает брат — ударит или наорёт, но совсем не ожидал, что тот его обнимет и прижмёт к себе дрожащими руками. И стало внезапно так тепло и спокойно, как не было ни разу за эти годы. Словно они снова вернулись в те дни, солнечные и беззаботные, когда не была сожжена Пристань Лотоса, не погибли родители и шицзэ. Когда они с братом понимали друг друга. Когда Усянь доставал Ваньиня, а Яньли разнимала их и мирила.
— Почему?.. — голос звучал сдавленно от подкативших слёз.
— Ты всё ещё мой брат… — тихо ответил Вэй Ин.
И с его души упала гора. Он и не представлял, как хотел услышать эти слова. Почувствовать тепло брата.
Который всегда был его братом.
Он сам крепко обнял худощавое тело, прижал к себе и спрятался на плече, отпуская свой гнев и боль. Освобождая, наконец, душу, и не смущался, потому что над ухом раздавались всхлипы. Им обоим нужно было оставить это всё позади и сделать первый шаг навстречу друг другу и новой жизни.