— Дай мне минуту, — просит Антон, оглядывая пустую палату.

Его взгляд ползёт по заправленной койке, торчащим из-под матраца кончикам простыни, отглаженным полосам на белье. Антон проверяет розетки, заглядывает внутрь опустошённых тумб, подходит к подоконнику, чтобы удостовериться, что ничего не забыл. Он никогда ничего не забывает. Может, как раз потому, что проверяет всё.

Когда они спускаются по лестнице, Антон издаёт болезненный звук и хватается за бок. Задирает футболку, чтобы проверить: всё ли в порядке? Не разошлись ли швы?

Олежа старается не смотреть. Вместо этого говорит:

— Я понесу, давай, — и протягивает ладонь.

Антон осторожно снимает сумку с плеча. Говорит потерянное «спасибо». На всякий случай касается бока рукой, готовый к тому, что на нём зияет разлом. Но там ничего — белая пустота. Ни намёка на боль.

— Ты в порядке? — спрашивает Олежа и останавливается, чтобы Антон мог его нагнать. Это кажется непривычным.

Олежа спрашивает об этом так, будто Антону всего-навсего удалили аппендикс — эту легенду он придумал сам. Они делают вид, что той ночи не существовало. Она им приснилась — такое бывает. Переработал. Резко включился мозг. Всего-то подкинул пару самых страшных кошмаров, ощущение крови и ускользающий пульс.

— Я не думал, что выберусь, — говорит Антон. Так честно и прямо, что в глазах у Олежи вспыхивает испуг. — Я... мало что помню. Не знаю, что было, как ты успел, когда меня увезли... Мне казалось, что я умру.

Когда Антон говорит это вслух, всё вдруг становится слишком реальным.

— А потом я думал. Что бы было, если б я правда умер? У тебя в комнате. Посреди ночи. Что бы было с тобой? — говорит Антон и заглядывает ему в лицо.

— Но ведь ты же не умер, — через силу выдавливает Олежа и вцепляется в ремень сумки.

В груди что-то тянет.

Мысль о том, что Антон мог погибнуть, давит горло петлёй. Что Антон мог погибнуть там — на его руках — просто мешает жить.

— Я бы винил себя до конца жизни, если бы ты не выжил, — произносит Олежа и поджимает губы.

Антон подходит к нему, наклоняется чуть вперёд и, зарываясь рукой в его волосы, прижимает к груди. Олежа держится, не обнимает, только комкает ткань.

— Я у тебя в долгу, — выдыхая ему в макушку, хрипло шепчет Антон.

Боль отдаётся глухо.