Елена вздрогнула от шума – стая птиц с гвалтом сорвалась с крыши, задрожал железный парапет. Она уснула. Ей понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что находится одна в кабинете, что Сергея не приводили к ней на экспертизу, и он не отвечал на ее вопросы истекая кровью и корчась в судорогах на полу в полукруге равнодушно наблюдающих конвоиров в черных шлемах, что… что просто мозг вплел идущую запись сессии в сновидение, а все эти образы вызваны страхами и навеяны новостями. Но сердце продолжало бешено биться и кончики пальцев чуть подрагивали. И почему-то даже удивительно было видеть, что пол кабинета совершенно чист, а дверь заперта. Ей даже показалось, что она все еще может отчетливо различить солоноватый металлический запах в воздухе.

Запись шла по второму кругу:

- …Вы думали когда-нибудь о самоубийстве?

- Конечно, нет! Никогда. У меня все прекрасно – работа и… и вообще. Учеба, благотворительность. У меня много всего, о чем мне надо думать. Зачем бы я думал о суициде?

- А почему вы никогда не думали об этом?

Сергей посмотрел в пол, заламывая сцепленные пальцы.

- Вам не кажется, что это слишком жестокий вопрос?

- Почему он кажется вам жестоким?

Сергей промолчал. Елена продолжила:

- Может быть потому, что вы не знаете убедительного ответа на него?

- Почему я должен убеждать вас в том, что сказал? Я не думал о самоубийстве, разве этого не достаточно, чтобы закрыть тему?

- На мои вопросы нет неправильных ответов, и вы правы – вы не должны убеждать меня. Но существует ли такой ответ, который способен убедить вас? – Новая тяжёлая пауза повисла в воздухе. – Подумайте: это очень важно. Ведь ответ напрямую связан с тем, что вы считаете смыслом своей жизни.

Понадобилось время, но в тот день Елена не торопилась: Сергей был единственным клиентом, записанным в тот день, и она решила про себя, что хочет пообщаться с ним подольше. Его осипший шепот запись едва улавливала, но Елена и так уже вспомнила, о чем шла речь:

- Я бы никогда не поступил так Олегом. Это было бы подло.

- Подло? Что вы имеете в виду?

- Ну… убить себя означало бы оставить его одного… наедине с не отвеченными вопросами, с невозможностью получить ответы. С чувством вины. С осознанием, что он не смог помочь. Это нечестно. Решить закончить жизнь так, вместо того, чтобы попросить о помощи – это просто низко. И Олег такого не заслуживает.

- Так в какие моменты вы думали о самоубийстве?

- Это было давно. Я был подростком. С тех пор все изменилось, так что я не вижу смысла об этом говорить.

- Боюсь, я вынуждена просить вас.

Сергей съежился, зарылся пальцами в свои непослушные волосы. Она хорошо помнила эту позу – он часто смотрел в пол и будто пытался прикрыть голову руками, когда говорил о том, что его угнетает:

- Меня доводили. Некоторые люди постоянно, целенаправленно говорили мне всякие гадости. И они знали куда бить. Знаете, для сироты всегда очень важна та сказка, в которую он верит, которую проговаривает себе каждый вечер перед сном. Что мы попали туда по ошибке, что где-то есть мама, и она хорошая, самая лучшая в мире, и она любит… Просто что-то пошло не так. Но это можно исправить. И когда кто-то говорит тебе, что твои родители снаркоманились под забором, а ты сам – ошибка, кусок мусора… Это больно. И в это легко веришь, потому что не знаешь наверняка – ложь ли это? Я ведь не помню. Но я привык, что мне говорят разное… Всем говорят. Обидно было другое. Они не скрывались. Все видели, что происходит. Все прекрасно знали. И никто не вступился. Ни разу. Мне казалось, что вокруг будто в «короле Лире» – люди из камня. Что нужно сделать что-то экстраординарное, чтобы их отношение поменялось. Я думал, что если я умру, они будут напуганы, и они все осознают, начнут сожалеть. Но потом я подумал, что это лишено всякого смысла. Если им все равно, что я чувствую, едва ли они будут переживать из-за моей смерти. А те, кто неравнодушен, хотят видеть меня живым.

- Очень мудрое заключение. Не все доходят до него в таком раннем возрасте…

Елена остановила запись. Вязкая тошнота не проходила. «Не все доходят до него в таком раннем возрасте», – повторила она за собой с горькой усмешкой, закатывая рукава рубашки. Ее взгляд на секунду задержался на продольных белесых шрамах, покрывающих нестройным рядом руки до локтей. Елена растерянно прошлась несколько раз по кабинету в поисках чего-то, на что можно было бы отвлечься, полила цветы остатками воды из пластиковой бутылки.

Темнело, хотя вечер только начинался. Уцелевшие окна отражали золотистый закат, но много где первые и вторые этажи чернели битыми провалами. Было ужасно тихо – ни истошного воя мигалок, ни криков. Ничего похожего на прошлую ночь. На разгон беспорядков хватило одного дня. Почему-то Елене стало не по себе от этой мысли. Маятник размашисто качнулся в одну сторону. А теперь качнется в другую. Там, где вчера били стекла протестующие, встанут полицейские, ощетинившиеся дубинками и щитами. Елена подумала, что это – теория разбитых окон в действии. Но главная беда была не в том, что в другие окна полетят новые камни, а в том, что по ту сторону из разбитых окон начнут стрелять.

Продолжать слушать сессии не хотелось. В груди что-то скукожилось как ворох сухой листвы и теперь неприятно кололо. Это профессиональная гордость столкнулась с осознанием роковой ошибки. Елена посчитала, что общая динамика ухудшения по опроснику является достаточным показанием к антидепрессанту с противотревожным действием. И все, что она посчитала нужным проверить – это анализы крови и склонность пациента к суициду. Противопоказаний она не видела, и считала, что общая картина ей ясна. Хотя уже понимала, что что-то в приоритетах Сергея было нездоровым. Олег был как будто несущей конструкцией его личности: мнение, расположение, состояние Олега значили для Сергея намного больше, чем собственные. Впрочем, запроса разбираться с этим у него не было, а Елене это не казалось такой уж трагедией. Тысячи людей живут в зависимых отношениях, и что же – отказывать им всем в помощи на этом основании?

Может быть, она хотела оправдать себя. Но переслушав записи, она так и не смогла разглядеть ничего, за что можно было зацепиться. Что можно было бы назвать ошибкой. Это злило Елену. Она понимала – так просто не может быть. Такие психические отклонения, которые могли бы заставить человека нацепить нелепую маску средневекового ужаса и идти сеять смерть во имя очевидно бредовой идеи, обязаны были проявляться не просто в мелочах, а тотально во всем. Если только…

Эта мысль уже давно теплилась где-то на горизонте ее сознания. Но чтобы утверждать это, нужно вначале убедиться. Нужно найти подтверждения.

Елена снова села за компьютер. Какая же это была сессия? Она чертыхнулась про себя: сколько раз она говорила сама себе, что на них нужно ставить даты, но почему-то, когда доходило до дела, у нее вечно находилась причина не заморачиваться с этим.

Это было уже осенью, после первого эпизода с Чумным Доктором. Тогда он пришел на взводе. Сессия практически сорвалась. Попытка работать по намеченному плану провалилась сразу же: Сергей был рассеянным и нервным, почти не слышал, что ему говорила Елена, а на замечания реагировал остро. Она уже хотела отправить его домой восвояси, не взяв ничего за проваленный сеанс – тогда она искренне считала, что сама не смогла справиться с новой волной внутреннего сопротивления клиента – как вдруг всего лишь один вопрос вскрыл нечто такое, чего Елена даже толком не видела в нем раньше. Хотя спросила она просто от отчаяния, не рассчитывая услышать ничего особенного:

- Я вижу, что-то тревожит вас. Что произошло? Может, вы хотите обсудить это со мной?

Сергей только нервно крутил канцелярскую резинку в руках, то накручивая ее вокруг пальцев, то вновь отпуская. Она уже успела выучить его реакции и повадки и поняла сразу: она попала в точку. Стратегия тоже была известна – Елена замолчала, сложив руки перед собой. Так они просидели несколько минут. Елене приходилось прилагать усилия, чтобы не дергать ногой и не делать ничего руками – чтобы клиент не смог расценить как раздражение или нетерпение ни один ее жест. Сергей боялся вызывать любые негативные чувства.

- Скажите, это нормально – радоваться чьей-то смерти? – он говорил на грани слышимости, будто боялся своих собственных слов.

- Любые чувства нормальны, Сергей. Если вас смущает то, что вы их испытываете, мы можем попробовать разобраться, почему это происходит, и почему вы запрещаете себе их.

- С последним все просто: это ведь… аморально.

- Мне тяжело судить о ситуации, не зная подробностей. Может, стоит рассказать все с самого начала? Заодно вы яснее сформулируете, в чем видите конфликт.

- Вы… смотрели новости?

- Что вы имеете в виду?

- Видели новость об убийстве Гречкина?

- Это тот молодой человек, который сбил кого-то насмерть? Я не особенно следила за этим…

- Не кого-то, а девочку! – Сергей дернулся, будто от удара. – Ее звали Лиза Макарова и она воспитанница того же детского дома, что и я. Гречкина на днях освободили прямо из зала суда, хотя очевидно он был виновен, несся угашенный на полной скорости…

Сергей задышал прерывисто. Елена видела, до сих пор он не мог совладать со своими эмоциями. Но Елена ждала, что он скажет дальше. Уже через минуту Сергей сник, пламя праведного гнева угасло:

- На следующий день его нашли в сгоревшей машине. Той самой… И… И знаете, я пошел на его страницу в социальной сети. И я был так рад, что не я один так думаю. Там были сотни комментариев под его фотографией, что туда ему и дорога. Я даже хотел написать что-то тоже, но… потом я подумал: «Серьезно? Мы все вот так устроим пляски на костях убитого человека? Да, он был мразью, но он заслуживал справедливого наказания, а не этого…» Это так…

Сергей покачал головой. Елена хотела было уже протянуть руку к нему, потрепать ободряюще по плечу, но вовремя опомнилась. Вместо этого она осторожно спросила:

- А вы говорили об этом со своим другом? Что он считает?

- Олег? Он сказал, что Гречкин и вовсе не человек, а гниль, и переживать за него нечего. Что это должен был кто-то сделать…

На последних словах он поежился. Елена спохватилась, но поздно: конечно же, человек, который, вероятно, и сам убивал людей, будет иметь более радикальную позицию на этот счет, ей нужно было держать это в голове. Как и то, что ее клиент все еще не был готов принять эту часть реальности, эту часть личности своего товарища.

Елена всегда считала – и практика подтверждала это много раз – что в силовые структуры идут люди от природы более жестокие и агрессивные, те, кто относятся проще к насилию и легче переживают собственную боль. Но Сергей слишком сильно ассоциировался со своим товарищем, с ним у него было связано слишком много проекций, чтобы признать тот простой факт, что, скорее всего, друг вовсе не разделяет его гуманистических ценностей. Однако сейчас именно это могло заставить Сергея приблизиться к более здоровому восприятию своей собственной подавленной и забитой агрессивной части.

- Как думаете, в чем он прав?

Сергей хотел было ответить что-то, но осекся. Он ожидал услышать другой вопрос. Он даже хотел, возможно, чтобы Елена заставила его спорить с Олегом, но она поставила его в положение, в котором он вынужден был согласиться…

- Если честно, я думаю, что во всем… - он снова сцепил руки и смотрел в пол. Ему было неуютно.

- Но вам что-то не нравится в этом.

- А где та грань? Как мы можем вообще решать, кто достоин смерти, а кто нет… Как… как в Колизее: палец вниз – и в расход. Только потому, что толпа рассудила так. Но кто эти судьи? Соучастники…

- Люди, о которых вы говорите, всего лишь выразили свое мнение. Они никого не убивали и не призывали к этому.

- Но они буквально сказали, что убийца прав. Мы поощряем его. И подталкиваем. Все мы.

- На самом деле, Сергей, я не думаю, что можно назвать их или вас соучастником. Вы сочувствовали девочке и справедливо гневались на того, кто был виновен в ее смерти. И когда это случилось, вы просто почувствовали, как будто ваш гнев нашел материальный выход. Однако это не делает вас виновными. В преступлении, так или иначе, виноват преступник. Не думаю, что он искал чьего-то одобрения и рассчитывал на поддержку. В конце концов, пока преступник не найден, сложно вообще говорить что-либо о его мотивах. Возможно, это и вовсе была какая-то личная месть, не связанная со всем произошедшим.

- Мне кажется, это связано…

- Люди склонны искать закономерности во всем. Особенно, когда сталкиваются с чем-то им неподконтрольным. А насилие пугает, оно представляется необузданной и неудержимой стихией. Вам кажется, что вы можете своими чувствами, своими словами поощрять или останавливать убийцу, потому что вам хочется верить в это. Иначе реальность начинает пугать. Но решение убить или нет находится вне сферы вашего влияния. Это решает только он.

- К чему вы клоните?

- Вы имеете право испытывать ненависть. Она не хуже и не лучше других чувств. По правде говоря, эмоции редко согласуются с моралью. Вопрос лишь в том, что вы будете делать с этим чувством, и насколько деструктивно оно влияет на вашу жизнь. У нас нет такого понятия как «мыслепреступление».  Преступником вас делают не ваши чувства и даже не злорадство из-за того, что с кем-то другим произошло нечто ужасное. Преступником становятся лишь тогда, когда решают совершить преступление и приводят в исполнение свое решение. Если ваша ненависть выражается лишь в том, что вам хочется обругать человека за глаза и вам стает легче – может, стоит это сделать? Конечно, я тоже не одобряю написание каких-то постов с оскорблениями умершего человека – у него еще могли остаться родственники, которые его любят. Подобное почти наверняка причиняет им боль, особенно сейчас, пока рана свежа. Думаю, вы правы в том, что не стали ничего писать. Но вы не должны чувствовать себя виноватым за то, что ощущаете.

Елена остановила запись. Что-то внутри нее ликовало. Он спорил. Он отрицал. Он не хотел смерти Кирилла Гречкина. А значит, она действительно оказалась права. Разумовский не мог убить его. Не мог человек, который считал, что даже хейтерский пост в интернете – нечто катастрофическое, почти преступное, который так боялся чужого раздражения, избегал конфликтов любой ценой, просто взять и сжечь заживо человека. Так не бывает.