— Попробуй ещё раз, — голос госпожи Хван начинает раздражать даже не смотря на всю свою нежность — настолько сильно у Джимин сейчас болит голова и кошмарно звенит в ушах.

Ей не хочется играть, не хочется слушать музыку, людей, смотреть фильмы после занятий, как она делает это часто, когда есть возможность, к примеру, не делать домашнее задание, по какому-то предмету, в духе той же литературы, или истории. Не всегда ведь отличники со всей ответственностью подходят к учёбе — им иногда тоже безумно хочется просто забить на всё, влепить этому всему смачную пощёчину и завалиться на диван с пультом и пачкой невероятно вредных чипсов. Джимин любит так делать. Находит в этом какую-то особую эстетику, какую-то совсем-совсем родную и уютную атмосферу. Но не сегодня. Сегодня что-то изменилось в корне.

— Джимин, ты меня слышишь? — женщине несколько раз приходится повторить свой вопрос. Ученица будто в свой собственный мир погружается на время, резко прерываясь прямо посреди игры и жмурясь от непонятного треска в ушах.

Он преследует её последние несколько дней: по утрам, обязательно дважды в школе и перед сном. Два дня назад он проявлялся раза в четыре больше — девушка только успевала хвататься за уши руками, и кусать губы для того, чтобы не зашипеть от невероятной боли, сопровождаемой всё это действо. Откуда взялся этот треск и почему он начал появляться так часто Ю не знает.

Она не говорит об этом матери, боясь её беспокоить, ведь та сразу кинется таскать по врачам. Джимин пианистка, ей нельзя болеть. Особенно, когда дело касается слуха. Одно дело не видеть — с этим как-то можно музыканту жить, но вот не слышать... Это действительно страшное наказание. Ты просто превращаешься во что-то совершенно бесполезное, собой ничего не представляющее. И от этого немного страшно становится.

Девушка старается себя не накручивать — это ведь просто возможные последствия недавней простуды и сильного выплеска эмоций на том конкурсе, которые, почему-то, начали отдавать именно в самое важное. Она молча кивает преподавателю и снова возвращается к произведению, только на секунду заглядывая в ноты перед лицом.

Джимин спиной чувствует на себе взгляд госпожи Хван: одновременно недовольный, осторожно спрашивающий о чём-то и сильно взволнованный. Она будто и без лишних слов понимает, что к чему, но боится озвучивать, будто может этим только испортить. Девушка боится, что, в итоге, обо всём узнает мать, но ведь это действительно должно произойти. Только не благодаря учителю Хван — только не из-за неё.

— Уверена, что хочешь продолжить? — из всех возможных вопросов, женщина почему-то выбирает именно это, будто предполагает, что Ю на что-то такое может ответить отрицанием. Как же глупо с её стороны получается, ведь она в курсе, что Джимин этим живёт и дышит, даже не смотря на то, что сейчас под поезд броситься готова, лишь бы не видеть черно-белых клавиш сквозь тонкие пальцы.

— Да, — и пусть ей безумно сильно хочется сказать на это «нет», девушка держится до последнего.

Это всё пройдёт: и головная боль, и треск в ушах, и помутнения в глазах от предыдущих двух проблем. Оно исчезнет так, будто его и не было на самом деле. Осталось только перетерпеть и дождаться, когда это произойдёт.

* * *

— Вашей дочери необходимо лечение, — Джимин слышит всё это от врача, сверля взглядом пальцы рук и чувствуя себя так, будто она здесь и вовсе не присутствует и он совершенно не желает принимать факт её присутствия в кабинете.

Она успевает множество раз пожалеть о том, что сообщила обо всём матери, когда та — недовольная и уставшая — возвращалась с работы с утра. Завтрак был тотчас отложен на неопределённое время, а они вдвоём тащились в тесном автобусе в ближайшую клинику. Ю чувствовала невероятное напряжение старшей; чувствовала то, как та старается не смотреть на дочь, сосредоточенно вглядываясь в скучные и знакомые виды за окном. Джимин всё это прекрасно ощущала и жалела обо всём ещё больше. Ей не стоило начинать этот разговор, даже если с утра она ничего не могла слышать. Совершенно.

— Я не могу гарантировать, что оно поможет, так как каждый пациент с синдромом Меньера нуждается в индивидуальном подходе, — у девушки внутри всё будто обрывается в тот момент, когда она встречается взглядом с мужчиной в кресле врача — спокойным, но каким-то сочувственным. От него хочется сбежать и как можно дальше. — Вам придётся отказаться от музыки рано или поздно.

Больно? Не то слово.

Джимин не хочется сейчас его слышать. Эта болезнь обязательно лечится, просто этот врач в себе не уверен, или что-то в этом духе. Не может всё так закончиться, просто в этом неприятно белоснежном кабинете, от запаха медикаментов и алоэ в котором, появляется невероятно сильное желание скорее сбежать как можно дальше. Не только от этого диагноза, сути которого Джимин даже не знает, но и от самого осознания того, что с этого момента она с каждым днём будет чувствовать себя всё хуже и хуже, даже если будет регулярно принимать лекарства. Но и домой возвращаться совсем не хочется. Там — она вся. Её родное фортепиано, подставка для ног, сделанная ими с отцом вместе, чуть ли не отдельная комната со старыми нотами и распечатанными учебниками по сольфеджио. Девушка остаётся на месте только потому что понимает — мама на неё зла безумно, и расстроена не меньше. Сейчас лучше держать себя в руках, иначе сорвётся и она.

— Что мы максимум можем сделать для того, чтобы это исправить? — женщина глотает противный ком в горле, горько улыбаясь и опустив взгляд на чёрную лаковую сумочку у себя на коленях. — Операция? Какой-то специальный курс? Дорогостоящее лекарство? Что-нибудь может полностью это предотвратить?

Она буквально на секунду встречается своим холодным и рассерженным взглядом с глазами Джимин — разбитыми, и будто потерянными. Девушка продолжает молчать всё это время, будто сейчас не слух теряет, а голос. У неё ужасно трещит в ушах, заставляя чувствовать прежнюю, но уже не такую заметную боль (она не исчезла ничуть, просто теперь не имеет никакого значения), но Ю виду не подаёт и близко, будто сама себе пытаясь доказать, что не так всё плохо, и со слухом всё чудесно.

— Мои сожаления, — на выдохе произносит мужчина. И в его голосе ни грамма сожаления не слышится. Оно и понятно — чуть ли не каждый день встречается с подобными случаями. — Мы можем попробовать лечение, которое я выписал, но оно ничего гарантировать не может. Вашей дочери действительно нужно заканчивать с этим всем. Пусть с моей стороны это будет звучать совсем не профессионально, но случай действительно тяжёлый. Я удивлён, как она до сих пор слышит, с такими-то показателями.

Мастер утешить просто. Внесите ему награду, Джимин выпишет лично от лица всего преподавательского коллектива их музыкальной школы. Лучшее лечение от лучшего доктора, ничего не скажешь.

— Спасибо.

Или скажешь.

Госпожа Ю прощается с ним достаточно сухо и быстро — оставляет на столе парочку крупных купюр, будто бы совсем забыв о том, что уже заплатила за всё сначала, цепляет за запястье только поднявшуюся на ноги дочь и пулей вылетает из кабинета, незначительно хлопая дверью, и совсем не желая останавливаться.

Джимин на это молчит. Чувствует, что с матерью сейчас лучше не говорить, поэтому даже не пытается. Только терпеливо плетётся сзади, суматошно цепляясь взглядом то за будто пролетающие мимо деревья, то за болтающуюся на плече мамину сумочку, то за гели для ухода за кожей на верхних полках, когда они забредают в ближайшую к клинике аптеку, с внушительным списком дорогостоящих препаратов, подходя к кассе.

Женщина справляется достаточно быстро с этим всем, как для человека, который обычно, уходя в аптеку за обычными таблетками от боли в горле, может исчезнуть на несколько часов, а затем возвращается с полными пакетами непонятно чего, начиная от каких-то кофточек, заканчивая нужным лекарством (удивительно, как она его не забывает, за этим всем). И вот они уже снова заходят в давно знакомый автобус — теперь значительно опустевший, в связи с тем, что сейчас совсем не время для того, чтобы куда-то откуда-то уезжать. Джимин запрыгивает на дальние места, усаживаясь рядом с окном и сразу же, чуть ли не лицом в него утыкаясь, в попытках спрятаться от матери. Это ведь только сейчас она делает вид, будто просто игнорирует — дома точно случится что-то страшное, раз уж всё проходит так напряжённо, но бесшумно.

Только вот прятаться в стеклянных тонких материалах вовсе не приходится — старшая Ю оплачивает их проезд своей транспортной карточкой, скользит нечитаемым по Джимин и усаживается где-то там впереди, будто бы они совершенно чужие друг другу люди. Пусть в любой другой ситуации, она бы этого не поняла и точно поговорила бы с матерью на этот счёт, конкретно сейчас пианистка ей безумно благодарна. За то, что оставила одну, позволяя остаться полностью наедине со своими мыслями. Девушке это слишком нужно для того, чтобы подняться с места и уже привычно молча сесть рядом со старшей, зная точно, что так она не будет слишком долго обижаться. Она не делает этого, пусть и понимает, что позже может пожалеть. Звон в ушах тому виной в первую очередь.

Джимин наблюдает за тем, как мимо одно за другим проносятся совершенно разные деревья — начиная от уже знатно осыпавшихся веток сакуры, заканчивая — банально — каштанами. Первые минут пять она пытается ловить их взглядом и мысленно считает, одними только губами через раз произнося числа. Пытается отвлечься от слишком навязчивых речей у себя в голове, но, в конце концов, сдаётся. Взгляд уже совсем не фокусируется на чём-то конкретном (да и на чём-либо, помимо конкретного), а лёгкая улыбка с лица спадает окончательно, пусть пианистка со всех сил старается держать его до последнего. Закидывает ноги прямо в обуви на сиденье рядом – сейчас рядом никто не сидит, значит можно. А после она просто стряхнёт с него несуществующую пыль рукой, для того, чтобы совесть не мучила. Сейчас же куда важнее обнимать свои колени руками, утыкаясь в них носом и из последних сил пытаясь на месте не зареветь. Не здесь и уж точно не сейчас.

Только недавно она сыграла на очередном своём конкурсе, где одержала — всё также незаслуженную, по её мнению — победу. Только недавно с удовольствием ходила на занятия в музыкальную школу, бросаясь в объятия учителя Хван, которая, пусть и может на этот счёт что-то сказать тихо и хмуро ей в макушку, но всё равно обнимает в ответ, слабо улыбаясь и рвано выдыхая прямо ученице в волосы. Только недавно всё было стабильно и ровно, словно огромный план на жизнь, от которого ни один из фигурирующих персонажей ни разу не отклонился. И Джимин эта стабильность целиком и полностью устраивала. Даже удивительно то, что она смогла дать сбой.

Не то, чтобы девушка потеряла из-за этого всё — нет. Возможно, слух она и потеряет, но ведь совсем не обязательно слышать самостоятельно для того, чтобы играть. Слуховые аппараты тоже вещь действенная, когда дело касается того, чтобы слышать, хотя бы, немного. Не всё так плохо, можно даже сказать, что хорошо. Ничего не сломалось, никого жестоко не помяло. Только вот внутри всё равно что-то тихо треснуло, словно тонкая ветка сакуры, случайно попавшая под лаковые туфли ранней осенью.

Возможно, это была надежда на то, что всё останется так, как есть. А может — желание продолжать двигаться дальше, стремиться к лучшему и играть, играть, играть... Чуть ли не до потери пульса. Так, как часто описывают невероятную любовь в красивых романах. Джимин не испытывает её к человеку — она пропиталась чувствами к родному инструменту, за который садиться теперь будет куда реже, чем обычно, ведь в мыслях будет только одно:

«Я не смогла. Я проиграла.»

Оно огромной неоновой вывеской пестрит перед глазами тогда, когда они выходят из автобуса на нужной остановке, встречаемые знакомыми видами в парке, и Джимин приходится чуть ли не бежать за матерью. Та явно уже забыла о том, что находится не одна, делая непривычно широкие и быстрые шаги — такие, которые часто можно было встретить у отца, когда тот спешил на какую-то значимую встречу, или же возвращался домой, вспоминая, что забыл накормить кота. Девушка уже прекрасно понимала, какой разговор её ждёт тогда, когда они только вернутся домой, поэтому ничего на этот счёт не говорила, семеня где-то там позади, будто боясь идти со старшей на одном уровне.

У неё в руках — множество пакетов с лекарствами. Забавная деталь, которую хотелось бы стереть из памяти навсегда, будто и не было никогда. Действительно то, из-за чего Ю сходить с ума начинает ещё тогда, когда они все, с характерным для того шелестом, опускаются на гладкую поверхность кухонного стола и оставляются именно там. Девушка морщится от не самых приятных ощущений, снова чувствует сильный треск в ушах, но всё время старается пристально наблюдать за матерью. Старшая пугает её слишком сильно для того, чтобы можно было просто сразу же хлопнуть дверью своей комнаты и не выходить до ужина, как она делает это обычно. Делала.

Следит за тем, как та набирает в стакан воды из-под крана, по-прежнему ничего не говоря и не глядя в сторону дочери. За тем, как она тут же его опустошает, делая громкие и крупные глотки. За тем, как опускает вниз голову и упирается руками в столешницу, будто вот-вот может упасть, будто вот-вот ноги подкосятся и она потеряет равновесие, заставляя чувство вины внутри Джимин возрасти в геометрической прогрессии. Но ей даже этого делать не приходится для того, чтобы дочери стало невероятно душно и от самой себя неприятно. Достаточно лёгкой улыбки, раненого взгляда в сторону младшей и тихого, едва слышимого и хриплого:

— И как давно?

— Уже две недели.

— Отец знает?

— Нет.

— Я сама сообщу.

Джимин рвано выдыхает сквозь губы и провожает взглядом старшую: та, будто бы в подтверждение своих последних слов, сразу же смеряет дочь быстрым нечитаемым взглядом и выходит на улицу, громко хлопнув входной дверью, словно трудный подросток в самый разгар переходного периода, когда желание заново перекроить всю квартиру вручную становится настолько сильным, что уже ни двери не жалко, ни себя самого.

Ю Сыпёль не говорила со своим бывшим мужем с момента их развода. Джимин чувствует из-за этого что-то непонятное и невероятно тяжёлое, будто внутри всё резко и без предупреждения сдавливается с огромной силой, превращаясь в один сплошной ком эмоций, не передаваемых ничем, кроме...

Кроме...

Девушка запирается в своей комнате, несколько раз проворачивая ключ в замке. Спиной чуть ли не прикипает к немного рельефной деревянной поверхности и старается до последнего не открывать глаза. Это сделать действительно страшно. Только не здесь. Не в её спальне, где по стенам развешаны фотографии и ноты самых любимых произведений из всей, ею пройденной за долгие, программы. На это всё смотреть невероятно больно, практически невыносимо. Просто потому, что Джимин к этому больше не сможет вернуться. Не так, как раньше.

Она любит музыку безумно. Находит в ней себя, частичку своей раненой души. Раньше находила. Сейчас всё это рассыпается, утекая сквозь всё те же тонкие пальцы пианиста, которые обязательно когда-то возьмутся за родные клавиши в последний раз. Джимин прекрасно осознавала это и раньше. Возраст, время — это должно было когда-то произойти. Девушка даже мечтала умереть, играя произведение Эннио Морриконе (забавно теперь это осознавать, ей ведь девятнадцать всего) и улыбаясь внукам, может даже правнукам, будто это и вовсе не последнее, что она сможет услышать за всю свою жизнь. Лет эдак в восемьдесят, возможно даже больше. Но не в девятнадцать, когда впереди — множество возможностей и все они сворачиваются на моменте, когда нужно что-то услышать без тянущей боли в голове и сильного треска в ушах.

Синдром Меньера — не так ведь всё плохо, как говорят. Она может играть и без возможности слышать, но вот только зачем? В этом ведь нет смысла совершенно. Просто нажимать на одинаковые клавиши, не чувствуя ничего, кроме лёгкой вибрации в ладонях и пустоты в душе. Зачем всё это, если всё равно, в итоге, Джимин не выдержит и просто забудет о мечте всей своей жизни. Какой бы сильной не была страсть к любимому делу, она не может не угаснуть, когда оно вот так бесстыдно исчезает из жизни, будто бы на зло делая это слишком медленно и мучительно. Девушка это понимает слишком прекрасно для того, чтобы открыть глаза и осмелиться мысленно погрузиться в моменты её маленького счастья, её изящных чувств к чему-то невероятному и родному. Ей безумно страшно из-за того, что это всё позже будет только воспоминанием — лёгким шлейфом прошедших лет, который будет сильно давить на лёгкие, лишая возможности свободно дышать и думать.

Это не та глава в её истории, которую, прочитав, можно забыть и перейти к следующей, не боясь боли от потери важных деталей и персонажей. Это совсем не просто глава в книге жизни Ю Джимин, которая только расставит какие-то не важные детали по полочкам для общей картины.

Это — вся её история.

Вся история, в которой только иногда могут появляться лёгкие сюжетные повороты, не влияющие на тонкую нить основной мысли.

Сейчас же — история поставлена на паузу.